злосчастный золотой кошелек, повернулся и пошел в избу. Петька вышел из укрытия и стал шарить ногой в темноте, быстро как-то нашел предмет и спрятал его по – своему, и не успели еще опомниться в избе, как он вошел и сел рядом с Дашкой.

Мать стонала и наговаривала:

– Паша знает, что делать – и не моё это дело!

Неужели это он кинул нам за то, чтобы когда-нибудь ночью налететь и нас ограбить или все-таки утащить дочку?Ой,

– горюшко, – она стояла, утирая глаза передником, а слезы

все лились и лились.

– Брось, мать, не на нас одних налетели, – отчаянно сочинял

отец, лишь бы успокоить жену.

Петька сидел и думал: «Мамка забудет, отец и вовсе, а куплю

буланку, такого, как был под бородачем, и разыщу обидчиков обязательно. Рогатка у меня уже есть, притом сильнейшая, недаром все ребятишки завидуют,

всегда просят обменять на что захочешь, но он

ни за что не сменяет. Теперь только бы коня, а рогатка есть!». Петька

перешел на лавку у стола в углу, протянул вдоль всей стены. Лавка

была выскоблена добела. Мать загоняла его частенько на эту лавку

ремнем, чтобы поел по-человечески. Сидел он сейчас на этой лавке

и думал о своих отчаянных планах. Вся семья была в оцепенении.

Дверь со скрипом отворилась, и в избу ввалилась бабка Агафья.

Перекрестилась на иконы в угол у стола, над которыми свисала узорчатая лампадка красного стекла,а в ней деревянное масло.

Зажигалась лампадка по старинным праздникам, для моления.

В семье не любили любопытную бабку-Агапку, вездезнайку. Её так

называли все – бабка Агапка, даже дразнили ребятишки, за что и

всыпал отец Петьке не раз: «Не смей мне старых людей дразнить!

Убью, холера!». Но Петьке неймется, он опять за свое. Поэтому не

успела бабка войти, как Петька заворчал и вышел.

Пришла старая узнать, набрали ли чего Рябинины, уж очень

быстро возвернулись из бора домой. В избушке полным-полно наложено было ягод, грибов всякого сорта: рыжиков, белянок, сухого груздя и маслят.

– Ох, ах, – застонала бабка – Агапка, – да где же, да как же вы

смогли так много набрать-то? Охо-хо-хохо! Да повез бы ты меня

туда, Павлуха! Отвези, касатик, самогоночкой рассчитаюсь.

Павел посмотрел на бабку с усмешкой, сказал:

– Куда тебя, такую-то, помоложе там надо, – засмеялся и вышел в сени,хлопнул дверью.

Арина тоже слабо улыбнулась. Но Агапка как пошла, как пошла своим громогласным – даже в ушах ломота:

– У-у, холера, варнак, анчихрист окаянный, язык как помело, мелет бык стоеросовый чушь какую – ни стыда, ни совести!

Околел бы ты, холерска-ай, – поднялась и вышла, ворча. Вывалилась туда,

откуда только что ввалилась, крестилась, ласковые слова говорила, словно пела, а чуть не по ней – показала Агапка свою стать,

свой басовитый голос.

Отец вернулся.

– Зачем же ты, Паша, её обидел?

– Ни холеры не сделается – опять явится!

Так и есть, не успели еще пастухи коров выгнать из деревни, как полезли любопытные к Рябининым, а следом и Агапка

появилась.

День был субботний. Отец запряг коня, поставил бочку, привез воды с реки в баню и начал заметать двор и тут вспомнил о

кошельке, который выбросил вчера, и стал оглядываться кругом,

шаря глазами по земле.

– Где же он? Куда я его швырнул? Все равно он не вернется за

ним, да побоится же в деревню налететь, окаянный. Куда же я, лешак,

его выкинул? – Искал, искал, а кошелёк как в воду канул – не нашел.

Пришёл Петька с рыбалки-поймал десяток пескариков

двух усатиков коту.

– Тять, посмотри-ка, сколь налимов я поймал, ох и клювало,–

и протянул отцу свою рыбу.

– Хариусы настоящие, – похвалил его отец.

– Сынок, а где тот кошелек, что я вчера кинул?

Петька опешил, лицо залило румянцем. Он стоял, моргая глазами и разинув рот.

– Не знаешь ли ты, куда я его кинул – посмотреть бы только.

– Молчать нельзя, что-то надо сказать, – думал Петька, и тут

мелькнула мысль – не нашел ли его у него отец, а меня пытает. Но

отец отвернулся, закурил, проговорив про себя: «Чудо, вот чудото! Зачем мне надо было горячиться? Но где же он, в самом деле?

Поздно я схватился, наверное, кто-нибудь нынче нашел. Мало ли

народу перебывало», – ворчал отец, бросил метлу, сел и задумался. Петька быстро сообразил и крикнул:

– Тять, а бабка не взяла его? Я видал, она зачем-то нагибалась,

– нагло соврал Петька и медленно поплелся прочь.

Рябинины этой осенью больше в тайгу не ездили. Хватило им

одного раза, чтобы надолго помнить. Однако же года через два

Рябинины снова поехали и как назло опять встретил их знакомый молодой разбойник, но уже чистый, помытый, одетый покупечески, в хорошей поддевке синего сукна, но бороды не снял.

Рябинины уже забыли немного о происшедшем, решили, что

встреча была случайной, но забираться в лес далеко не стали, не

взяли они и детей. И что же вы думаете? Склонившись, собирали

они ягоды, вдруг сзади послышался шорох сухой травы и чье-то

дыхание. Арина распрямилась: боже мой, прямо на неё едет он на

темно-буром гривастом коне, улыбаясь.

– Здорово были, – поздоровался он и, подбоченясь, остановился.

– Крестник, кажется, наш, так что ли? – Отец стоял на одном

колене, собирая бруснику.

При виде его сел на землю,

– Что, отец помочь вам, аль нет? Как вы думаете, а то мы

мигом.

– Да нет, не стоит, мы помаленьку сами, да скоро уж и ехать

надо.

А ехать они не собирались, только что приехали.

Ты отец не бойся,мы тебя не тронем– инвалида не обидим,

но молчи, что видел ты нас: не видел и не слышал! Вот конишкато у тебя хреновенький – бери моего, ты мне как крестник, отец

будешь. Жаль мне тебя, одноногого.

Но отец вежливо отнекался. Пришелец покурил, помолчал,

попрощался, чему-то ухмыляясь, стегнув своего красавца-коня,

скрылся из виду.

– Но, Паша, не сносить нам с тобой головы на плечах, следит

он ровно за нами!

– Тебя украсть хочет, – пошутил отец, но шутка не получилась.

Арина обиделась и все время молчала до самого дома, как бы

к ней ни обращался Павел.

– Надулась как мышь, чего я тебе сказал обидного, ну, пошутил

– ну, прости, ладно? – и замолчал тоже.

– Действительно, чего он к нам пристал, – задумался отец. –

Или так бродит по лесу, чаво-то ищет.

Прошло какое-то время, начались холодные ночи, даже днём

замерзали лужицы по улицам. Со всеми работами многие управились, отец с матерью тоже. Вечерами люди собирались в какойнибудь избе и долго говорили о всякой всячине. Собрались как-то

и к ним на посиделки мужики.

Клубов-то не было. Сидели на корточках у стенок, в доме где

хотелось в этот вечер провести. Кто-то начал разговор о том, что

недавно трое встретили на крутой горке и обобрали догола проезжавших двух мужиков, возвращавшихся из города в село; покончив с продажей мяса, они немного выпили, выехали поздно.

Тут как раз и налетели те трое, насмерть перепугали мужиков,

Все у них отобрали, да еще и побили. Мужики были богатые.

Павел в течение всего разговора не сказал ни слова. Он понял, что

эти трое и были – они, но почему они не тронули его, Павла, ни

разу, даже золотые кинули, в чем дело?

– Тут что-то не то, как бы он нас разом не накрыл, – задумался

Павел.

Кум Егор сидел к печи русской спиной, посмотрел сбоку на

Павла и спросил:

– Павел, что-то ты не в себе – молчишь?

Павел даже вздрогнул, напугался:

– Нет, ничего, я задумался.

Его обдало холодом – а вдруг кто нашёл кошелёк с золотом,

да пытают ума? Да куда же задевался проклятый? – Он снова уставился в пол глазом и так сидел некоторое время.

Петька прятал свой клад усиленно – сегодня здесь, завтра в

другое место. Думал купить что-нибудь на них, но вытащит большую тяжелую медяшку из кошелька, покрутит, повертит, да и снова положит: нет, это старые, старинные какие-то, даже мамка не

ищет – они негодные, и снова положит. Интерес к таким деньгам

наконец пропал. Петька залез на чердак своей избушки без всякого интереса и тайностей положил на боровке этот кошелек, где

лежала каменная плитка, на неё и положил кошелек Петька.

На чердак лазил только он за вениками да мамка – это она в год

раз или два – посмотреть, да замазать глиной чердачную трубу.

Прошла вся зима, наступило лето, а деньги все лежали на чердаке. Весной потекли ручьи, на крышах таял снег. На их крыше

снега было много, он слежался, таял лениво, а крыша-то слабая,

старенькая. Отец послал Петьку: «Слазь-ко, Петенька, сгреби лопатой снег с крыши, не то провалит крышу-то». Петька мигом

шмыгнул наверх, и не прошло и часа, как навалил он у крыльца

гору снега и убежал куда-то. Мать месила в избе глину – что-то

дымить стала печь, наверно, оттепель, а в трубе закуржавел снег,

дым не проходит. Дома был один отец. Мать залезла по лесенке

на чердак, отец подал в ведре глину и ушел к соседям. Подошла

мать к боровку, поставила ведро и ахнула: лежит кошелек на самом видном месте.

– Кто, кроме Петьки, его тут положит? – взяла в руки, – так

и есть: кроме денег, тут уже лежат большие желтые пуговицы

с гербом на медяшке. – Ну, варнак, я тебе всыплю! Сколько раз отец

спрашивал, а он как ничего и не знает, молчал, но, сатанёнок!-

взяла его в руки и забылась. Простояла, наверное, долго, слышит

– отец кричит: «Чего там, засохла, аль пропала, а Арина?»

Арина очнулась, наспех сунула в карниз кошелек, придавила

половинкой кирпича и проворно подошла к краю:

– Сейчас я слезу, немного осталось.

Отец ушел, а мать скорей разломала то место в боровке,

быстро очистила от золы, копоти и другого кирпичного хлама,

замазала снова и слезла вниз. Она металась по избе, проворно управляясь с привычными домашними делами, и все никак из головы не шло: отдать или не отдать,а вдруг возьмёт да и снова забросит,а

деньги-то, ой какие, – или уж не говорить ему?

Ночью спать не могла, крутилась с боку на бок – что делать с

этими деньгами – или уж выкинуть и не сказать мужу – тоже плохо, потом что будет? Решила: будь что будет, и все же не сказала.

Ходила, как в рот воды набрала, как чем-то недовольная. Нужда

давила, сосала, но взять из тех денег не могла: вдруг обидится

Павел, скажет утаила, какая ты жена! Боялась обиды мужа больше

всего на свете. А как поступит тот? Может, он кинул задобрить,

чтобы потом украсть нашу девочку? Ой, что же будет? Или думал

сдружиться, а потом въезжать в их деревню?

Недалеко от деревни, где жили Рябинины, в глухом лесу над широким и глубоким озером раскинулось старинное село Медвежий

лог. Звалось оно так потому, что зимой в него часто захаживали

медведи и вода в логу свежая, среди деревни озеро. Видимо, чемто встревоженный шатун приходил в село, но часто находил там

свой конец, потому что и мужики в том селе были – чуть не медведи: высокие, широкоплечие, бородатые, угрюмые. Бороды носили

все, начиная от двадцати лет. Не брились они, не стриглись низко

только потому, что каждый, кто имел большую бороду, считался

именитым, солидным, богатым. Были они неразговорчивы, любили горячую русскую сибирскую баню, особенно зимой. Возьмет,

бывало, мужик березовый лиственный веник, залезет на полок,

дышать нечем, а он хвощет себя этим веником, пока один голик

не останется, так голиком и звали эти остатки веников, которыми

потом хозяйки добела скоблили некрашеные полы. Напарившись

вдоволь, слезет мужик с полка, окатит себя из кадушки ковшом

ледяной воды – и снова на полок. Домой идет по морозному двору

в одном исподнем. А морозы тогда стояли трескучие, дыхание захватывало. Бороды растили один против другого, больше обрасти

старались.

Вот из этого села и были три разбойника. Два сына и отец, как

узналось позже, разбойничали летом.

Часто днем отсиживались дома, а перед вечером, один по одному, выходили и выезжали из дома. Иногда пропадали в т

тайге по целому лету. Дома они считались хорошими соседями, богатыми

хозяевами. Имели много скота, коней выслеживали, когда кто собирался ехать на рынок из богатеньких – что возьмешь с

бедного :пустой холшевый мешок да щей горшок.При встречах со знакомыми пользовались масками.В разбои коней крали даже в своей

деревне, сбывали подальше, угоняли тайгой. Далеко в тайге,

куда не ходят люди, они имели землянку, пировали там после

хорошей добычи, отлеживались.

Землянка завалена хвойными ветками, пихтой и кедрачом. В

ней множество всякой всячины: сбруи на скакунов, там

хранили постели, еду, пресную воду и выпивку.

Когда же находились дома, то хмельного в рот не брали,

боясь, выдать себя чем-нибудь.

– Мой Тарас в рот не берет, – хвалилась жена старика. А он, умненький, у окошечка сидит, улыбается, – а Василий и вовсе

ещё не женат, водку не пьет, хотя ему уже под тридцать, вернее – двадцать шестой.

Однажды в их деревне снова были похищены кони, искали везде, обошли окраину леса, в каждом дворе смотрели, хоть того, может, хозяин и не желает. Но коней не нашли.

Прошло две недели. Случилось одному человеку поехать в самый отдаленный хуторок к двоюродному брату, давно с ним не видались. И что же он увидел? Выходит этот Иван на улицу

из двора брата утром, смотрит, стоит мужиков кучка. Иван тихонько подошел, немного не дойдя, остановился. Напротив

его, спиной к нему стоял Тарас. Иван сразу же узнал его. Мужики торгуются с Тарасом, говорят о цене. А Иван видит – конь-то не Тараса, а Митрохин.

У Тараса в руках на поводу один хороший конь, а другого уже совсем нет. Разве он, Тарас, знал, что мог забраться так

далеко его земляк Иван, из одного села, живший почти рядом,

на одной улице в Медвежьем логу. Тарас говорит свою цену, а

двое мужиков свою. Немного заспорили из-за четвертной, не

сошлись в цене. Вот и торгуются.

– Но чё, земляк, четвертную не поделили? А не добавить ли

вам – у меня найдется, – хлопнув Тараса по плечу сзади,

сказал Иван, – и вышел вперед.

Тарас, круто обернувшись, вздрогнул: «Мать твою за ногу!», –

успел высказать, дернул коня, стрелой прыгнул на него и

понесся в сторону леса.

Мужики обозленно кинулись на Ивана, чуть не с кулаками

«Чего лешак тебя принес? Чей ты, кого тебе туто-ка надыть?»

Сергей поспешил помочь брату,не то поколотят кержаки

чумные:

– Тихо, шабаш! Братуху не трожь мого, а то со мной, робята,

будем считаться, – быстро приближаясь, сказал Серега.

– Он мужика от нас отогнал, тот коня продавал, а яво лешак

приволок. Он чего-то испугался и маханул, небось за станового брата твоего принял.

Иван усиленно стал объяснять, что мужик этот из его села,

что он, видно, коней уволок, окаянный.

Я коня-то хорошо знаю – его Митроха искал, а этот подумал,

что здесь никто его не увидит, а тут – на тебе, я приплелся.

Чего – я-то вылез? Хана теперь мне. Что я наделал? Разве я

знал,что так обойдется? Да, дела плохи, он теперь меня

накроет.Вот поеду домой, и крышка. Следить будет, тайгой ехать-то!

Только теперь Иван понял, что попал впросак.

Все ясно – коней украли они, их работа. Раз один тут, то и

другой тоже, а может, и все – их дело, – мелькнуло в голове Ивана. – Да!

Между тем Тарас круто остановился: все, теперь не догонят,

хотя никто и не гнался за ним.

Тарас соскочил с коня, схватил повод в руки и пошел в обратную сторону. Вот уже видны кое-где просветы между

деревьями, вдалеке просматривалась деревушка.

– Если кто решится догонять – перещелкаю. Меня-то тут не

видать, а я вижу. Если их будет много – отъеду дальше, поглубже,

– решил Тарас и присел у дерева, крепко держа повод в руке.

Но погони не было.

Час от часу становилось легче, и он начал думать, что же теперь делать? Ведь он уличен, конечно, Иван его предаст, немедленно надо что-то с ним делать, но что? Если поджидать его туткто знает, когда он поедет. Не спалить ли мне его ночью? – Но он

не в своём дворе – ну и пусть!

Долго еще сидел у дерева Тарас и думал, а день уже уходил,

стало темнеть, наконец совсем стемнело, Тарас лег на траву, решил набрать силы – заснуть, привязав коня к дереву. Вдруг внезапно решение пришло ему в голову, он вскочил, сел на

коня и тихо поехал к деревушке.

Время было уже за полночь, кое-где горланили сонные петухи, изредка взлаивали сонные собаки, но, не видя особых причин,успокаивались снова,затихали.Ночь была очень хорошая,спокойная,тёплая,тихая.Тарас отвязал от седла небольшую банку с завинчивающейся крышкой.

В ней было немного керосина, взятого на особый случай, привязал коня и почти ползком стал двигаться к дому – за

огородами. Он безошибочно нашел двор, в котором жил Сергей с матерью и своей семьей, к которому так неудачно приехал брат Иван. Тарас

осторожно подобрался к сараю, примыкавшему к бане. Крыша

сплошной стеной накрывала все городушки-стаюшки и плотно

примыкала к дому. Сибирская постройка, окруженная

высокими. заборами – не заглянешь ни в какую щелку. Собаки

настороженно заворчали, чуя чужого.

Хозяин дома долго не мог уснуть, ворочался, вставал, ходил,

снова валился в постель и, наконец, вышел во двор, прислушался.

Во дворе беспокоились собаки.

– Что бы это они? Не зверь ли где подошел? – и тут услышал

шорох, напоминающий шелест сухой бумаги.

Это Тараска, не ожидая свидетеля, дергал сухую солому

из – под крыши, отбрасывая её к стенке сараюшки.

– Поджечь хочет, – пронеслось в голове Сергея, по спине поползли мурашки, волосы поднялись дыбом на голове. Он

быстро неслышно босыми ногами, немного пригнувшись,

пробежал в дом, где в сенцах на полу спал его брат Иван, рывком сдернул

с него одеяло, прохрипел не своим голосом: «Горим!» Не спрашивая, что, где, вылетел за братом Иван и также не понимая, что к

чему, оказался в огороде, где его брат Сергей уже схватил

кого – то за шиворот. Не успел Иван понять, в чем дело, как Сергей уже сидел у Тараска на горбу, одной рукой давя за шею, другой молотил по затылку.

Иван выбежал во двор с криком: «Воры, грабят!».

Пока Иван кричал, Тарас вывернулся и теперь уже он придушил Серегу к земле, тот не мог вывернуться и уже начал

хрипеть. Подбежавший Иван увидел, что Сергей уже почти не дышит, еле шевелится внизу под иходеем.

Не помня себя, схватил Иван жердину, хрястнула она по

спине ,аж взвился весь Тараска и отпустил Сергея.

Иван схватил его за одежду и отшвырнул от брата.

– Ищи, Иван, где-то серники он тут кинул, но не зажигай огня,

22остерегись малость. – Поднялся помятый Сергей,еле отдышавшись,и вышел в след за Иваном,который волок во двор Тараса.

Одичало орали оба, грозя друг другу. На крик прибежали из дома

мать, жена, дети. Сбегались люди.

Тарас стоял посреди двора, опустив голову.

Волосы густой шапкой свисали на лицо. Оно, обросшее бородищей, казалось звериным. На нем была старая заскорузлая, видавшая виды черная одежда, торчав

дыбом.Сын Сергея притащил баночку, которой раньше никогда не видел. Было в ней немного керосина, остаток от только что вылитого на стенку: