Андрей ушел, а сестра нагрела утюг на углях и намочила

брюки.

– Андрюшка семь раз будет гладить – так не выгладит, как я, – подумала она, – и лучше меня никто не выгладит, – радовалась она.

Разложила брюки по швам, не прикрыла никакой защитой и давай

шоркать туда-сюда огненным утюгом, только пар валит тучами,

пока не высохли под утюгом до лоска и до того блестели, даже

не сгибались, как стеклянные, даже смотреть больно на них. И

рубашку не забыла: «Что ему самому гладить – я сумею».

– Погладила, сестренка? – весело спросил он, придя с работы.

– Конечно, – гордо ответила она, – не так, как ты, – подавая ему

хорошо сложенное украшение.

Андрей и взглянуть не успел, все понял, хлопнул себя по лбу

ладонью и дико взвыл от горя.

Штаны его новые, хорошие, как два паруса развевались плашмя в разные стороны, с блеском наводили ужас на своего хозяина.

– Дура безумная, что ты наделала? Испортила все, – схватил

свои брюки брат и начал бить сестру по загорбку, потом упал на

кровать и, царапая руками все, что попадало, выл и охал.

Побитая сестра взяла утюг, намазала его сажей, поводила им

по белой рубахе на груди и кинула ему на спину:

– На тебе, – старалась, старалась, – не угодила!

Белая рубашка стала с черной грудью, лежала на спине у брата.

Накричавшись досыта, встал Андрейка и подумал: «Хоть рубаху надену со старыми брюками, что теперь с нее возьмешь?»

И только взглянул на неё ,как завыл ещё сильнее – только что лежала белая, а стала – кто бы видел, какая.

Снова кинулся драться Андрейка, но Дашка стояла у печи с железной клюкой и приготовилась к драке, то есть к защите.

Андрейка, не ожидавший, что его могут ударить, смело полез с рубашкой к Дашке, не успел огреть, как получил страшный удар по плечу, и из рук сразу выпали брюки и рубашка. Пока Андрейка одумывался, Дашка выскочила во двор, спряталась под амбаром. Там была

солома, неслись куры, и никто не мог больше туда пролезть, даже

Андрейка. Дашка росла бойкая, верткая как юла – затаилась и легла на солому, решила: «Не вылезу, теперь он и вовсе драться будет».

Стало темнеть. Андрейка стал посматривать по сторонам – где

же она убежала, уже темно, сыро, даст теперь мне отец и начал ее

искать. Сначала потихоньку, потом по-быстрее, и когда пришел

отец со старшим братом, обыскали все и всех, а ее нигде не нашли.

Вечер был испорчен, никуда не пошел, нельзя.

Всю ночь ждал отец, а девочки не было. Она спала под амбаром, на сырой земле, на чуть-чуть накиданной соломке.

Утром отец строго спросил:

– Сознавайся, что случилось, где ребенок?

Андрей сказал, что побил ее – она испортила мне брюки и т.д.

Отец долго и строго посмотрел на Андрея и сказал:

– Не найду ребенка – пеняй на себя, Андрюха – ты меня знаешь!

– Да-а, – жалел Андрей, – пропал вечер. Она виновата, да еще

ищи ее теперь. Целую неделю ждал субботы, а она все испортила,

теперь куда-то ушла.

Дашка уснула под амбаром, не зная того, что тот же вредный ее

брат Андрюшка искал ее вместе со всеми мальчишками – друзьями

по всей реке, даже там, где река извивалась и немного сужалась.

Но ни живой, ни мертвой ее не находили. Вся улица всполошилась

– потерялась девчонка.

Отец, расстроенный, не спавший, сидел молча, на вопросы не

отвечал, за него отвечали уже соседки.

Кто-то додумался – не под амбаром ли, с испугу куда хочешь

залезешь. Кинулись туда, а пролезть-то никак.

Одного мальчика попросили: «Слазь», – и он быстро нырнул

туда. Только ноги скрылись, как он истошным голосом закричал и

быстрее белки выскочил из-под амбара:

–

Она мертвая там! Там она!Стали кричать, звать ее, но тихо, никто не отзывается.

– Ломай пол амбара, – кричал отец.

Петро быстро вывернул две доски и нырнул под пол, а через

некоторое время вытащил на руках сестренку, как плеть обвисшую, с опущенной головой, с закрытыми глазами.

Тут появилась скамейка с положенной на нее фуфайкой и Дашу

положили на нее. Все захныкали и больше все Андрюшка.

Дашка была бледна и почти не дышала, но она была жива.

Старший брат прислушался на груди у ней и тихо сказал:

«Обморок».

Андрюшка упал к ней на грудь, к лицу своим мокрым лицом,

голову обхватил своими руками и кричал:

– Дашка-а-а, а Даша-а, но чо ты, но чо ты? Посмотри-ка, что я,

это мы, Даша, я сроду тебя не трону, проснись, Даша!

Он напугался, что его теперь отец запорет ремнем насмерть

или бичом – он его уже хлестал, так сильно, что сидеть две недели

было нельзя.

Однажды пригнали в колхоз первый трактор, как Андрейка и

его друзья побежали смотреть, как железяка гудит, поворачивается и скребет землю когтями, и пробегали до полночи, а ночью

воротиться одному страшно, а друзья не хотят и Андрейка бегал

за ребятами так, без любопытства, скорее от страха, позади всех,

и меньше всех ростом.

Трактор остановился и из-за трактора появился отец на коне

верхом, с длинным бичом, о чем-то поговорил с трактористом, и

Андрей понял, что за ним. Андрей пустился бежать домой один,

а за ним отец на коне с бичом. А дома он сильно побил бичом

его так, что тот еле мог двигаться, за то, что он мог под трактор

попасть. А Дашка заступилась и ей попало: она уцепила брата

за руку, чтобы оттянуть от отца, а отец стегал Андрюшку раз, а

Дашку два раза, пока не пришел старший брат и не отобрал детей.

Теперь Андрейка вспомнил все и так страшно стало: если она сейчас умрет – ясно, отец его или побьет или убьет совсем. Андрейка

тряс и кричал, но сестренка не просыпалась. Андрейка плакал навзрыд. Отец пожалел его и взял за плечи:

– Не кричи, сынок, бог даст – пройдет, – горько обливаясь слезами, отец клял себя и всю судьбу свою.

Дашку унесли домой.Люди разошлись .Самые близкие остались в доме.Через несколько времени очнулась девочка,посмотрела кругом:– Пить, мама, – прошептала она.

Все сразу заплакали – матери-то давно нет, уже второй год пошел. Плохо дело, видать – подумали люди. И Даша действительно

долго и тяжело проболела. Простудилась ночью, когда спала на земле.

Отец стал часто и много пить, а пьяный просил спеть.

Дети пели, но они росли и все время ему также пели, и всегда

на печи, на большой русской печи. Отец всегда плакал.

Он сильно сразу постарел, осунулся и, как все одинокие пожилые мужчины, выглядел неопрятно.

Андрей уже стал работать трактористом и вспоминая о первом

его знакомстве с трактором, задумывался. Иногда рассказывал

своим друзьям, и часто хохотали все:

– Ну как, Андрейка, за колесником не побежишь?

Даше шел уже четырнадцатый год, два месяца как уже четырнадцатый пошел. Трудновато приходилось рано осиротевшей семье, а особенно ей. Детство очень тяжелое, никому не пожелаешь такого. Но они жили, боролись и побеждали. Да корова вот

у них была сильно злая. Никого не трогала, а ее, Дашку, просто

ненавидела.

Невестка ее подоит и скажет:

– Отгони, Дашутка, на болото.

А Дашутка станет гнать, а корова ее гонит. Хорошо, что молодая да быстрая, выскочит вперед и мчится, сломя голову, а корова за ней. Отелится поздно и отсиживается дома, а раз дома, то пасут

на болоте за деревней, вернее, не болото, а широкий выгон – телят

там пасут, гусей, больных коров и после отела.

Дашка сама ее так приучила – станет гнать, боится – бежит

вперед. Корова за ней. А доходят до конца деревни, Дашка отскакивает в сторону, корова идет спокойно прямо к скоту и пасется.

Вечером тоже, не успеет крикнуть, как корова поднимает голову и

мчится прямо на нее. Дашка видит: корова близко – с места рванет

сразу на пятой скорости и до самых ворот своих. И бегут обе – кто

кого перегонит, кто вперед до дому добежит. Такие прогулки удивляли всех, так как увидят их вдвоем – шарахаются в какие попало ворота,лишь бы их они не тронули.

Если Дашка подбегаетьк воротам и калитка закрыта,то уж некогда её открывать – тогда Дашка нырь под ворота а корова тут как тут – рогами в доски бум-м, со

всего размаха. Но вот несколько раз захватывать стала и у ворот,

тут уж люди, кто видит, ругаться стали: запорет девчонку, что они

дурака валяют, игрушки нашли? Если уж будучая такая, тут ведь

люди кругом и ребятишки бегают. Кого-нибудь может этак вот

пропереть или закатать, напугать. Некоторые смеялись, особенно

ребята: вот мчатся наперегонки, никого не трогает, а ее одну – то

ли играет, то ли закатать хочет?

До отца не доходило, что это серьезно или нет, он тоже смеялся. Во дворе-то она ее не трогала, ведь ходила же она мимо – и

поила, и сено кидала – ничего, а на улице – все!

Но однажды шел отец откуда-то и вдруг летят – Дашка впереди, корова за ней. Только подбегает Дашка до ворот, как хлоп ворота-то закрыты! Кинулась под ворота – и подворотня заложена.

Дашка – на забор, да возьми и сорвись! Шмякнулась и подняться не может, а та и давай рогами подтыкать, а мычит по-бычьи,

странно так. Испугалась Дашка, да как закричит благим матом.

Бегут люди, соседи с палками, а отец уже тоже подрыгал на своей

деревянной ноге, как учешет батогом по бокам – а она хоть бы что,

даже глазом не повела. Как прыгала возле девчонки, так и прыгает, подтыкает.

Выскочил, напротив жил, сосед огромного роста, с вилами, как

ткнет ее в бедро – она сразу кинулась бежать. Ворота уже открыли

и она нырнула туда, гляди – снова воротилась и опять летит на улицу. Кровь хлещет из бедра, а соседи кричат: «Пусть, так и надо ей,

будет знать, дура рогатая, зачем своего же обидела, у-у она, она,

теперь каждый день будет так, пока не проколет насмерть.

Кто кричит: «Убрать ее, кто – ничаво, обмелится, девку не посылай только. Но кого же больше, как не ее?

– Я не видел, – сказал отец, – вроде смирная была, да жалко,