Глазами клоуна

Приступая к чтению книги, я знал, что роман Бёлля сравнивают с "Над пропастью во ржи" Сэллинджера, более того, есть мнение, что Бёлль, переводивший на немецкий роман американца, подражает ему. Поэтому меня раздирали противоречивые чувства, с одной стороны книга Сэллинждера мне не очень понравилась и не хотелось тратить время на её вариации, с другой - все же хотелось иметь собственное мнение о культовом романе немецкого классика.

Слава Богу, мое восприятие книги оказалось иным, привязка с Сэлленджеру показалась мне надуманной. Конечно, в обоих случаях речь идет о конфликте отцов и детей, о бунте против родительского представлении о жизни, но тогда было бы логично объявить обоих писателей подражателями Тургенева :)

Бёллю удалось предвосхитить настроения европейской молодежи, которые через каких-то 5 лет после выхода книги выльются в бунт "молодых рассерженных людей".

События романа умещаются всего в несколько часов, да и событиями их назвать сложно - весь роман состоит из нескольких телефонных звонков, сделанных главным героем и одной встречи. Но промежутки между этими действиями заполнены рефлексирующим монологом Ганса Шнира.

Ганс находится в конфликте со всеми, кто его окружает. У него очень сложные отношения с родителями, с братом, с бывшими друзьями (бывшими, потому что нынешних у него нет), с критиками, с католиками, в среде которых вращается его бывшая девушка, наконец, с самой этой девушкой.

Правда, здесь есть один нюанс, он отвергает всех, кроме Марии, но Мария отвергла его. Поэтому этот конфликт иного свойства, но именно он усугубляет и обостряет все другие векторы общения Ганса с окружающим миром.

Ведь, Гансу Шниру ничего не нужно от жизни, кроме того, чтобы рядом с ним была любимая женщина и чтобы люди были честными по отношению друг к другу. Но как раз честности он не находит. Все общество пронизано лживостью, опирающейся на традиционность и ханжескую пристойность. Его состоятельная семья - образцовый пример такой тошниловки, мать, держащая детей впроголодь, по ночам обжирающаяся в подвале, а попутно занимающаяся показушной "общественной деятельностью" отец имеющий любовницу, что ни для кого не секрет. Ганс не может простить родителям гибели младшей сестры Генриетты, которую они, во время наступления американцев благословили "защищать Рейх", а ныне изображающих из себя честных бюргеров, не имеющих ничего общего с фашизмом, более того, борющимися ныне за "расовую справедливость".

Послевоенная Германия полна типов вроде Калика, поддерживавших в свое время нацистов, а сейчас пытающихся представить себя людьми с "безупречным политическим прошлым". Полно противоречий и общество католиков, с которым Гансу приходится сталкиваться из-за Марии и брата Лео.

Все, с кем общается в этот день Ганс Шнир и о ком он вспоминает, все они выглядят самыми настоящими паяцами, кривляющимися и выделывающимися, по сути - клоунами.

Ах, да - это же Ганс Шнир - клоун, и имя у него простецкое - Ганс, типа нашего Иванушки, но он единственный, кто является в романе самим собой, все остальные озабочены исполнением своих ролей, они самозабвенно играют вечную старую комедию масок, это они - клоуны.

А Ганс не хочет участвовать в этом спектакле, он-то клоун, но он клоун по профессии, он клоун только на арене, в жизни он старается быть человеком, самим собой. В реальной жизни он отказывается юродствовать, но в том-то и заключается трагедия, что окружающие его люди удовлетворены своими ролями и от него требуют того же. Маскарад продолжается, и Ганс готов опуститься на самое дно социальной иерархии, стать нищенствующим уличным музыкантом, но не плясать под чужую дудку, наигрывающую комическую мелодию.

Ганс Шнир - всего лишь клоун, который хочет быть человеком, среди людей, предпочитающих быть клоунами.

Я клоун и собираю мгновения, чтобы оборачиваясь через плечо однажды понять, что моя жизнь стоила больше, чем несколько марок, которых едва хватит на дешёвый коньяк. Знаете в чём моя проблема? Только единицы способны понять меня и мой образ мысли. А я понимаю, почему они так существуют, поступают и оценивают всех своим вычурным взглядом полным надменности и пренебрежительных нот, которые если выйдет собрать в охапку и поместить на нотный стан... Мне кажется, что с большим трудом выйдет сыграть что-то нормальное вне зависимости от образования, пониманий гармоний и прочих тонкостей, связанных с тональностями  и всяческим смыслом.

Людям сложно понять, почему я стал подобным существом, которое лишь под слоем различного грима может быть интересен. Мой отец никогда не поймёт, почему я выбрал эту профессию, а люди могут только смеяться. Даже читателям книги будет смешно со многих моментов, когда им захочется называть меня инфантильным тюфяком, который ничего не хочет от жизни, кроме жалости желания пострадать, сидя в шкафу, который больше не пахнет одеждой возлюбленной.

Кто я? Если вы решитесь открыть эту книгу, перестав любоваться собой у зеркала... Буквально в первых абзацах вы прочтёте слова: "Я - клоун, официально именуюсь комическим актером, не принадлежу ни к какой церкви, мне двадцать семь лет, и одна из сценок, которые я исполняю, так и называется: «Приезд и отъезд», вся соль этой длинной (пожалуй, чересчур длинной) пантомимы в том, что зритель до самой последней минуты путает приезд с отъездом; эту сцену я большей частью репетирую еще раз в поезде (она слагается из шестисот с лишним движений, и все эти «па» я, разумеется, обязан знать назубок), поэтому-то, возможно, я и становлюсь иногда жертвой собственной фантазии: врываюсь в гостиницу, разыскиваю глазами расписание, чтобы не опоздать на поезд, мчусь по лестнице вверх или вниз, хотя мне всего-навсего нужно пойти к себе в номер и подготовиться к выступлению." (с)

Представьте себе, что сам я далек от религии, даже в церкви не бываю; церковные тексты и напевы я воспроизвожу из чисто медицинских соображений: они наиболее радикально излечивают от двух недугов, которыми наградила меня природа, - от меланхолии и головных болей.

Есть, правда, такое лекарство, как алкоголь, но оно исцеляет на время, исцелить меня могла бы только Мария, но Мария ушла. Клоун, который начал пить, скатится по наклонной плоскости быстрее, нежели запивший кровельщик упадет с крыши. Я давно уже в самом низу, где на лицо смиренно капает дождь, вперемешку с плевками толпы потому что им не особо смешно и я вместо жалости у них вызываю лишь поток отвращения.

Сколько у вас друзей и знакомых? Насколько вы боитесь одиночества и обзовётесь детьми или мыслями о том, что однажды их появится целое полчище. Толпа кричащих детей, изредка пожирающих кашу и чаще кричащие гимны недовольства без всякого веского повода.

Как вы относитесь к любви? О да... На всю жизнь... Представьте, что ничего в этом мире не вечно и ваш выбор, скорее всего был неправильный. Все ваши идеалы, что вы впитали в себя, словно посудная губка, издают запах зловония, как свойственно ей, если её давно не меняли и часто используют в раковине полной тарелок.

Моя любовь покинула меня. В книге эта пронзительная нить, способна вылезть из страниц и проткнуть сердце читателя. Любовь осталась только в искусстве и в рекламе, что транслируют по старому телевизору. В том самом месте, которое призвано исцелять, после всего того, что покалечит за день. А как же остальная любовь? Если копать глубоко... Каждый останется разочарован... Это словно стандарты фигуры. Каждый знает, что должно быть идеальным, но выйдя в солнечную погоду на пляж... Вы заметите как всем плевать и насколько противны мы без одежды. Представьте, чтобы было если бы я привёл в пример одну из форм правления государством? Боже упаси! Я конечно клоун, но не настолько. Плюс мне нравится запах свободы, хоть в нём нет запаха одежды любимой... Да... Я уже давно перестал говорить с людьми о деньгах и об искусстве. Там, где они сталкиваются друг с другом, добра не жди: за искусство либо не доплачивают, либо переплачивают. Иными словами, я беру жизнь такой, какая она есть, и никогда не забываю о смерти под забором.

Хотите размышлений о чем-то вне этой земли? Я сейчас не о фашизме и расизме. Он до сих пор здесь присутствует. Я здесь и сейчас о другом.

Вот пример шикарного диалога:

- Католики действуют мне на нервы, - сказал я. - Они нечестно играют.
- А протестанты? - спросил он, смеясь.
- Способны уморить, вечно они бередят собственную совесть.
- А атеисты? - Он все еще смеялся.
- Нагоняют скуку, они все время толкуют о Боге.

И много о людях, которые маршировали и хотели завоевать весь мир. Про их убеждения и как они меняли пары обуви налету.

Здесь будет о маленьком мальчике и портфеле полном дождя. Моих мыслей, множества вопросов и рефлексии.

- Что это значит? Почему ты рассказываешь мне всякую чушь?

- Потому что я об этом думал в ту минуту, когда ты меня спросила.

Как стать целым? Через любовь, профессию, друзей, одобрения родителей? Знаете, не было человека, который мог бы вернуть меня самому себе и я сам не был на это способен.

Здесь про отношения с отцом. Отношения с деньгами...

Как тяжело, наверное, впервые в жизни по-настоящему беседовать с сыном, когда тому уже под тридцать. Мне было искренне тяжело. Насколько? Ответ скрыт в этой книге. Вопрос лишь в том, откроите ли вы её содержимое, но я вам настойчиво рекомендую идти вслед за этим советом.

Действие в книге происходит в течение всего лишь одного дня жизни моей жизни, но этот день, в котором события настоящего перемешаны с воспоминаниями о прошлом, подводит итоги не только жизни самого печального клоуна, но и судьбы всей Германии, — на первый взгляд, счастливой и процветающей, а в действительности... Совершенно другой

Последние мысли... Не гениальные и наверняка не мои собственные. Однако, я надеюсь, что они найдут свою почву.

Вы знали, что в книгах мы ищем отражение себя и собственных мыслей? Поэтому для меня она была о душевной пустоте, любви и отношениях с близкими.

Какой она будет для вас?

Нужно попробовать. В любом случае, надеюсь, что она будет выше чего-то обычного.

"Читайте хорошие книги!" (с)

- Я клоун и собираю мгновения.
Генрих Бёлль ''Глазами клоуна''

Послевоенный мир глазами клоуна, собирающего мгновения жизни: на лице грим, чтобы скрыть любое проявление мимики, в душе меланхолия, а в голове мигрень и только глаза клоуна остаются распахнутыми и смотрят на мир из глубины невинной, чистой, почти детской души. Ганс Шнир – нонконформист из рода Чацких. Честность и открытость которых всегда приводят в замешательство других людей и понятно, что Шнир, как и Чацкий у Грибоедова, как гвоздь в стуле - мешает сидеть и жить окружающим. Человек, которому в этом мире нет места. Нигде. Ни в семье, так как она его ''исторгла из своего сердца'' за недостойное поведение; ни рядом с женщиной – Мари ушла от него; ни среди друзей, потому что они живут иначе, они умеют примиряться с жизнью и с обстоятельствами, в отличие от Шнира; ни найти утешение в церкви и религии, потому что чем больше рассуждают деятели церкви о морали, нравственности, тем больше проступает их эгоизм и ханжество; ни в профессии, потому что нет ничего ужаснее, чем клоун, вызывающий жалость. Уход Мари, как катализатор ускорил процесс сползания на обочину жизни, пытаясь одним вечером встроиться хоть в одну из систем, Шнир будет обзванивать своих друзей и знакомых, но он – чужой. Чужой потому, что не желает поменять свои убеждения, где-то пойти на сделку с совестью, где-то простить, где-то примириться с окружающей действительностью. Но он не может. Просто не может найти себя в мире обыкновенного фашизма, в мире, где бывшее нацистское государство превращается в демократическое, где бывшие нацисты создают фонды Помощи расам, он не может примириться с тем, что бывшие нацисты в новом мире богатеют, а те, кого гнобили во время войны, теперь, в мирное время живут у грани нищеты. Он не может примириться с матерью, которая, отправив дочь умирать, при известии о её смерти только спокойно продолжила есть суп, матерью, которая соблюдая диету не позволяла детям есть хлеба, пирожных и вдоволь шлепать по лужам, матерью, которая тайно в погребе поедала ветчину, жадно разрывая розовые куски руками и запихивая себе в рот, лишь бы никто не увидел, с матерью, которая однажды ''исторгла его из своего сердца''. В этом мире люди, чтобы не остаться в меньшинстве и не оказаться на обочине жизни очень легко меняют убеждения. В этом мире протестанты и католики вместо того, чтобы примириться и уважать друг друга, ещё больше разжигают межрелигиозные страсти.

Потерянное поколение – определение, которое случайно обронила Гертруда Стайн: Все вы потерянное поколение, вся молодежь, побывавшая на войне. У вас ни к чему нет уважения. Все вы сопьетесь.
Трагическое, чувственное и немного нервное восприятие действительности потерянным поколением, поиски истинных ценностей в любви, творчестве, дружбе, в их мире нет места лживости убеждений, войнам, денежным расчетам и миллионам, вернее деньги существуют для того, чтобы их тратить на жизнь, баловать детей и любимых людей, но никогда ценные бумажки не должны ложиться мертвым грузом и придавливать своих владельцев.
Да, Ганс Шнир не прекрасно-положительный герой, не бэтмен, спасающий тысячи людей, он просто потерянный клоун, который и путается в своих убеждениях, и мало верит в то, что они жизнеспособны, но мир, показанный его глазами, заставляет тихонько прикрыть глаза, глубоко вздохнуть, взять гитару и набренчать несколько знакомых мелодий, позвонить подруге и сказать, как ценишь её, обнять близкого человека и положить холодные ладони ему подмышки, чтобы согреться. Мир таков, каким мы хотим его видеть…Глазами клоуна или собственными глазами, оставшись один на один с миром.

P.S. Вот ещё что мне пришло в голову: Служкин у Иванова в ''Географе'' - это Шнир по-русски, разлива 90-х годов, когда тоже рухнула одна система и ей на смену пришла другая, когда бывшие коммунисты вдруг стали демократами, а хулители церкви неожиданно уверовали, стоя с оплывшими, толстыми и лживыми лицами в храмах. А тысячи людей просто потерялись.