Мисс Баннер стала жить с другим солдатом-янки. Этот, наоборот, помогал Почитателям Господа сражаться с маньчжурами и зарабатывал разграблением городов, которые потом он с Почитателями Господа сжигал дотла. Эти трое мужчин, как сказала мисс Баннер, вовсе не были ее дядями. Я обрадовалась: «Мисс Баннер-а, отличная новость. Потому что, если вы спите в одной кровати с дядей, это не понравится тете». Она засмеялась. Видишь, к этому времени мы уже могли смеяться вместе, потому что хорошо друг друга понимали.

К этому времени вместо мозолей у меня на ногах была пара старых тесных кожаных туфель мисс Баннер. Но еще до этого мне пришлось учить ее говорить. Для начала я сообщила, что меня зовут Нунуму. Она звала меня мисс Му. Мы частенько садились во дворе, и я называла ей всякие предметы, словно она дите малое. И она, как ребенок, с готовностью и быстро училась. Ее разум был открыт для новых идей.

Мисс Баннер отличалась от других Почитателей Господа, у которых языки были как старые скрипучие колеса, которые едут по одной и той же колее. У нее была необычная память, прям-таки великолепная! Что бы я ни сказала, слова проникали ей в уши и выходили изо рта. Я научила ее отличать и называть пять стихий, из которых соткан наш мир: металл, дерево, вода, огонь, земля. Я рассказала, что именно этот мир оживляет: восходы и закаты, жара и холод, песок и ветер, а еще дождь. Я поведала, к каким звукам мира стоит прислушиваться: ветер, гром, стук лошадиных копыт, плеск воды от упавшего камешка. От меня она узнала, чего стоит бояться: быстрые шаги под покровом ночи, треск медленно рвущейся мягкой ткани, лай собак, молчание сверчков. А еще я научила ее тому, как две вещи, смешиваясь, могут порождать третью: вода и земля смешиваются и становятся грязью, жар и вода – чаем, иностранцы и опиум – неприятностями. А еще я обучила ее пяти вкусам, благодаря которым мы помним нашу жизнь: сладкий, кислый, горький, острый и соленый.

Однажды мисс Баннер прижала руку к груди и спросила, как это место называется по-китайски. Я сказала, и тогда она продолжила на китайском:

– Мисс Му, как бы я хотела знать побольше слов, чтобы рассказать, что у меня в бюсте!

Только тогда я поняла, что она хотела поговорить о том, что у нее на душе.

На следующий день я взяла ее погулять по городу. Нам попались люди, которые ожесточенно о чем-то спорили. Я сказала ей, что это злоба. Потом мы увидели, как какая-то женщина кладет еду на алтарь. Уважение, сказала я. Мы увидели вора, голова которого была закована в деревянное ярмо. Стыд, сказала я. Потом нам встретилась юная девушка у реки, которая забрасывала в воду старую дырявую сеть. Надежда, сказала я.

Позднее мисс Баннер указала на какого-то мужика, который пытался закатить бочку через слишком узкий дверной проход.

– Надежда! – заявила она.

По мне, так это была никакая не надежда, а глупость, и у мужика этого вареный рис вместо мозгов. Интересно, что видела мисс Баннер, когда я называла все остальные чувства. Неужели у нас и иностранцев эмоции кардинально отличаются? Они считают, что все наши надежды глупость?

Правда, постепенно я научила мисс Баннер смотреть на мир практически глазами китайцев. Она говорила, что цикады внешне напоминают сухие осенние листья, на ощупь как бумага, потрескивают как огонь, пахнут как облако пыли и на вкус как дьявол во фритюре. Она ненавидела цикад и считала, что от них никакой пользы. Так что пять чувств были совсем как у китаянки. Но было еще и шестое чувство – собственной значимости, свойственное американцам. Оно-то и навлекло на нас неприятности, потому что чувства мисс Баннер порождали мнения, из мнений вырастали выводы, и они частенько отличались от моих.

* * *

Бо́льшую часть детства я пыталась видеть мир таким, каким его описывала Гуань. Например, под впечатлением от ее рассказов о призраках. Но после того как ей провели шоковую терапию, я сказала, что ей стоит притвориться, что никаких призраков она больше не видит, иначе доктора ее не выпустят из психушки. «А, секретик! – Гуань закивала. – Только знают ты и я!»

Когда она вернулась домой, мне пришлось притворяться, будто призраки были, чтобы сохранить наш секрет, что Гуань лишь притворяется, что их нет. Я так рьяно пыталась придерживаться двух этих противоположных взглядов, что вскоре начала видеть то, что мне видеть не положено. А как тут не начать? Большинство детей, у которых нет такой сестры, как Гуань, представляют, что призраки прячутся под кроватью, чтобы схватить при первой же возможности их за ноги. У Гуань же призраки сидели прямо на кровати, прислонившись к изголовью. Я их видела. О нет, не киношных призраков в белых простынях, которые летают по комнате и завывают. Ее призраки не были невидимками, как в сериале «Топпер», где они заставляли летать ручки и чашки. Ее призраки выглядели живыми. Они болтали о старых добрых временах. Они беспокоились и жаловались. Я даже видела, как один такой призрак почесал загривок нашему псу, и Капитан застучал лапой и завилял хвостом. Я никому, кроме Гуань, не говорила, что вижу их, боялась, что меня тоже упекут в психушку на шоковую терапию. Мои видения были совершенно реальными, ничуть не напоминали сон. Как будто чьи-то переживания ускользнули, а мои глаза, будто прожекторы, оживили их.

Один день мне запомнился особо. Мне тогда было лет восемь. Я сидела в гордом одиночестве на постели и наряжала свою Барби в лучшие платьица. И тут раздался девчачий голос: «Гэй во кань»^[22]. Я подняла голову и увидела на кровати Гуань китаянку примерно моего возраста, но очень мрачную. Она тянула руки к моей кукле. Я тогда даже не испугалась. Еще одна особенность встречи с призраками – я оставалась совершенно спокойной, словно все тело вымочили в каком-то мягком седативном средстве. Я вежливо поинтересовалась по-китайски, кто она такая, и тут девочка начала визжать: «Лили-лили!» Когда я швырнула Барби на кровать Гуань, эта девчонка схватила ее, сорвала с шеи куклы розовое боа из перьев, заглянула под розовое платье-футляр из атласа. Девчонка-призрак яростно выкручивала кукле руки и ноги. Я предостерегла: «Не ломай ее!» Все это время я ощущала ее любопытство, интерес и страх оттого, что кукла мертва. Но я никогда не задавалась вопросом о природе этого эмоционального симбиоза. Я заволновалась, что непрошеная гостья может прихватить куклу домой, и потребовала отдать игрушку. Девчонка притворилась, что не слышит меня, поэтому я подошла и вырвала Барби у нее из рук и вернулась на свою кровать. Я тут же заметила, что боа из перьев исчезло, и заорала: «А ну, отдай!» Но девчонка испарилась, что меня встревожило, поскольку мои обычные чувства только сейчас вернулись, и я поняла, что это был призрак. Я искала боа под простынями, между матрасом и стеной, под обеими кроватями. Я не могла поверить, что призрак мог сделать так, что вполне реальный предмет исчез. Всю неделю я разыскивала боа, обшаривая каждый шкаф, каждый кармашек, каждый уголок, но тщетно. И тогда я решила, что девчонка и вправду украла мое боа.

Конечно, теперь я могу придумать более логичные объяснения. Скорее всего, Капитан стащил боа и закопал на заднем дворе. Или его засосал пылесос, когда мама убиралась в комнате. Что-нибудь в этом духе. Но ребенок не в силах отличить реальность от игры воображения. Гуань видела то, во что верила. Я видела то, во что не хотела верить.

Когда я стала постарше, то призраки Гуань уступили место другим детским «верованиям»: Санта-Клаус, Зубная фея, Пасхальный кролик. Я не рассказывала Гуань об этом. Вдруг она снова бы сорвалась? Про себя я заменяла ее представления о призраках и мире инь святыми, одобренными Ватиканом, и загробной жизнью, основанной на системе заслуг. Я с радостью ухватилась за идею накопления положительных баллов, похожих на наклейки «Эс-энд-Эйч», которые можно вклеить в буклеты, а потом обменять на тостеры и весы. Только вместо бытовой техники вы получаете билет в один конец в рай, ад или чистилище, в зависимости от того, сколько хороших и плохих поступков вы совершили и какого мнения о вас другие люди. Однако, попав на небеса, вы уже не возвращаетесь на землю призраком, если только вы не святой. Наверное, со мной такого не будет.

Как-то раз я спросила маму, что такое рай. Она ответила, что это как бы круглогодичный курорт, где все люди равны – короли, королевы, бродяги, учителя, маленькие дети. «А кинозвезды?» – уточнила я. Мама сказала, что там можно встретить самых разных людей, если они будут достаточно хорошо себя вести, чтобы попасть на небеса. По ночам, пока Гуань болтала со своими китайскими призраками, я на пальцах перечисляла тех, с кем хотела бы встретиться, пытаясь расположить их в каком-то порядке предпочтения, если меня ограничат в количестве встреч, скажем не более пяти в неделю. В первых рядах шли Господь, Иисус и Дева Мария. Затем я бы встретилась с отцом и какими-то другими близкими родственниками, которые к тому моменту уже умрут. Кроме дяди Боба. Я бы ждала сотню лет, прежде чем внести его в свой список. Первая неделя – скучно, но необходимо. Все самое интересное начиналось со второй недели. Я бы встречалась со знаменитостями, которые к тому моменту умерли, – «Битлз», Хейли Миллс, Ширли Темпл, Дуэйном Хикманом – и, может быть, с Артом Линклеттером, придурком, который наконец-то понял бы, почему он должен был пригласить меня на свое тупое шоу.

К седьмому классу мои представления о загробном мире стали более серьезными. Я рисовала в воображении место, где собраны бесконечные знания и где все тайное становится явным, что-то типа нашей городской библиотеки, только побольше, где благочестивые голоса, перечисляющие, что ты должен делать и чего не стоит, эхом разносятся из громкоговорителей.

Кроме того, если вы чуть-чуть, но не безнадежно грешили и не попали в ад, то пришлось бы заплатить огромный штраф. Если вы сделали что-то хуже, то вас отправляли в место, похожее на школу для взрослых, куда попали все подростки-хулиганы, которые курили, убегали из дома, воровали в магазинах или рожали детей вне брака.

Но если ты соблюдал правила и не стал обузой для общества, то мог сразу попасть в рай. В раю узнаешь ответы на все вопросы, которые задавали тебе твои учителя. Чему мы должны научиться как люди? Почему мы должны помогать тем, кому повезло меньше, чем нам? Как мы можем предотвратить войны?

Я также полагала, что узнаю, что случилось с некоторыми потерянными вещами, например с боа Барби и недавно исчезнувшим ожерельем со стразами, которое, как я подозревала, стырил мой брат Томми, хотя он и сказал: «Это не я, клянусь богом». Более того, я хотела бы узнать разгадки некоторых тайн, например: действительно ли Лиззи Борден^[23] убила своих родителей? Кем был Человек в железной маске? Что на самом деле случилось с Амелией Эрхарт^[24]? И кто из всех приговоренных к смертной казни был действительно виновен, а кто невиновен? Если уж на то пошло, что хуже всего: быть повешенным, отравленным газом или оглушенным электрическим током? А заодно я бы нашла доказательства, что именно отец рассказал мне правду о том, как погибла мать Гуань, а не сама Гуань.

К тому времени, как я поступил в колледж, я больше не верила ни в рай, ни в ад, ни во все эти метафоры воздаяния и наказания, основанные на абсолютном добре и зле. Я тогда уже познакомился с Саймоном. Мы с ним покуривали с друзьями и рассуждали о загробной жизни: «Это просто не имеет смысла, чувак, ну вот ты живешь меньше ста лет, потом все твои делишки складывают, и – бах! – следующие миллиарды лет ты либо нежишься на пляже, либо жаришься на вертеле, как хот-дог». А еще мы не могли купиться на довод, что вера в Иисуса – единственный путь к спасению. Это означало, что буддисты, индусы, иудеи и африканцы, которые никогда даже не слышали о Христе всемогущем, обречены на ад, а члены ку-клукс-клана – нет.

Между затяжками мы говорили, стараясь не выдыхать: «И какой смысл в такой справедливости? Что вселенная вынесет из всего этого?» Большинство наших друзей считали, что после смерти ничего нет – тухнет свет, боли нет, ни тебе наград, ни наказаний. Один парень по имени Дэйв заявил, что бессмертие длится ровно столько, сколько тебя помнят люди. Платон, Конфуций, Будда, Иисус – они бессмертны. Он сказал это после того, как мы с Саймоном посетили поминальную службу по другу Эрику, которого призвали в армию и убили во Вьетнаме.

– Даже если они были не такими, какими их сейчас помнят? – спросил Саймон.

Дэйв сделал паузу, затем сказал:

– Да.

– А как насчет Эрика? – спросила я. – Если люди помнят Гитлера дольше, чем Эрика, значит ли это, что Гитлер бессмертен, а Эрик – нет?

Дэйв снова сделал паузу. Но прежде чем он успел ответить, Саймон твердо заявил:

– Эрик был крутой чувак. Никто никогда не забудет Эрика. И если рай существует, то Эрик сейчас именно там.

Помнится, я была без ума от Саймона из-за этих слов. Потому что сама так чувствовала. Куда испарились те чувства? Исчезли, как боа из перьев, пока я отвлеклась? Стоит попробовать отыскать их снова?

Я цепляюсь не только за обиды. Я помню ту девчонку на моей кровати. Я помню Эрика. А еще я помню силу нерушимой любви. В моей памяти до сих пор есть место, где я храню всех этих призраков.