3
Собака и боа

После нашего разрыва мы с Саймоном ссорились из-за опекунства над Буббой, моим псом. Саймон хотел навещать его и брать на прогулки по выходным. Я не хочу отказывать ему в привилегии убирать какашки Буббы, но ненавижу его наплевательское отношение к собакам. Саймон любит выгуливать Буббу без поводка. Он позволяет песику бегать по чужим следам в парке Пресидио, носиться без присмотра по песчаной дорожке для собак в Крисси-Филд, где какой-нибудь питбуль, ротвейлер или даже безумный кокер-спаниель с легкостью перекусит полуторакилограммового песика, смесь йорка и чихуахуа, пополам.

В этот раз спор разгорелся в квартире у Саймона, где мы разбирали всякие квитанции, связанные с бизнесом, который мы еще не успели разделить. Ради налоговых вычетов мы решили, что по-прежнему следует применять принцип «совместной подачи декларации в браке».

– Бубба – собака! – заявил Саймон. – У него есть право хоть иногда просто побегать.

– Ага, и угробить себя! Вспомни, что случилось с Сержантом!

Саймон закатил глаза, явно говоря: «Только не начинай!»

Сержант был собакой Гуань, потрепанным пекинесом-мальтийцем, который готов был бросить вызов любому кобелю на улице. Около пяти лет назад Саймон взял его на прогулку – без поводка! – и Сержант укусил за нос боксера. Владелец боксера выставил Гуань счет на восемьсот долларов от ветеринарной клиники. Я настаивала, что платить должен Саймон, на что тот сказал, что должен заплатить владелец боксера, так как его пес спровоцировал нападение. Гуань оспаривала с ветеринарной больницей каждый пункт счета.

– А что, если Буббе встретится пес типа Сержанта? – спросила я.

– Боксер первый начал задираться, – сухо сообщил Саймон.

– Сержант – злобная псина. Но это ты отпустил его без поводка, а Гуань пришлось оплачивать счет из ветеринарки!

– В смысле? Его же оплатил владелец боксера.

– Нет! Гуань так сказала, чтобы тебя не расстраивать. Я же тебе говорила, помнишь?

Саймон скривил губы. Такая гримаса всегда предшествовала выражению сомнения.

– Не помню такого.

– Разумеется, не помнишь. Ты помнишь только то, что хочешь!

Саймон усмехнулся:

– А ты типа нет?

Я не успела ответить.

– Знаю, знаю. – Он поднял руку, жестом призывая меня замолчать. – У тебя память как у слона! Ты никогда ничего не забываешь! Только позволь тебе сообщить: то, что ты помнишь все до последней мелочи, не имеет никакого отношения к хорошей памяти. Ты просто злопамятная, черт побери!

* * *

Весь вечер я дико злилась на Саймона. Это я-то цепляюсь за старые обиды?! Нет! Саймон пытается меня уколоть побольнее в целях самозащиты. Что поделать, если я родилась с отличной памятью?!

Тетя Бетти первой сказала мне, что у меня фотографическая память, а эти ее слова укрепили меня в мысли, что нужно становиться фотографом. Она так сказала, поскольку как-то раз я поправила ее в присутствии посторонних, когда она пересказывала фильм, который мы смотрели вместе.

Теперь, когда я вот уже пятнадцать лет зарабатываю на жизнь, стоя за объективом камеры, я не знаю, что имеется в виду под «фотографической памятью». Я помню прошлое не как мельтешение бесконечной вереницы фотоснимков. Моя память более избирательная. Если спросить меня, по какому адресу я жила в семь лет, нужные цифры не всплывут перед глазами. Мне придется оживить в памяти определенный момент: жаркий день, запах свежескошенной травы, шлепки на ногах. Затем я мысленно преодолеваю две бетонные ступени, сую руку в черный почтовый ящик с глухо колотящимся сердцем и нащупываю… Где же оно? Где это дурацкое письмо от продюсера Арта Линклеттера, приглашающего меня принять участие в его телешоу? Но я не теряла надежды. Я подумала про себя: «Может быть, я ошиблась адресом». Но нет, вот они, латунные выцветшие цифры на ящике, 3-6-2-4, и ржавчина вокруг шурупов.

Вот что я помню чаще, не адреса, а боль – застарелый комок в горле из-за убеждения в том, что мир обвинял меня в жестокости и пренебрежении. Это то же самое, что злопамятность? Я так хотела стать героем шоу «Дети говорят ужасные вещи». Это был детский путь к славе, я жаждала еще раз доказать матери, что я особенная, несмотря на Гуань. Мне не терпелось заткнуть за пояс соседских ребятишек, заставить их беситься оттого, что я получаю больше удовольствия, чем они когда-либо. Катаясь на велосипеде по кварталу, я фантазировала, что выдам, когда меня наконец пригласят на шоу. Ну, я бы рассказала мистеру Линклеттеру о Гуань всякие просто смешные вещи, например, когда она ляпнула, что любит фильм «Юрк Тихого океана». Линклеттер поднял бы брови и скривился.

– Юрк? Оливия, твоя сестра имела в виду «Юг Тихого океана»?

Зрители в зале били бы себя по коленям и ржали, как лошади, а я, светясь детским удивлением, сидела бы с милым выражением лица.

Старина Арт всегда считал, что дети – наивные ангелочки и не знают, что говорят ужасные вещи. Но все участники шоу на самом деле отлично понимали, что творят. Иначе зачем было упоминать настоящие секреты – о том, как они играют в «доктора», как крадут жвачку и журналы о бодибилдинге из мексиканской лавки на углу? Я знала детей, которые делали подобные вещи. Как-то раз такие вот детишки навалились на меня и, пригвоздив своим весом мои руки, дружно мочились на меня, гоготали и орали: «Сестра Оливии тормознутая!» Они сидели верхом на мне, пока я не разрыдалась. Я ненавидела Гуань и себя.

Чтобы успокоить, Гуань отвела меня в кондитерскую. Мы сидели на улице и лизали шоколадное мороженое в вафельных рожках. Капитан, собачонка, которую мама спасла из пруда, а Гуань окрестила, лежала в ногах, зорко ожидая капель мороженого.

– Либби-а, – протянула Гуань. – А что это за слово «термоснутая»?

– Тормознутая, – поправила я. Я все еще злилась на Гуань и на соседских ребятишек. Еще раз лизнув мороженое, я вспомнила обо всех случаях, когда Гуань тормозила. – «Тормознутый» означает «фаньтоу», это тупой человек, который ни черта не понимает.

Гуань закивала.

– Ну, то есть городит всякую ерунду в неподходящее время, – добавила я.

Гуань снова закивала.

– Когда ребята смеются над тобой, а ты и не понимаешь почему, – завершила я свое объяснение.

Гуань сидела молча очень-очень долго, и у меня в груди закололо от какого-то гадкого чувства. Наконец она спросила по-китайски:

– Либби-а, ты думаешь это обо мне – «тормознутая»? Только честно!

Я слизывала капли мороженого, стекавшие по стенке рожка, и не смотрела ей в глаза. Я заметила, что Капитан тоже внимательно за мной наблюдает. Гадкое чувство нарастало, и я, шумно вздохнув, пробубнила:

– Вообще-то нет.

Гуань просияла и похлопала меня по руке, отчего я дико разозлилась.

– Капитан! – заверещала я. – Плохая собака! Хватит попрошайничать!

Пес съежился.

– Он же не прошайничает, – сказала веселым голосом Гуань, – а просто надеется. – Она похлопала Капитана по заднице, а потом подняла рожок над его головой. – Голос по-английски! – Капитан чихнул пару раз, а потом издал два глухих «гав-гав», и Гуань дала ему лизнуть мороженое. Затем она скомандовала по-китайски: – А теперь голос по-китайски!

Капитан дважды звонко тявкнул, за что был снова вознагражден мороженым. Он лизнул разок, потом другой, а Гуань ласково говорила с ним на китайском. Меня это зрелище бесило, однако такая тупость несказанно радовала и ее, и собаку.

В тот вечер Гуань снова пристала с расспросами про то, что сказали те хулиганы. Она так мне надоела, что я решила, что Гуань и впрямь тормознутая.

* * *

Либби-а, ты спишь, ой, прости, прости, спи, неважно… Я просто хотела снова расспросить тебя про то слово. Но ты уже спишь, так что, может, завтра после школы…

Забавно, но я один раз подумала так про мисс Баннер. Она ничегошеньки не понимала… Либби-а, ты знала, что я учила мисс Баннер говорить? Либби-а? Прости, прости, спи.

Но это правда. Я была ее учителем. Когда мы только познакомились, она лепетала, как несмышленое дитя. Иногда я смеялась, не могла сдержаться. Но она не возражала. Мы вдвоем очень развлекались, говоря всякие слова невпопад. Мы были словно два артиста на храмовой ярмарке: чтобы объяснить то, что мы имели в виду, использовали и руки, и брови, и ногой могли чиркнуть. Именно так она рассказала мне про свою жизнь до приезда в Китай.

Я расшифровала ее рассказ так. Она родилась в собственной деревне далеко-далеко на западе от Чертополоховой горы, за бушующим морем, мимо страны, где живут черные люди, мимо земли английских солдат и португальских матросов. Ее деревня была больше, чем все эти земли, вместе взятые. Ее отец владел множеством кораблей, которые бороздили моря и плавали в другие страны, где он собирал деньги, растущие, как цветы, и запах этих денег делал людей счастливыми.

Когда мисс Баннер было пять, два ее младших братика погнались за осой и упали в черную дыру, оказавшись на другом свете. Разумеется, мать хотела их найти. Перед восходом солнца и после его заката она надувала шею, как петух, и звала своих сыновей. Через много лет мать нашла ту самую дыру в земле и провалилась на тот свет.

Отец сказал мисс Баннер, что они должны найти потерянную семью. И они поплыли по бушующим морям. Первую остановку они сделали на каком-то шумном острове. Отец отвел ее в большой дворец, где правили крошечные человечки, похожие на Иисуса. Пока отец пропадал на полях, собирая деньги-цветы, маленькие Иисусы кидали в нее камни и отрезали ее длинные волосы.

Спустя два года отец вернулся, и они поплыли на другой остров, где правили бешеные псы. И снова отец поселил мисс Баннер во дворец, а сам уехал за деньгами-цветами. Пока его не было, псы гонялись за мисс Баннер и разорвали ей платье. Она сбежала с острова в поисках своего отца, но вместо этого нашла дядю.

Они с дядей поплыли в такое место в Китае, где живет много иностранцев, но свою семью она не нашла. Однажды они с дядей лежали в кровати, дядя вдруг стал горячим и холодным одновременно, поднялся в воздух и улетел в небо. К счастью, мисс Баннер встретила другого дядю, человека с большим количеством ружей. Он отвез ее в Кантон, где тоже жило много иностранцев.

Каждый вечер дядя вываливал свои ружья на постель и заставлял мисс Баннер перед сном полировать их. Однажды этот человек отрезал кусок Китая, тот, где много красивых храмов, поплыл на плавучем острове, подарил храмы жене, а остров – своему кораблю. Он кормил ее персиками. Этот дядя мисс Баннер очень-очень нравился.

Однажды ночью ворвалась целая толпа мужчин-хакка и увела дядю. Мисс Баннер побежала к Почитателям Господа за помощью. Те ей велели встать на колени. Она встала. Они велели: молись! И она молилась. Затем они забрали ее на материк в Цзиньтянь, где она свалилась в воду, но молилась о спасении. Вот почему я спасла ее.

Позднее мисс Баннер выучила больше китайских слов и снова рассказала мне о своей жизни, потому что я теперь иначе слышала и иначе представляла.

Она родилась в Америке, это страна за Африкой, за Англией и Португалией. Ее родная деревня рядом с большим городом под названием Ню Юэ, Коровья Луна какая-то. Может быть, это был Нью-Йорк. Всеми теми кораблями владел не ее отец, а компания под названием «Россия» или «Руссо». Судоходная компания закупала опиум в Индии – вот что это были за цветы – и продавала в Китае, отчего у китайцев началась сонная болезнь.

Когда мисс Баннер было пять, ее младшие братья вовсе не погнались за осой и не провалились в дыру, они умерли от оспы, и их похоронили на заднем дворе. Мать мисс Баннер тоже не надувалась, как петух. У нее был зоб, она умерла, и ее похоронили рядом с сыновьями.

После этой трагедии отец мисс Баннер отвез ее в Индию, но там не правили маленькие Иисусы. Она пошла в школу для детей Почитателей Господа из Англии, но они были не святые, а злые и дикие. Позднее отец перевез ее в Малакку, но Малаккой собаки не правили. Она говорила про другую школу, где учились тоже английские дети, но еще более непослушные, чем в Индии. Отец уплыл за опиумом и больше не вернулся. Почему, она и сама не знала, и в ее сердце множилась печаль. Теперь у нее не было ни отца, ни денег, ни дома.

Когда она была еще юной девушкой, она познакомилась с одним мужчиной, который увез ее в Макао. В Макао тучи комаров. Он умер от малярии, и его труп выкинули в море. Потом она жила с еще одним мужчиной, английским капитаном. Он помогал маньчжурам, сражался с Почитателями Господа и получал большую награду за каждый захваченный город. А потом он уплыл домой, увезя с собой в Англию для страны и жены целую кучу награбленных храмовых ценностей.