Если бы я снимала фильм по этой книге, он был бы серый-серый, с камерой, скользящей по бесконечным коридорам старой питерской коммуналки, по облезлым обоям, проржавевшим ванным, по дворам-колодцам, по всему тому, что не видно за блестящими фасадами Невского. Безнадега? – Жизнь города в середине 50-х. Там, где-то, бурлит жизнь, там где-то молодые беспечные люди. А здесь живут три старухи – обломки былой жизни, да деревенская молодуха с нагулянным ребенком. Не по распутности характера, по наивности, доходящей до глупости. Случайный знакомый, заговорил красиво, голову заморочил, она и пошла доверчиво с распахнутыми глазами. И была ли любовь - непонятно, а вот дочь осталась. Сюзанной назвали, чтобы хоть что-то было красивое в ее жизни. У обитательниц коммуналки все в прошлом. Историческая мясорубка поглотила всех близких. Кого-то арестовали в 37-м, а у кого-то «все – слава богу: муж – на Первой, сын – на Второй, внуки с невесткой в блокаду померли. Все по-людски» Вам не жутковато от такой обыденной обреченности? И вот так получилась, что стала Сюзанна единственной и последней радостью в жизни трех старух – Евдокии, Гликерии и Ариадны. Какая там Сюзанна – Софья, Софьюшка. Учить тому, что знают сами, воспитывать так, как сами понимают «воспитание». А мать, а что мать? До ребенка ли Антонине, ей бы в очередях отстоять, да мукой отоварится, да выжить, да еще чтобы никто не узнал, что девочка до семи лет не разговаривает, а то отберут – и прощай. А помощь – так какая помощь от рьяной общественности, общественность в душу лезет, с жадным любопытством чужую жизнь изучает, вмешивается в то, что касается только двоих, а как же, сериалов-то еще не было, а интересно же…
Старухи, хоть и обломки, а очень, между прочим, неглупые тетки. И всю жизнь вокруг очень хорошо понимают.
– Так детки у него. Двое. Подумала, подумала. Не пошла на детей. Мужик-то он неплохой, и врач уж очень хороший. А все равно не решилась. Жалела его – это правда. Он когда еще говорил: вот войдут в Ленинград, меня с девочками первыми расстреляют. Я еще, дура, не верила: думала, все под немцем одинаковые.
– Ихняя нация, – Евдокия сердится, – хоть от немца... А наша все больше – от себя. Воистину сами себе – первый враг. Чужие-то только задумать успеют, а мы уж, глядь, и сделали. Против немцев-то мы – герои. Вот бы так – против себя...
– Правда, – Евдокия задумалась. – Невестка в туфлях ходила. Тоже барыня... Бурки-то не наденет. В своем магазине брали – для партейных. Я ей: «Хорошо, – говорю, – живете. Будто особые. Видать, из другого места родились». А она мне: «Это, – мол, – за партейные заслуги». А я: «Ну-ну, гуляйте, пока воля ваша. Все, вишь, у вас особое. Кроме смерти». А она смеется: «Нам, – дескать, – смерть не ко времени... Ну ее к богу, эту вашу смерть»...
В какой-то рецензии на ЛЛ я прочитала «Люди, которых не волнует уже ничего, кроме каких-то низменных вещей, дешевых страстей, сплетен, очередей и новых платьев из дешевой фланели. И от этого очень плохо и мерзко» Только возраст оправдывает автора. Хорошо, что сейчас растут сытые, хорошо кормленные дети, не знающие и не понимающие, что такое нищета. Но чтение книг предполагает наличие головы, в которую не только едят. На самом деле от этих разговоров – что взять , фланельку за два сорок пять или бумазейку за рубль сорок, при том, что сукно на пальто по восемнадцать рублей кажется запредельной ценой – становится не по себе. Ведь это образ жизни тысяч советских людей в стране–победительнице, спустя десять лет после Победы…
Грустная история, безысходная. Но помнить об этом надо, понимать, что в истории страны были не только красивые парады на Красной площади и бодрые фильмы Александрова и Пырьева.
Я считаю фантастическим везением руку судьбы, предложившую мне эту книгу на выбор наряду с Зузаком и Маканиным.