Глава 2

Маргарет посмотрела на записку сестры и бросила ее через столик тете. Мгновение они сидели тихо, и вдруг плотину прорвало.

– Я ничего не могу тебе объяснить, тетя Джули. Я знаю не больше, чем ты. Мы встречались… Прошлой весной мы познакомились с отцом и матерью. Я почти ничего не знаю, я даже не знала, как зовут их сына. Это все так…

Она всплеснула руками и нервно засмеялась.

– В таком случае это слишком уж внезапно.

– Как знать, тетя Джули, как знать.

– Но, милая Маргарет, я хочу сказать, что сейчас, когда нас поставили в известность, мы не имеем права быть непрактичными. Конечно, это слишком неожиданно.

– Кто знает!

– Но, Маргарет…

– Я схожу за остальными письмами, – сказала Маргарет. – Нет, не пойду. Лучше дозавтракаю. Кстати, у меня их и нет. Мы познакомились с Уилкоксами во время той ужасной экскурсии из Гейдельберга в Шпеер. Мы с Хелен вбили себе в голову, что в Шпеере есть великолепный старый собор, – шпеерский архиепископ был одним из семи курфюрстов, ну, знаешь, «Шпеер, Майнц и Кёльн». Эти три епархии когда-то господствовали в Рейнской долине, от них она получила название «Улица священников».

– Все-таки, Маргарет, мне как-то не по себе от всего этого.

– Мы ехали на поезде мимо моста из лодок, и поначалу все было замечательно. Но, увы, через пять минут правда открылась. Оказалось, что после реставрации собор погиб, совершенно погиб; от первоначального здания не осталось и следа. Мы потеряли целый день и столкнулись с Уилкоксами в общественном парке, когда ели бутерброды. Их, бедных, тоже обманули – они остановились в Шпеере и охотно поддались на уговоры Хелен поехать с нами в Гейдельберг. Они приехали на следующий же день, и мы несколько раз вместе куда-нибудь ездили. Мы познакомились достаточно близко, чтобы они пригласили Хелен погостить у них, – меня, кстати, тоже приглашали, но я осталась из-за Тибби, так что в прошлый понедельник она поехала одна. Вот и все. Теперь ты знаешь столько же, сколько и я. Этот молодой человек свалился как снег на голову. Она должна была вернуться в субботу, но отложила отъезд до понедельника, может быть, из-за… ну, не знаю.

Она замолчала и прислушалась к шуму утреннего Лондона. Их дом стоял на Уикем-Плейс, в довольно тихом месте, поскольку мыс из нескольких высоких зданий отделял его от оживленной улицы. Там было как в заводи или, пожалуй, эстуарии, воды которого текли из невидимого моря и угасали в глубокой тишине, вдали от прибоя. Хотя мыс состоял из высоких жилых домов – дорогих, с вестибюлями, похожими на пещеры, с множеством консьержей и пальм, – он выполнял свою задачу, давая старым домам напротив некоторую долю покоя. Со временем исчезнет и эта покойная заводь, и новый мыс поднимется на ее месте, по мере того как лондонское население будет взбираться все выше и выше на участках дорогой столичной земли.

Миссис Мант по-своему толковала действия своих племянниц. Она решила, что у Маргарет небольшая истерика, и попробовала выиграть время, залив ее потоком слов. Считая себя очень дипломатичной, она посокрушалась о судьбе Шпеера и заявила, что никогда, никогда она не позволит обманом заманить себя в Шпеер, и добровольно прибавила, что в Германии неправильно понимают принципы реставрации.

– Немцы, – сказала она, – слишком педантичны. Это неплохая черта, но порой они переходят всякие границы.

– Совершенно верно, – отозвалась Маргарет, – немцы слишком педантичны.

И глаза ее заблестели.

– Конечно, вы, Шлегели, для меня истинные англичане, – сказала миссис Мант поспешно, – англичане до мозга костей.

Маргарет наклонилась вперед и погладила ее по руке.

– Что наводит меня на мысль… о письме Хелен…

– О да, тетя Джули, ее письмо не выходит у меня из головы. Я должна поехать и повидаться с ней. Я все время думаю о ней. Мне нужно ехать.

– Нельзя же ехать, не имея никакого плана, – сказала миссис Мант, позволяя нотке раздражения примешаться к ее доброму голосу. – Маргарет, если ты позволишь мне высказать свое мнение, не дай им застигнуть себя врасплох. Что ты думаешь о Уилкоксах? Они из нашего круга? Это подходящие люди? По моему разумению, Хелен необыкновенная девушка, могут ли они оценить ее по достоинству? Как они относятся к Искусству и Литературе? Это очень важно, если подумать как следует. Искусство и Литература. Очень важно. Сколько лет этому молодому человеку? Она называет его «младшим». Может ли он жениться? Будет ли Хелен счастлива с ним? Знаешь ли ты…

– Я ничего не знаю.

Они заговорили, перебивая друг друга.

– В таком случае…

– В таком случае, как ты понимаешь, я не могу строить никаких планов.

– Напротив…

– Я ненавижу строить планы. Я ненавижу думать о линии поведения. Хелен уже не ребенок.

– Но в таком случае, милая моя, зачем же туда ехать?

Маргарет промолчала. Если тетушка не понимает, зачем, она не станет объяснять. Она не собирается говорить: «Я люблю свою сестру, я должна быть рядом с ней в этот переломный момент ее жизни». Нежность куда более молчалива, чем страсть, и выражается не такими сильными средствами. Если Маргарет сама когда-нибудь влюбится, она, как Хелен, заявит об этом во всеуслышание, но пока она любит только сестру, ей достаточно беззвучного языка сочувствия.

– Мне кажется, что вы обе очень необычные девушки, – продолжила миссис Мант, – и просто замечательные, и во многих отношениях гораздо мудрее своих сверстниц. Но, по правде говоря, – ты не обидишься? – я думаю, что ты не годишься для подобных дел. Здесь нужен кто-то постарше. Дорогая, меня никто не ждет в Суонидже, – она простерла полные руки, – я полностью в твоем распоряжении. Позволь мне вместо тебя поехать в этот дом, название которого я забыла.

– Тетя Джули, – Маргарет вскочила и поцеловала тетку, – я должна, я должна поехать в Говардс-Энд сама. Ты не совсем понимаешь, что происходит, хотя я никогда не смогу как следует отблагодарить тебя за великодушие.

– Я все понимаю, – возразила миссис Мант с абсолютной уверенностью. – Я еду не для того, чтобы совать нос в чужие дела, но чтобы разузнать подробности. Необходимо навести справки. А теперь позволь мне небольшую резкость. Ты обязательно скажешь что-нибудь не то. Беспокоясь о счастье Хелен, ты оскорбишь всех этих Уилкоксов, задав им один из твоих необдуманных вопросов. Хотя, конечно, особенно церемониться с ними тоже ни к чему.

– Я не буду задавать никаких вопросов. Из письма Хелен я прекрасно поняла, что они с этим юношей полюбили друг друга. Все остальное не имеет значения. Если хочешь, пусть будет продолжительная помолвка, но справки, вопросы, планы, линии поведения… нет, тетя Джули, только не это.

Она поспешила прочь – не красавица, не выдающаяся интеллектуалка, но преисполненная чего-то, что заменяло оба качества, – лучше всего сказать, что это была совершенная живость, искренняя и неизменная отзывчивость ко всему, с чем ее сводила жизнь.

– Если бы Хелен написала мне то же самое о лавочнике или клерке без гроша в кармане…

– Дорогая Маргарет, пойдем в библиотеку и закроем за собой дверь. Твои милые горничные протирают перила.

– …и даже если бы она захотела выйти замуж за дряхлого старика, я сказала бы то же самое.

Затем, совершив крутой поворот, который убедил ее тетю в том, что она еще не сошла с ума, а прочих наблюдателей, что она не пустой теоретик, Маргарет прибавила:

– Хотя, должна признаться, в случае со стариком я предпочла бы очень продолжительную помолвку.

– Еще бы, – поддержала миссис Мант. – Но, право, я совершенно не в состоянии тебя постичь. Представь себе, что было бы, если бы ты сказала что-нибудь этакое при Уилкоксах. Я-то пойму, но любой порядочный человек решит, что ты сошла с ума. Представь, в какое положение ты поставишь Хелен! Тут нужен человек, который не будет торопиться и хорошенько разведает, что к чему.

Маргарет это не понравилось.

– Но ты только что хотела расстроить помолвку.

– Наверно, так и нужно, но не торопясь.

– Разве можно разорвать помолвку не торопясь? – У Маргарет заблестели глаза. – Интересно, как ты себе представляешь помолвку? По-моему, она должна быть из крепкого материала, который может разорваться, но не растянуться. Она не такая, как другие жизненные узы. Они растягиваются или гнутся. В них возможны разные степени. Они другие.

– Совершенно с тобой согласна. Но почему ты не хочешь просто позволить мне поехать в Говардс-Энд, избавив тебя от неудобств? Истинный Бог, я не буду вмешиваться, но я так хорошо понимаю, что вы, Шлегели, за люди. И мне будет достаточно только тихонько оглядеться вокруг.

Маргарет снова поблагодарила ее, снова поцеловала и побежала наверх, чтобы поговорить с братом.

Ему было не очень-то хорошо.

Сенная лихорадка почти всю ночь не давала ему спать. У него болела голова, слезились глаза, слизистые оболочки, как он сообщил сестре, были в самом неудовлетворительном состоянии. Единственное, что поддерживало в нем жизнь, – это мысль о Уолтере Сэвидже Лэндоре и его «Воображаемых беседах», которые она обещала читать ему вслух понемногу в течение дня.

Ситуация осложнялась. С Хелен нужно что-то делать. Нужно ее уверить, что влюбиться с первого взгляда – не преступление. В этом смысле телеграмма прозвучала бы сухо и непонятно, а поездка в Говардс-Энд лично с каждой минутой казалась все неосуществимее. Затем пришел врач и сказал, что Тибби очень плох. Может быть, действительно стоит принять любезное предложение тети Джули и отправить ее в Говардс-Энд с запиской?

Да, Маргарет была импульсивна. Она могла в один миг принять другое решение. Сбежав по лестнице в библиотеку, она закричала:

– Тетя Джули, я передумала и хочу, чтобы ты ехала.

Поезд отходил в одиннадцать с вокзала Кингз-Кросс.

В половине одиннадцатого Тибби заснул, проявив редкое смирение, и Маргарет получила возможность проводить тетю на вокзал.

– Помни, тетя Джули, не втягивайся в обсуждение помолвки. Передай мое письмо Хелен, скажи ей, что сочтешь нужным, но держись подальше от Уилкоксов. Мы едва знаем их по именам, к тому же это так нецивилизованно и неправильно.

– Нецивилизованно? – осведомилась миссис Мант, боясь, что от нее ускользает смысл какого-то блестящего изречения.

– Ах, я употребила слишком сильное слово. Я только хотела сказать, пожалуйста, все обговаривай с Хелен.

– Только с Хелен.

– Потому что…

Но момент был неподходящий, чтобы распространяться об интимной природе любви. Даже Маргарет решила не вдаваться в подробности и удовлетворилась тем, что погладила добрую тетушку по руке и предалась размышлениям, полусознательным и полупоэтическим, о путешествии, которое должно было вот-вот начаться у платформы Кингз-Кросс.

Подобно многим жителям больших столичных городов, она с особым чувством относилась к разным железнодорожным станциям. Это наши врата в чудесное и неизведанное. Их мы минуем на пути к приключениям и солнцу, к ним же – увы! – мы возвращаемся. Паддингтонский вокзал обещает Корнуолл и более далекий запад; вниз по скатам Ливерпуль-стрит лежат безбрежные норфолкские озера и Болотный край^[2]; Шотландия проглядывает сквозь пилоны Юстона; Уэссекс виден за колеблющимся хаосом Ватерлоо. Итальянцы понимают это, что естественно; те из них, кого судьба-злодейка заставила служить официантами в Берлине, называют Анхальт-Банхоф Stazione d’Italia^[3], поскольку с этого вокзала они возвращаются домой. И только холодный лондонец не наделяет свои вокзалы некоторой личностью и не испытывает к ним даже робкие чувства страха и любви.

Для Маргарет – надеюсь, это не восстановит против нее читателя, – вокзал Кингз-Кросс всегда олицетворял Бесконечность. Само его положение, чуть позади легкой пышности Сент-Панкраса, как бы говорит о материализме жизни. Две большие арки, бесцветные, равнодушные, вмещающие между собой уродливые часы, походят на врата в некое вневременное приключение, итог которого, может статься, окажется удачным, но ни в коем случае не выразится на обычном языке удачи. Если эта мысль показалась вам нелепой, вспомните, что не Маргарет поведала вам ее; и позвольте мне поспешить дальше и прибавить, что до отхода поезда оставалась еще уйма времени; что миссис Мант, хоть и взяла билет второго класса, очутилась в первом, куда ее пересадил служитель (в составе было всего два вагона второго класса, один для курящих, другой для пассажиров с детьми – нельзя же требовать от человека, чтобы он ехал в одном вагоне с детьми); и что по возвращении на Уикем-Плейс Маргарет встретила такая телеграмма:

«Все кончено. Жалею, что написала. Никому не говори. Хелен».

Но тетя Джули уже уехала – уехала бесповоротно, и никакая сила в мире не могла ее остановить.