Глава 9

Нельзя обвинить миссис Уилкокс в том, что она научила Маргарет жизни. И Маргарет, со своей стороны, продемонстрировала настоящее смирение, приняв вид неопытности, чего на самом деле, разумеется, не чувствовала. Она больше десяти лет самостоятельно вела хозяйство, устраивала почти безупречные приемы, вырастила очаровательную сестру и воспитывала брата. Безусловно, если опыт можно приобрести, она приобрела его.

И все-таки скромный званый обед, данный в честь миссис Уилкокс, не имел успеха. Ее новая подруга никак не сочеталась с «одним-двумя замечательными людьми», которым предложили с ней познакомиться, и обед прошел в атмосфере вежливого недоумения. Миссис Уилкокс отличалась простыми вкусами, поверхностным знанием культуры и не интересовалась ни Новым английским клубом искусств, ни различиями между журналистикой и литературой, каковая тема послужила для начала разговора, как заяц для затравки. Замечательные люди во главе с Маргарет бросились за ним с радостными возгласами, и, только когда прошла половина обеда, они поняли, что главная гостья не приняла участия в охоте. Они не находили общих тем для разговора. Миссис Уилкокс, целую жизнь проведшей в служении мужу и сыновьям, нечего было сказать незнакомым людям, которые никогда не жили такой жизнью и были вдвое моложе. Интеллектуальные дискуссии вселяли в нее тревогу, иссушая нежные образы ее мыслей, словно они были судорожно дергающимся автомобилем, а она охапкой сена, цветком. Два раза она пожаловалась на погоду, два раза покритиковала обслуживание в поездах на Большой Северной дороге. Все бодро согласились и бросились дальше, а когда миссис Уилкокс осведомилась, нет ли новостей от Хелен, хозяйка не ответила, слишком занятая тем, что вставляла в ответную реплику Ротенштейна^[19]. Вопрос пришлось повторить:

– Надеюсь, вашей сестре нравится в Германии?

Маргарет опомнилась и сказала:

– Да, спасибо, во вторник я получила от нее письмо.

Но крикливый демон не оставил ее, и в следующий миг она снова сорвалась:

– Только во вторник, потому что они живут прямо в Штеттине. У вас нет знакомых в Штеттине?

– Нет, – мрачно произнесла миссис Уилкокс, в то время как ее сосед, молодой человек из Департамента образования, начал прохаживаться насчет обитателей Штеттина: существует ли такая вещь, как штеттинность?

Маргарет подхватила:

– Штеттинцы кидают вещи в лодки из складов, нависающих над водой. По крайней мере, так делают наши родственники, но они не особенно богаты. В городе ничего интересного, кроме вращающихся часов и вида на Одер, он действительно необыкновенный. Ах, миссис Уилкокс, вам бы очень понравился Одер! Река или даже реки – кажется, что их там десяток, – ярко-голубого цвета, а равнина, по которой он течет, ярко-ярко-зеленая.

– Надо же! Похоже, это действительно изумительное зрелище, мисс Шлегель.

– Я так думаю, но Хелен со своей любовью к мудрствованиям утверждает, что он похож на музыку. Течение Одера обязательно должно быть похоже на музыку. Оно напоминает ей симфоническую поэму. Пристань – это си-минор, если я правильно помню, а ниже по течению все ужасно путается. Одна тема сразу в нескольких ключах, это илистые берега, а еще одна в до-диез мажоре, пианиссимо, для судоходного канала и выхода в Балтийское море.

– А в каком ключе нависающие склады? – со смехом спросил человек из Департамента образования.

– Во всех сразу, – ответила Маргарет, неожиданно бросаясь по новой дороге. – По-моему и по-вашему, сравнивать Одер с музыкой неестественно, но нависающие штеттинские склады серьезно воспринимают красоту, а мы нет, как всякий средний англичанин, который презирает всех, кто делает наоборот. Нет, не говорите, что «у немцев нет вкуса», или я закричу. Вкуса у них нет, но… но… оглушительное но! – они серьезно относятся к поэзии, поистине серьезно.

– И есть ли от этого польза?

– Да, да, есть. Немцы всегда ищут красоту. Они могут не заметить ее по глупости или неправильно истолковать, но они хотят впустить красоту в свою жизнь, и я считаю, что в конце концов так и будет. В Гейдельберге я встретила толстого хирурга-ветеринара, который повторял какие-то приторные вирши дрожащим от рыданий голосом. Мне легко смеяться, я никогда не читаю вслух стихов, ни хороших, ни плохих, и не могу припомнить ни одного четверостишия, которое бы тронуло меня до глубины души. Во мне закипает кровь – положим, я наполовину немка, так что спишем это на патриотизм, – когда я слышу, как типичный англичанин с тонким вкусом презрительно отзывается о «тевтонах», будь то Бёклин^[20] или мой ветеринар. «О, Бёклин, – рассуждает англичанин, – он так рвется к красоте, он слишком сознательно населяет природу богами». Да, рвется, потому что чего-то хочет – красоты и прочих неосязаемых даров, которые парят в атмосфере мира. Потому пейзажи ему не удаются, а Лидеру удаются.

– Не уверен, что согласен. А вы? – сказал он, поворачиваясь к миссис Уилкокс.

Она ответила:

– Я думаю, мисс Шлегель великолепно все выразила. – И разговор сковало холодом.

– О, миссис Уилкокс, не говорите так. Обычно, когда слышишь, что ты прекрасно все выразила, это так обидно.

– Я не хотела вас обидеть. Ваша речь меня очень заинтересовала. У нас в основном, кажется, недолюбливают Германию. Мне давно хотелось услышать, что говорят с другой стороны.

– С другой стороны? Значит, вы не согласны. Отлично! Выскажите нам свое мнение.

– У меня нет мнения. Но мой муж… – ее голос смягчился, холод окреп, – не очень верит в Континент, и наши дети пошли в него.

– Они полагают, что Континент плох? На каком основании?

Миссис Уилкокс не имела понятия; она, как правило, не обращала внимания на основания. Она не была ни интеллектуальной, ни даже сообразительной, но странным образом все же производила возвышенное впечатление. Маргарет, полемизируя с друзьями об Искусстве и Мысли, видела в миссис Уилкокс необыкновенную личность, рядом с которой их поступки и слова казались мелкими. Миссис Уилкокс не язвила, даже не критиковала; она была очаровательна, и с ее губ не сорвалось ни одного недоброго или обидного слова. Но она не совпадала с повседневной жизнью: та или другая как бы размывалась. И во время обеда миссис Уилкокс казалась более размытой, чем обычно, и как будто находилась ближе к той границе, что отделяет повседневную жизнь от более важной.

– Но вы должны признать, что Континент – глупо называть его «континентом», но, право же, он больше похож сам на себя, чем какая-то его часть на Англию. Англия уникальна. Сначала попробуйте еще желе. Я хотела сказать, что на Континенте, хорошо это или плохо, интересуются идеями. В его живописи и литературе есть то, что можно назвать зигзагом божественного, и он проглядывает даже сквозь декаданс и аффектацию. В Англии больше свободы действий, но за свободой мысли поезжайте в бюрократическую Пруссию. Там смиренно обсуждают такие важные вопросы, до которых мы здесь побрезгуем дотронуться даже щипцами.

– Я не хотела бы поехать в Пруссию, – сказала миссис Уилкокс, – даже чтобы посмотреть на тот замечательный вид, который вы описали. А для смиренных обсуждений я слишком стара. В Говардс-Энд мы ничего не обсуждаем.

– Обязательно начните! – воскликнула Маргарет. – Дискуссии поддерживают в доме жизнь. Дом не может держаться на одних кирпичах и цементе.

– Дом не может устоять без них, – сказала миссис Уилкокс, неожиданно ухватившись за мысль и в первый и последний раз вселив слабую надежду в души одного-двух замечательных людей. – Он не может устоять без них, и порой я думаю… Но я не жду, что ваше поколение согласится со мной, поскольку даже дочь возражает мне по этому вопросу.

– Все равно, пожалуйста, скажите!

– Порой я думаю, что разумнее было бы предоставить мужчинам действовать и спорить.

Воцарилось минутное молчание.

– Действительно, доводы против права женщин на голосование очень сильны, – сказала девушка напротив, наклонившись над столом и кроша в руках хлеб.

– Да? Я никогда не слежу за доводами. Слава богу, что мне не придется голосовать самой.

– Но мы говорили не о голосовании, правда? – сказала Маргарет. – Разве различия между нами не гораздо шире, миссис Уилкокс? Должны ли женщины остаться тем, чем были с доисторических времен, или теперь, когда мужчины ушли так далеко вперед, мы тоже можем сделать несколько шагов? Я утверждаю, что можем. Я готова признать даже биологические изменения.

– Не знаю, не знаю.

– Мне пора вернуться к моим «складам», – сказал человек из Департамента образования. – В последнее время руководство стало безобразно строгим.

Миссис Уилкокс тоже поднялась.

– Ах, поднимемся на минуту на второй этаж. Там играет мисс Куэестед. Вам нравится Макдауэлл? Вам все равно, что у него всего лишь два мотива? Если вам действительно пора, я вас провожу. Может быть, выпьете хотя бы чашечку кофе?

Они вышли из столовой и закрыли за собой дверь. Застегивая жакет, миссис Уилкокс сказала:

– Какую интересную жизнь вы ведете в Лондоне!

– Нет, – возразила Маргарет, внезапно испытывая отвращение. – Мы ведем жизнь лепечущих мартышек, миссис Уилкокс, это правда. В наших душах есть что-то тихое и прочное, право же, у всех моих друзей. Не притворяйтесь, что вам понравилось за обедом, вам было неприятно, но простите меня и заходите как-нибудь, когда я буду одна, или пригласите меня к себе.

– Я привыкла к молодым людям, – сказала миссис Уилкокс, и с каждым произнесенным ею словом очертания обычных вещей становились все туманнее. – Я и дома слышу много разговоров, потому что мы тоже часто принимаем гостей. У нас больше говорят о спорте и политике, но… мне очень понравилось у вас, дорогая мисс Шлегель, я нисколько не притворяюсь, мне только жаль, что я не сумела как следует в нем поучаствовать. Кроме того, сегодня мне нездоровится. И потом, вы, молодые, так быстро меняете темы, что у меня кружится голова. Чарльз такой же, и Долли такая же. Но мы в одной лодке, и старые и молодые. Этого я никогда не забываю.

Мгновение они молчали и потом с новым чувством пожали друг другу руки. Когда Маргарет вернулась в столовую, тамошняя беседа резко прекратилась: друзья говорили о ее новой подруге и отвергли миссис Уилкокс за отсутствием оригинальности.