Горький кофе колумбийский
Офицер сосёт австрийский
Третий рейх кончается
Вдруг бомбят ночную Вену
И в пирожные, и в стену
British shell втыкается
 
 
Рыжий злой английский парень
Королеве благодарен
За штурвалом лыбится
Вся Германия в руинах
И в воронках и в морщинах
В четвертушках, половинок
Зданиями дыбится.
 

 
Мир был прост пред Первой Мировой:
Пышные короны у царей
Сбруи драгоценные, конвой,
Ротшильды, всяк финансист – еврей,
Каски и высокие фуражки,
Гретхены, смиренные Наташки,
Биллы, Гансы, Вани-замарашки…
Армии как псы, всяк пёс – цепной.
Но когда счёт трупов под Верденом
(Восемьдесят тысяч трупов в сутки!)
Мир уверил, что по этим ценам
Смысла нет держать вас, проститутки!
Бросились свергать их, свирепея,
Русские, германцы, солдатня…
Выдирать царей из Эмпирея,
(Жаль, что рядом не было меня!)
Жилистые, страстные солдаты,
Обменяв шинели на пальто
Были им пальто коротковаты,
Кепки впору были им зато…
 
 
Людям в кепках крепко надоели
Люди в котелках и шишаках
Балерины их, все их фортели
Пьяные Распутины в соплях
Все князья великие в усах
Кайзер, канцлер, хруст в воротничках…
Вышли люди боевого склада
Младших офицеров племена
Кепка покрывала как награда
Их мужами сделала война
Вышли и сказали: «Так не надо,
С нами обращаться, куль говна!»
Взяли револьверы и винтовки,
Сбросили на землю трёх царей
Ленин, Гитлер были им обновки —
Вышедшие из простых людей…
Лишь английский плебс лицом о лужу
Все другие хорошо успели
Вышли те, кто с пулемётом дружит
Пулемёты выдавали трели…
Мясники, литейщики, артисты,
Вышибалы и торговцы жестью
Криминал, студенты, журналисты
Навалились все ребята вместе…
Власть схватили. Котелки бежали
Шишаки и аксельбанты тоже
Кепки управлять Европой стали
В Дойчланд и у нас провозглашали
Власть такую, что мороз по коже…
 

 
Желе взбивать в твоей щели,
Вонзивши в устрицу орудье…
Любили молча, как могли
И я сжимал твоё безгрудье…
 
 
Тянул соски, топтал, валил,
Опять топтал, в щели взбивая…
«Ну ты, Фифи! Ну ты…» и бил
И бил тебя не уставая.
Возможно королев страшит,
Комар, вколовшийся в предплечье,
Тебя, моя Фифи, смутит,
Ну, разве если искалечу…
 

 
Есть ли у Фифи моей любовник?
Муж-то точно есть, я это знаю
Ходит ли ещё в один терновник,
Где ей натирают двери к Раю?
 
 
Трёх ты получается счастливишь?
Ну и сучка, ну и вертихвостка!
Нет, ты мне, Фифи, не опротивишь,
Но ты что, маньяк сего отростка?
 
 
У тебя чего, зуденье в ляжках?
Я готов тебе себя удвоить…
Нет, мне ну совсем не будет тяжко
Лишь бы угодить тебе, милашка,
Чтобы твою письку успокоить…
 
 
Брось свои вреднейшие привычки.
Кобелей накапливать, красотка,
Собирать в горсти уды, как спички,
У тебя в щели там что, чесотка?
 

 
Я подарю Вам динозавра
Окаменелый позвонок
Чтоб вспомнили меня, кентавра,
Дрожащего у вас, меж ног
Какая страшная мошонка!
Какой крутой, свирепый рог
 
 
А Вы, Вы хрупкая девчонка,
Мой сладкий яблочный пирог…
 

 
Трусы Фифи лежат на стуле
Их двое… позабыла ты
О, как бы ветры не продули,
Тебя, исчадье наготы!
 
 
Когда они со свистом входят
О, ветры, между ног девицы…
Девицы могут простудиться
И никого тогда не родят…
 
 
А вот ещё set back другой, —
На нежной коже, там внутри
Вскочить вдруг могут волдыри
И помешают нам с тобой
Иметь ряд важных отношений
(Ну, в виде половых сношений…)
 
 
Поэтому, вернись! Трусы!
Но уж уехала подруга
Завернутая в джинсы туго
(Воображаем хвост лисы…)
 

 
Раздавленных негров большие тела…
То вуду подспудная сила
Собралась в комок и вдруг разорвала
Под морем запасы тротила…
Разгневанный неграми в складках Земли
Свирепый огонь накопился
Проклятые негры его довели
И вот он освободился…
Мертвы под отелями. Вот пароход
На набережную обрушен
И пальм, как в расчёске, не достаёт
Зубцов, что обломаны тушей.
 
 
Взлетевших над морем гранитных пород
О, негры, что вы натворили!
Забыли, чем кончил библейский народ?
Вы ганжу всё время курили…
Злодеи, в грехах вы затмили
Содом и Гоморру! Вам ганжа и ром
Великих богов заменили
Но Вуду великий устроил погром
Поскольку богов вы забыли…
Лежите же, негры, на солнце тела
Раздулись в кровавую падаль
Республика ваша нечистой была
Нечистому следует падать…
Несёт мертвечиной от Мексики вон,
Но ветер относит на Кубу
Такую по качеству тухлую вонь,
Подобно гниющему зубу…
 

 
«Годы мои преклонны
Их омрачает забота».
– Так говорю себе я:
«Если ты не погибнешь в битве,
Над тобой не склонится девственная Валькирия,
Мерцающая доспехами (эффект Avrora Borealis),
Ты не получишь права на вход в Валгаллу,
Не будешь сидеть за одним столом с богом Одином
(Там пирует Один, поедая с падшими воинами
Сладкое мясо хряка Шримнира,
Запивая его козьим кумысом от Хейдрум-козы),
Ты не будешь участвовать в этих попойках,
А потом в страшных битвах,
И снова в попойках
Сладкое мясо хряка Шрумнира —
Вечная свинина будет тебе недоступна…»
– Нужно погибнуть в битве
Боязно не погибнуть в битве
 
 
Страшно лишиться Валгаллы
Жажду я вечной Валгаллы – этой счастливой казармы…
А годы мои преклонны…
 

 
Во лесу-лесочке
На зелёной кочке
Кот сидел щербатый
Рыжий-полосатый
 
 
Маленькие детки
Мимо проходили
Вкусные котлетки
В сумке проносили
 
 
Рыжий-полосатый
Хвост подняв трубою
Замяукал сладко
Взяли чтоб с собою
 
 
– Госпожа Сашуля!
– Господин Богдан!
Буду вам сынуля
С хвостиком пацан…
 

 
Подобно устрице пронзённой
Фифи лежит в меня влюблённой
Лежит и плачет подо мной.
Рыдай, Фифи, я демон твой!
Под стать напитку голубому
Рассвет в окне залил окно
Хотя всё в общем-то темно
Темно однако по-другому
А розовый понизу пласт
Нам обещает день весёлый
Который солнце нам придаст
Хотя февраль повсюду голый
 
 
Лежи, Фифи, и попкой белой
Ты влилась в мой могучий пах
Тобой безумной и умелой
Фифи, я на всю жизнь пропах.
 

 
Угрюмых правил у грамматик
В ту пору я ещё не знал
Я не спускался в математик
Зубов размеренный оскал
 
 
Я был ребёнок узколицый
Я офицерский был сынок…
Домов задрипанные лица
Жил в Харькове, как в театре «Док».
 

 
Зима изнурительная. Строг и суров
Города облик, Москвы,
Это собрание грязных домов
Крепко не любите вы
 
 
Это скопление, этот продол,
Праздник для Шахерезад
Я не люблю тебя, Moscow, подол
Твой для меня грязноват
 
 
Глупой Волхонкой в Охотный Ряд
Автопоток, впадай!
Очи ментов с операми горят
Здесь их находится рай!
 
 
Кремль итальянский с цыганской косой
На косогоре – татарский собор
Базиль блаженный, Борис смурной
Мрачных царей набор
 
 
Сталинских семь крепостей видны,
Храмы Змеи стоят
Думаю, что уничтожим мы,
Этот поганый град!
 

 
Фифи ушла. Немного грустно
Зачем ты скрылась в двери щель?
И мне вдруг кисло и капустно
Убрать смятённую постель…
Где попа девушки лежала
Постель там больше пострадала
Подковырнута простыня
Там, где терпела от меня…
Фифи, Фифи, во мгле зелёной
Тебя везёт теперь такси
А я, любовник потрясённый,
С гримасой может некраси-
(Вой, Эдвард! Ляжки у девчонки
Не прикасаются к тебе
И нет вулкана, нет воронки,
В которую проник в борьбе!)
Снимаю медленно покровы
Подушек, пледа, простыней.
Четырёхрукий, двухголовый
Здесь охорашивался змей?
Кладу на полку наши страсти
Чешуйки кожи, волоски,
Слюну из моей волчьей пасти
Засохшей спермы пузырьки…
До пятницы пускай томятся,
Лежат, вздыхают, вспоминают
Через неделю вскобелятся,
Запенятся, возобладают…
Дворцовая площадь
На площади Дворцовой – дождь
И если ты в сопровожденьи
Пяти охранников идёшь
В раздумьи, да ещё в волненьи…
Ты против Зимнего, до пят
Штаб Генеральный замер строго
 
 
Там кони (Клодтовы?) висят
Колонны. Встала как бефстроган
Лишь там державность горяча,
Там слёзы застят моё зренье,
Единственная, как свеча
Колонна для успокоения…
А больше нет в России мест
Ну разве Кремль с Петром сравнится?
Россия кто? Большая птица
Впотьмах присевшая на крест.
 

 
Учу законы Хаммурапи,
Чтоб терракотовых вождей
Диктаторов чужих сатрапий
Я понимал бы как людей…
 
 
В горячей мгле Месопотамий
Там где поэт Саддам Хусейн
Создал режим гиппопотамий
А янки прыгали в бассейн
 
 
Потомки бродят Хаммурапи
Стенают и стреляют вдаль
А с терракотовых сатрапий
Собрали финик и миндаль
 
 
Эдем меж Тигром и Евфратом!
…Затем повесили его,
Кадык его объяв канатом,
И снявши смерть на видео.
 

 
И в тело ваше узкое, глубокое.
Моё заходит тело одинокое
И тело ваше, влажное, кривляется,
Сжимается, дрожит и разжимается…
 
 
В окно заглядывает небо любопытное
Что в комнате возня парнокопытная
Что фырканья, что стоны, сквернословия
И грива ваша виснет с изголовья…
 

 
Бёдрышки хрупкие ваши
Всех и овальней и краше…
Груша! Какие лекала!
Помню, собакой стояла,
Попкой красивой играя,
Сука моя молодая!
Девка моя! Потрох сучий!
Мучай меня дальше, мучай!
Сдавливай задним проходом,
Путайся, хочешь, со сбродом!
Но приходи, улыбаясь!
Вечером, переминаясь,
Стаскивай куртку в прихожей
Не добираясь до ложа,
Стань моя девочка, doggy,
Шире раздвинь твои ноги…
Старый развратный козёл, —
Ввёл я себя в тебя, ввёл!
«Сука, кобыла, собака…
Вот тебе, вот тебе!» всяко…
Ведь все ушли в конце концов
По-деловому ездят «кары»
Туда-сюда, сюда-туда
Сквозь затруднённые бульвары
Сквозь пережитые года
Еще «полуторки» я помню
Они в резине молодой
А в них стояли, словно кони,
Солдаты потною толпой,
 
 
Голов ежи, на них пилотки
Послевоенные улыбки
Тех женщин ботики и «лодки»
Да, были среди них красотки,
Хотя вокруг не пели скрипки…
Рычали краны и прицепы
Собою стройки бороздили
Эфир? «Хованщины», «Мазепы»…
А вдалеке кирпич носили…
Отец мой, в гимнастёрке новой
Журнал он «Радио» читает
А мать стоит на всё готовой,
Но для чего, сама не знает…
По-деловому ездят «кары»
По набережной, где река
Лежит пустая… За бульвары.
А ну-ка выпьем коньяка!
За тех, кто жил, их больше нету
За женщин в ботиках, отцов,
Тех, чей сапог топтал планету
За этих русских храбрецов
Ведь все ушли в конце концов…