Щиголь

Это было ритуальное чтение. Я готовилась к нему неделю. План был таков: в субботу курьер должен был доставить книгу к моей двери, муж на работе, дочка у бабушки. Дома я, кот и Книга. В нашу тесную компанию были допущены только холодильник и бутылка любимого вина. Три дня до этого я «постилась». Не читала вообще ничего, освобождала свой мозг, чистила его от эмоций. К субботе он должен был быть голоден, он должен был алкать, должен был наброситься на новый шедевр Тартт и впитать его пересохшими губами. А то, что это шедевр, я не сомневалась. Иначе и быть не могло.

«Щегол» неизменно ассоциируется у меня с самой Тартт, они неразрывны в моем сознании, как сиамские близнецы. Оба с внутренним стержнем, им безразлично мнение окружающих, их нападки, их любовь, их презрение, их глупость. И в тоже время мне хочется уберечь их от мира, защитить, укрыть, спрятать. Мой список книг, за которые я готова выцарапать глаза пополнился. Я заранее ненавижу отзывы типа «я не хотела читать этот кирпич, но хвалебные отзывы меня заставили. Не пойму, что все нашли в этой долгой и нудной книжке. Не понятно, за что только эти премии выдают. Раньше я никогда к чужому мнению не прислушивалась, и правильно делала». Да, друзья, это - Книга, в ней 827 страниц мелкого шрифта. И если это проблема, то просьба не беспокоить.

Кто смотрел «Во все тяжкие» наверняка помнит обгоревшего плюшевого медведя, который плавал в бассейне в начале серии. Дальше идут события, в которых, казалось бы, ничего и не предвещает такого поворота. Вместо обгоревшего мишки здесь будет Теодор Декер. Он - больной и перепуганный - скрывается в амстердамской гостинице. Он адски мерзнет, боится выйти из номера, прислушивается к голосам в коридоре, захлебывается страхом и неизвестностью, чего-то ждет и вспоминает, как докатился до этой точки в пункте А. Катился он долго, всё чаще по ухабам и рытвинам, но был и хайвей. Гиперпрыжок в прошлое и вот перед нами тринадцатилетний Теодор. Он едет с мамой в школу за очередной выволочкой. Потом он годами будет вспоминать это утро. Оно будет сниться ему в кошмарах. Он будет часами думать о нем. Но пока он ни о чем не догадывается. Еще не приехало такси, еще не пошел дождь. Пока он всё еще думает, что выговор от директора его самая большая проблема.

Первое, что приходит в голову – это Диккенс. Бережно отреставрированный, подновленный и доведенный до совершенства антиквариат. Потом появляются лихие нотки Гая Ричи времен «Револьвера». И тогда становится ясно, что классику оттюнинговали по последнему слову современности. Но сделано это с безупречным вкусом! Штучный товар. Ручная сборка. Создано для истории.

Есть авторы, которые жгут глаголом. Тартт не такая. Она выжигает. И не только глаголом, а всеми подручными средствами. В ход идут прилагательные, существительные, наречия, всё, что состоит из литературных молекул – букв. Тартт вставит иглу тебе в душу и с ловкостью бывалого кольщика выбьет там каждую букву . Такое не забывается. Больной и актуальный вопрос – как читать после Тартт? Как опомниться от нее, как очнуться? Сейчас я пребываю в невесомости, в отключке. Во мне еще кипит щеглодоза. Я еще в дурмане. Потом будет ломка, будет долгий отходняк. Когда от других книг мутит. А ведь вся их вина лишь в том, что они «нетартт». Возможно, я найду утешение в мужских объятиях Кинга или Джона Ирвинга. Эти парни не раз уже вытаскивали меня из разных книжных кюветов, справятся и сейчас, я уверена. Но всё это после. А пока я буду упиваться светлой сердечной тоской.

Мы все, наверное, догадываемся, что, если рассказать историю Гарри Поттера без вмешательства волшебства, вероятнее всего получится нечто среднее между хардкорной версией "Оливера Твиста" (в работном доме имени Святого Брутуса худенького очкастого мальчика в честь знакомства смывают, допустим, лицом в туалет, а лорд Волдеморт бледнеет лицом и жопой перед безучастной жестокостью какого-нибудь Бамбла-бидля) и сводками криминальных хроник. Нетрудно понять, что добряка мистера Браунлоу и цветущую огромным сердцем сестричку Рози в сюжет за шкирку притаскивает сердобольный Диккенс, чтобы хоть как-то отсрочить действие на жизнь бесконечных сайксов и фейгинов, которые в любую книгу могут без приглашения пролезть из реального мира. Еще проще понять размах волшебной палочки миссис Роулинг, когда она в одну секунду превращает сироту-задротика из затрудненного жизнью подростка в могучего колдуняку, который и мир спасет, и в менеджера не превратится.

Но, как оказалось, не всегда возможно догадаться, что же случится с осиротевшими гарри или оливером, если их автор будет по возможности обходиться без уличной магии, а включит мальчику жизнь помощнее, в которой, как известно, бывает и плохое и очень плохое, но редко - без нашего полного в том участия.

Тринадцатилетний Тео Декер остается полусиротой после теракта в музее, где он навеки застывает между до и после, между ошметков голландских мастеров, окончательно умерших натюрмортов и вполне бывших живыми частей человеческих тел. Его мать, идеально прекрасная женщина, с первых же страниц упорхнет в ноосферу, густо населенную викторианскими матерями-ангелами, которые с течением литературного времени хоть и перестали глядеть на своих детей с медальонов через завесу проливаемых теми слез, но, как и, допустим, Лили Поттер для мальчика Гарри, не превратились от этого в нечто менее золотистое и покойное, оставшись для них олицетворением навеки утраченной версии детства. Оглушенный взрывом, пылью, переломанной надвое жизнью и разговором с умирающим стариком, которого он еще минуту назад видел целым и не на слишком причудливо согнутых ногах, Тео выбирается из музея по темным дымным проходам с картиной в руках, маленькой почти картонкой, покрытой сполохами пушистого желтого и палевого - работой голландского мастера Кареля Фабрициуса "Щегол" (1654), которая потом всю жизнь будет волочиться за ним неизбывным чувством вины.

Отсюда перед Тео развернется почти диккенсовская дорога, лишенная правда викторианского заразительного румянца больших приключений, когда куриный бульон творит чудеса, а очистительная лихорадка и впрямь приносит очищение. Тео поочередно будет таскать в душе вместе с кражей картины то раскольниковское пост-лизаветинское окровавленное самоощущение, то сонечкин драдедамовый платочек - ровно по тем же причинам, что и герои достоевского: когда жизнь так невыносима, да хоть и бы и старушку убить, что ли, да хоть бы и о душе задуматься, разве что у Тео всё вместо мыслей о душе постепенно покроется викодиновым флером и неосуществимой любовью к рыжеволосой Пиппе, которая вежливой, морфиновой Эстеллой будет проноситься по сюжету всякий раз, когда жизнь Тео будет совершать новый виток. Из полуантиквариатной атмосферы приемной семьи с крабовыми канапе и прохладно-платиновой миссис Барбур, живущей будто бы на удаленке, Тео предстоит попасть на окраины Вегаса, где нет ничего, кроме песка, недостроенных домов по бросовым ценам и нового друга Тео на всю жизнь, который всю дорогу будет казаться читателю Ловким Плутом, чтобы в самом конце вдруг сбросить лохмотья и предстать перед нами Духом Рождества. Борис Павликовский, возможно, единственный русский во всей современной англоязычной литературе, который ни разу не произносит na zdorovye, зато идеально употребляет выражения вроде "I was v gavno as usual" и весь как будто немножко вылезает из банки со сгущенной русской литературой: когда из темной как деготь русской души на поверхность вдруг вываривается здоровая философия: в жизни, как известно, не бывает ничего ни до черноты плохого, ни до белизны хорошего, а потому, снимай платочек, милый, зачехли топор, да давай-ка уже выпьем и поедим - не себя самих.

К концу романа жизнь и история Тео, отчаянно не-волшебного "Поттера", как зовет его Борис, достигает какого-то недиккенсовского, а скорее роулинг-стайл пружинного напряжения, когда кажется, что вот-вот, и достоевский возьмет верх, и прольется читательская кровушка, и покатятся головы, потому что тошно жить на свете пионеру Декеру, который и ни от кого не ушел, а весь пророс наружу внутренней елкой и необдуманными поступками, и, кажется, что уже ничего не спасет его от себя самого, кроме как с размаху головой на эшафот, как вдруг вступает Диккенс. И невероятный, сворачивающий кишки сюжетный заворот (а сюжет там есть, и еще какой - мисс Тартт не просто заставляет Тео сорок лет жрать с пола песок пустыни в ожидании того, пока туда закатится манна небесная, нет, там будет все: от трудов и дней черного рынка по сбыту антиквариата до, знаете, ли обращения с оружием) вдруг развязывается в рождество, c явлением настоящих ангелов и плотным завтраком. И потом наступают и слезы, и очищение, и блины с икрой, и Диккенс хоть и не начинает, но выигрывает.

Если за год вы можете себе позволить прочитать только одну книгу, прочтите эту. Есть авторы, которые «случайно сочинили новый роман, расписывая ручку», есть многостаночники, издающие по несколько книг в год, а есть Донна Таррт, по старательно прописанному роману раз в десять лет. Стоит прочитать все три и запастись терпением. Безусловно, есть шедевры, сработанные за вечер, но любимые миллионами: мир давно заполонил поп-арт и кляксоватый Уорхолл, но при этом не перестал цениться мрачнеющий Рембрандт и картины старых мастеров. На полках с книжными бестселлерами в магазинах регулярно обновляется листва, рукотворные чудеса маркетологов шантарамят оттенками и растворяются в вечности, отправляя читателей в сказку о потерянном времени.

Почему-то с «Братьями Карамазовыми» и «Приключениями Оливера Твиста» всё было иначе. Может, вернуться к полке «классика» и не покидать уже родные берега? Заново разбираться в табели о рангах, перенимать дореволюционную манеру речи, как будто и не было ХХ века, как будто живём не во второе десятилетие века ХХI? Хорошая новость в том, что остались мастера, которые делают штучные вещи; и та ручная работа, которая у них получается, примиряет с эпохой одноразовой посуды и литературы. И чувствуется, что американка Донна Тартт с русской литературой знакома не понаслышке, не для красного словца упомянет «Идиота», не раз и не два заговорит на «русские темы». Очерчивая круг вхожих в историю, в этот корпус нестареющих, она и сама там. И не нужно десятков живописных полотен, достаточно одного такого эпичного полотна, как «Щегол».

Роман взросления, история одного мальчишки и его картины. Мальчишки, привязанного к небольшой старинной картине, как маленький щегол на ней – к жёрдочке. Заякорённый на травмирующем событии из детства, цепляющийся за прошлое. Выросший из прошлого и оставшийся в нём. Мальчик, которому прошлое было так важно и понятно, мальчик, который среди старинных вещей чувствовал себя как дома, что стал антикваром. Прямо посреди небоскрёбного Нью-Йорка времён сотовых телефонов и интернета. Когда говорят «это хорошая книга» не стоит подразумевать «там все герои хорошие», вспомните хорошую книгу «Преступление и наказание» и попробуйте найти там хорошего и доброго, а также героя, желательно на белом коне. Здесь будут ситуации, вызывающие в памяти «Брат-2», «Жмурки» и «Ромовый дневник», будет чистейший Диккенс и богатейший словарный запас, почти Набоков.

Отдельное спасибо стоит сказать переводчику: Анастасия Завозова добротно сделала свою работу, с таким тщанием и вниманием к мельчайшим деталям трудятся, пожалуй, только реставраторы над старинными полотнами. Один крохотный пример: подросток говорит про отца «иногда с ним было норм», вот это самое «норм» - именно то, как говорят современные подростки. И так – с каждой фразой. Здесь каждое предложение как праздник: «То было Саргассово море квартиры, куда стекались изгнанные из тщательно обставленных парадных комнат предметы».

Это роман, созданный, чтобы к нему возвращались. Возвращались в магазин-под-магазином, где редкие лучики света собираются в золотистые лужицы на обеденных столах, румяня красное дерево. Из-за тусклого света и опилок на полу кажется, будто попал на конюшню, а вокруг не буфеты, а высоченные лошади стоят, пофыркивая от древесной пыли. Здесь можно разглядеть одушевлённость в хорошей мебели, а в самом заблудшем герое – хорошего человека.

«Картина была настоящей, я это знал, знал - даже в темноте. Выпуклые жёлтые полосы краски на крыле, пёрышки прочерчены рукояткой кисти. В верхнем левом краю - царапина, раньше её там не было, крохотный дефектик, миллиметра два, но в остальном - состояние идеальное. Я переменился, а картина - нет. Я глядел, как лентами на неё ложится свет, и меня вдруг замутило от собственной жизни, которая по сравнению с картиной вдруг показалась мне бесцельным скоротечным выбросом энергии, шипением биологических помех, таким же хаотичным, как мелькающие за окнами огни фонарей».

П.С. В блоге (ссылка здесь) я добавила несколько фотографий: кого бы из актёров позвала на главные роли, будь я кастинг-директором.