На этом воспоминания померкли и сменились уже привычным с детства сном, где царевна ещё не царевна, а обычная девка. Бежит себе, бежит по полю, затем за околицу, через чащу, а оттуда на сеновал, чтоб спрятаться. Ещё чуть-чуть – и появятся, уж с улицы слышен лай…

Наутро стало совсем зябко. Жухлую траву посеребрил иней, изо рта вырывались белёсые облачка, а руки уже кровоточили не только на костяшках, но и на всей ладони.

– Жабья шкура! – с досадой прошипела девушка. – Мало того, что страшная, так ещё и с любого ветерка болючая! Эх! – и засунула кисти в рукава поглубже.

Припасы кончились, а ягоды с орехами, что попадались на пути, особо живот не грели. Похоже, зима решила поспешить, заставляя неповоротливый октябрь скорее пропустить её вперёд верхом на покладистом ноябре, что любил выбеливать поля, едва вступал в силу.

Места, через которые шла Василиса, пока были людными, да она обходила селенья по широкой дуге. На большак даже издали глядеть боялась, а сельские дороги чаще старалась перепрыгивать, едва касаясь земли, чтобы не оставлять запаха. Так-то недавний ливень всё смыл, и собаки старый след не возьмут. Но это только если новых следов им не оставить.

Что по всем мало-мальски значимым дорогам погоню пустили – как божий день ясно. Беримир строг был, коли что не по его воле – из-под земли достанут.

– Ох, лишь бы мельнику с семьёй ничего не сделали за то, что меня приютили! – сжимала кулачки царевна, чувствуя, как тревожно в груди.

Видала она в детстве как-то, как царская дружина ловила заговорщика, что царя-батюшку в Навь отправить раньше времени хотел. Ох, лай стоял! Попадаться такой же своре совершенно не хотелось. Пусть Василиса и понимала, что её как того предателя рвать не будут. Напугают лишь. Как обычно, пёсьей слюны набрызгают, а потом оттянут, чтоб не навредили лишнего. Да и мельнику скорей плетьми всыплют и отпустят с богами дальше муку молоть. Так-то страшно, да хоть живые будут.

– Эх, и зачем я к ним пошла? – махнула она кулачком, серчая на собственную слабость. – Мне-то бока разок обогреть, а им – отвечать за меня! Нельзя добрых людей подводить, нельзя!

Но чем дальше, тем больше приходило в мысли, что придётся всё же рискнуть и людям показаться. Делать-то нечего: или окостенеть в лесу, или идти к кому на поклон да просить ночлега и еды в надежде, что не отыщут их царские ловчие.

Уже темнеть начало, когда впереди почудился запах дыма. Но не такой, как когда неподалёку большое селенье, а так – будто костерок одинокий.

Долго подходила к нему Василиса. И так таилась, и эдак. Даже радовалась немного, что рожа у неё зеленоватая и рябая – не так заметна среди зарослей. И косынку светлую с головы спустила, чтоб не маячила. Да только зря беспокоилась, потому что то не костёр егеря был, а изба одинокая. И, судя по виду, очень старая.

– Ну, двух смертей не бывать, одной не миновать! – вздохнула царевна и вышла на полянку.

Изба стояла на высоких сваях и сильно напоминала домовину². Да и принять за неё-то можно было бы запросто, не будь она такой большой, будто терем боярский. В два этажа, шириной с три телеги! «Это ж кто такую поставить-то смог? – подумала девушка. – И оттуда ли дым летит? Аль рядом кто костерок затеплил, а внутри ни души?»

Василиса обошла домовину кругом, но нигде не обнаружила ни крыльца, ни лестницы, ни двери. Даже бревна с зарубками не лежало. Лишь запах дыма усиливался, да не костёрный-лесной, а будто печку внутри поленьями берёзовыми топят – по-домашнему.

– Это что же это? – в замешательстве вздыбила бровки девушка. – Изба не изба, пуста не пуста. Ни души вокруг, а ножки курьи столбами стоят – того и гляди зашевелятся! Неужто за Ягой нашей кто подглядел? Поставил себе такую да живёт внутри теперь, как она?

– Это какой-такой Ягой?! – раздался совсем рядом низкий женский голос. – Это кто это «как она»?!

Девушка ахнула и шарахнулась к лесу, да на бегу запнулась о корягу и повалилась наземь. Сарафан треснул, а из горла помимо воли вырвался жалобный стон.

– Да ну куда ты?! – послышался оклик, но тон был уже не такой возмущённый. – Раз пришла-то, то куда уж на ночь глядя-то, а? Вертайся да говори, с чем пришла. Сегодня ночка лютая будет, неча тебе в лесу одной делать.

Немного отдышавшись, Василиса обернулась, но никого не увидела. Поднялась на четвереньки, затем медленно встала и сделала пару шагов к избе.

– Покажись, – стуча зубами, не то приказала, не то попросила она.

– А ты ближе подойди – и увидишь, – усмехнулся голос и начал отдаляться по направлению к высоким сваям: – Сюда, красавица, иди смело.

Низкие тучи как раз заморосили дождём, и царевна поняла, что делать нечего – в домови́не и то теплее, чем под небом стылым. Но всё же сперва стребовала, как дед Тихон сказками научил:

– Слово дай, что беды́ не натравишь, врагом не поставишь, что сердцем открыта, а злоба зарыта.

– Да даю-даю! – вздох, с которым с силой отмахиваются, казалось, долетел ветром до щеки. – Что ж я, дитя одну в лесу оставлю? Больно надо мне такой грех на душу, и без него хватает! Иди давай, девица, а то скоро буря грянет.

Осознав, что задувающий в рукава и под подол ветер заставляет выплясывать не только зубы, но и всё тело, Василиса решилась и пошла на голос. И едва приблизилась на пять шагов к избе, как внезапно картина переменилась, и вот перед ней уже не домовина старая, а уютный терем с горящими окошками, распахнутыми дверьми и высоким крыльцом, с которого улыбается кудрявая полуседая женщина в цыганской одежде.

– Давай-давай, краса, – поманила она, – смелее. Дом выстудили уже! Ох и устрою я пакостникам этим, что слухи про меня злые распускают! Ох и устрою!..

С этими словами она развернулась и, чуть подволакивая ногу, стала подниматься, вынуждая озябшую гостью последовать примеру.

Оказавшись в сенях, царевна разом ощутила, насколько замёрзла и насколько голодна! А из светёлки уже нёсся дивный аромат свежего хлеба, жареной дичи и душистого сбитня.

– Как звать-то тебя, девица? – с усмешкой спросила цыганка, прилаживая за спиной гостьи засов на дверь.

– Василисой, – ответила она, не решаясь пока снять полушубок.

– Это та, что Царевна-Лягушка, что ли?

От едва потеплевших щёк отхлынуло, девушка попятилась, но деваться было уже некуда – дверь заперта.

– Да не бойся ты! Слово ж дала тебе! – с досадой тряхнула кудрями женщина.

– А откуда знаешь, что я́ это? – чувствуя, как вернувшееся из пяток сердце бьётся аккурат у ямки под горлом, спросила Василиса.

– Да уж сложно не знать, – усмехнулась хозяйка, – кадыть всё царство гудит, мол, сбежала царевна! Ликом страшна, душою черна, колдовством злым мужа проклясть хотела, а как не вышло, так в бега и ударилась!

– Это что же, про меня всё сказывают?! – опешила девушка.

– А ты ещё беглых царевен знаешь, а? Красавица? – хмыкнула цыганка и, уставив руки в боки, кивнула вглубь терема. – Давай уж, снимай шубу свою, я баньку уже протопила, сейчас попаримся опосля ветра студёного, косточки прогреем, а потом и вечерять сядем. Тогда и расскажешь, как на самом деле было.

– Ты… мне веришь? – с надеждой спросила Василиса, таки стягивая полушубок.

– А ты мне? – дёрнула бровью женщина. – Про меня тоже всяко сказывают, да гляди ж ты – ещё в печи не зажарила! – и невесело засмеялась.

– И то верно, – с благодарностью кивнула гостья. – А тебя-то как звать, хозяюшка?

– А ты, выходит, когда шла, и не знала, к кому? Али просто мимо проходила?

– Ночлег искала, – призналась девушка, растирая рябые руки и наконец-то не чувствуя ломоты в заиндевевших запястьях.

– Понятно, – усмехнулась цыганка и сказала: – Ягой зовут. Коли не догадалась ещё.

И цыкнула, показав острый клык.

***

Чуть погодя, когда они, отмытые, сидели за столом, доедая сытный ужин, Яга припоминала, какое у царевны было лицо, и посмеивалась.

– Как дверь мне не сломала, не ведаю! – говорила она, сощурившись в ответ на румянец, проступающий сквозь зелень и пятна на щеках гостьи. – Да меня так Егорка-дурак не боялся, когда за зелье фальшивыми монетами по недомыслию расплатиться хотел! Это ж кто тебе так мысли напутал, что ты меня сначала не признала, а потом чуть Серой дорогой не ускакала прежде времени?

Василиса же разводила руками:

– Так ведь всяко сказывают. И что деток воруешь, что мор насылаешь, и в печи человечину готовишь да ешь. Что нос у тебя в потолок врос – такой длинный, что глаз дурной, что кость заместо ноги. Что волю дай – изведёшь род людской! Потому и боятся идти за помощью. Больно колдовство злое. И дорогое, – и поёжилась: – Я б, коли не нужда, и не пошла бы! Дед Тихон настрого предупреждал…

– Это к кому это? К ведьме вашей, что именем моим зваться посмела? – ревниво передёрнула плечами женщина.

– Дак Ягой назвалась, Ягой и живёт, – в замешательстве отвечала Василиса. – Меньше двух лучин от столицы изба её. На курьих ножках, как и положено. Снизу костьми усеяно, сверху вороны сидят, глазами чёрными блестят. И сама она носата, лохмата, клюка с черепом, бусы из зубов человечьих, а вместо ноги, – склонилась и тише сообщила: – стучит что-то под юбкой. Её боятся все, да знают, что ежели заплатить хорошо, то что попросишь – сделает, – и шёпотом прибавила: – Даже худое.

– «Яга», значит, – процокала острыми ногтями по столу хозяйка. – И что, давно эта «Яга» у вас там поселилась и дела свои тёмные делает?

– Да, почитай, с век уже, по словам её, – развела руками царевна. – Мол, жила-то в лесу раньше, а теперь время род людской от погибели избавлять. Вот избу вёсен пять назад к большаку и привела. Там и осела, чтоб, значит, колдовство своё вершить за плату. Мне дед ещё втолковывал, чтоб не ходила в те края, коли погибели сыскать не хочу. Правда, вряд ли съела бы меня она… Меня и трогать-то брезгуют, а есть уж! Куда там!

– С век? А не брешет ли, хм? – ехидно качая головой, будто зная ответ, подпёрла Яга кулаком подбородок. – А может, приблудилась к вам ведьма, про себя рассказала, что сама хотела, наврала с три короба, а вы и верите, м?

– Это что же, не Яга она никакая, что ли?

– Да какая ж Яга, коли я – Яга?! – и развела руками. – Я такая одна на целом свете есть. Как род людской появился, так и я вместе с ним. Давно уж Яга я.

Василиса примолкла, оглядывая собеседницу пристальнее. Свет свечи являл её облик отчётливо, и совсем не казалась она настолько старой. Ей по крестьянским меркам и тридцати не дашь, а впрочем… При первой встрече лицо было гладким, почти молодым, сейчас же гостья рассмотрела глубокие морщины по бокам от губ и над бровями. Нос, казалось, стал длиннее, а бородавка на нём больше.

– Что? Заметила-таки, девица? – цыкнула Яга и дёрнула губы в улыбке. – Была б я самозванкой, такой бы и сидела, как встретились. А так, чем ночь темнее, тем я старее. А в полночь преставлюсь и так до рассвета и буду лежать. Так что ты, девица, не пугайся. Спи себе, а утром встретимся.

Когда стелила, уже совсем сгорбленная была, да гостье не дала работать – отдыхать велела. Оставила в опочивальне одну, а сама в свою пошла. Пошебуршала за стенкой у потолка, поскреблась, а в полночь всё затихло, и лишь воющий ветер за окном разбавлял звон в ушах.