Репринт, букинистика, антиквариат

Я никогда не любила историю.

В школе исторические даты путались у меня в голове быстрее, чем петельки на первых попытках вязать спицами. Я запоминала только самые очевидные вещи: Пётр I прорубил окно в Европу, Екатерина II писала Вольтеру, а Наполеон зачем-то пришел в Россию. Всё остальное казалось слишком сложным и совершенно бесполезным в повседневной жизни.

Я никогда не понимала всей этой суеты вокруг детективов.

Зачем читать о преступлениях и убийствах, когда можно погрузиться в рассказ со счастливым концом? Жизнь и так полна неизвестности, зачем добавлять ещё?

Но вот ведь парадокс: теперь я сижу, окружённая книгами, ноутбуком и блокнотом с каракулями, и пытаюсь разобраться в истории книжного рынка XIX века.

– Ну, кто бы мог подумать? История, расследование, и я, – бормочу себе под нос и лениво пролистываю очередную статью.

Начну с главного открытия: репринты – это коварная штука.

Допустим, вы нашли старую книгу. Она выглядит внушительно: твёрдый переплёт, винтажный стиль, страницы, которые слегка пожелтели от времени. Вы держите её в руках, с благоговением перелистываете и думаете: «Ого, ей больше ста лет!»

А вот и нет.

Репринт – это просто переиздание без изменений. Иногда его печатают так, чтобы он выглядел «по-старинному», иногда даже оставляют дореволюционную орфографию (чтобы запутать таких, как я). Но по факту книга могла быть напечатана хоть вчера.

– Значит, моя книга 1902 года всего лишь копия. – Озвучиваю я вслух факт, который назревает в голове.

Я возвращаюсь к заметкам.

Второй термин, который всплыл в моих поисках, – букинистические книги. Это такие старые издания, которые можно найти в магазинах подержанных книг. Они не считаются раритетами, но всё же имеют какую-то ценность.

То есть если вы вдруг нашли у бабушки на даче издание романа Тургенева – не спешите думать, что теперь можно купить себе домик в Ницце. Скорее всего, это просто хорошая, но не очень редкая книга.

Я набираю в поиске: «Курс женских рукоделий» букинистическое издание купить».

Результаты выдают сотни ссылок.

– Подождите… их так много?

Книг действительно больше, чем ожидалось. И все с разными годами издания. 1981, 1992, 1995… Причём тексты внутри почти одинаковые.

– Что-то здесь не так, – пробормотала я, потягивая уже холодный чай.

Теперь о самом интересном. Антикварные книги – это уже другой уровень. Они действительно редкие и ценные. Они могут стоить десятки, а то и сотни тысяч рублей. Иногда даже больше. Их отличие от букинистики в том, что они обычно старше ста лет, их выпущено ограниченное количество экземпляров, и у них может быть история – например, книга могла принадлежать известному человеку. И, что самое главное, это дореволюционные издания, то есть опубликованы до 1917 года (4).

Я снова возвращаюсь к своему «Курсу женских рукоделий» и с подозрением смотрю на титульный лист.

– Ну и кто ты такая на самом деле?

Моё полное пренебрежение к истории однажды сыграло со мной злую шутку. Увидев старинный текст, я уверенно заявила в блоге, что это церковнославянский язык, даже не подозревая о его истинном происхождении. Но мне вновь на помощь пришла одна из подписчиц:

«Увидела ваш пост с антикварными книгами. Позвольте, я немного поправлю указанную в нем информацию. Книга „Курс женских рукоделий“ написана не на церковнославянском языке. Это русский язык, который использовали в дореволюционной России. Для сравнения с церковнославянским высылаю вам фото. Вверху – Курс женских рукоделий, внизу – книга на церковнославянском языке. Я уже более тридцати лет на церковнославянском читаю, это интересно и познавательно. Так что, если будут вопросы, спрашивайте, я с удовольствием отвечу».

Благодаря этому я начала глубже изучать различия. Оказалось, что церковнославянский язык существенно отличался от дореформенного русского: в нём использовались все буквы кириллицы, включая редкие («пси», «кси»), сохранялись особые надстрочные знаки и числовые обозначения (титлы). Грамматически он имел более архаичные формы склонения и особые глагольные формы, а в лексике преобладали старославянские корни (град, врата) и церковная терминология.

В отличие от церковнославянского, который был исключительно богослужебным языком, дореформенный русский использовался в повседневной жизни и литературе. Он имел более простую систему правописания и грамматики, хотя и содержал много церковнославянизмов. В нём не использовались редкие буквы и сложные надстрочные знаки, а пунктуация была ближе к современной. Так я поняла, что книга, действительно, была написана не на церковнославянском.

Я продолжаю копать. Оказывается, в XIX веке ситуация с авторским правом была… ну, скажем так, свободной. Книги можно было переводить без указания источника, выпускать под разными названиями, даже если это одна и та же книга.

– Отлично, – вздыхаю я. – Значит, я ищу книгу-призрак, у которой, возможно, несколько авторов, десятки переизданий и никаких нормальных зацепок.

Кот лениво зевает, как будто говорит: «Что ж, удачи тебе». Но внутри меня уже разгорается азарт. Похоже, я втянулась в эту историю.

Мой мозг вёл диалог сам с собой:

– Это всё, завтра разберусь.

– Но ты же так и не поняла, почему русские издания «Курса женских рукоделий» не упоминают Терезу де Дильмон.

– Да, но уже поздно.

– А если есть ещё одно издание, о котором ты не знаешь?

– Ну и что? Завтра проверю.

– А если его найдёт кто-то другой, пока ты спишь?

Я застонала и перевернулась на бок. Кот, который уютно дремал у меня в ногах, недовольно дёрнул ухом.

– Это не обсуждается, – твёрдо сказала я самой себе. – Спать.

Но затем моя рука потянулась к телефону на прикроватной тумбочке. Я не собиралась искать. Я просто хотела посмотреть время. Честно. Но через несколько секунд я уже вбивала в Яндекс: «Курс женских рукоделий», дореволюционные издания».

Так начинается одна из тех ночей, когда ты говоришь себе «ещё пять минут», а потом вдруг за окном светает. Оказывается, изданий ещё больше, чем я думала. Некоторые выходили под разными названиями, но с почти идентичным содержанием. Некоторые отличались только годом выпуска.

Я включаю свет, хватаю карандаш, открываю блокнот и начинаю записывать:

1887 год – первое издание.

1888 год – переиздание.

1902 год – третье издание.

1910 год – новая редакция, но всё ещё без указания автора.

Я смотрю на список. В голове звучит тревожная музыка, как в документалках про заговоры.

– Да ну, не может быть, – шепчу я.

Но чем больше смотрю, тем очевиднее становится: что-то тут не так. Книгу могли адаптировать. Но зачем скрывать автора?

– Может, это просто было нормой в XIX веке? – пытаюсь успокоить себя.

Но мой мозг уже завёлся. Потому что если это было нормой, то почему французские и английские издания честно писали, что автор – Тереза де Дильмон? Почему только в России её имя куда-то испарилось?

Всё началось как простое любопытство. Просто книга, просто рукоделие. Но теперь я чувствую себя детективом и хочу узнать правду.

Есть особая магия в поиске редких книг. Это как охота за сокровищами, только вместо карты с крестиком у тебя список странных поисковых запросов в Яндексе, а вместо пиратов – продавцы букинистических магазинов с недоверием ко всем, кто не выглядит как профессиональный коллекционер.

Я, очевидно, не выгляжу как профессиональный коллекционер. Но это неважно, потому что у меня был след – оригинальное издание на французском. Настоящая книга Терезы де Дильмон, не переведённая, не адаптированная, а та самая. Я нашла её в каталоге антикварного магазина в Москве.

Описание было скромным: «Encyclopédie des ouvrages de dames», Тереза де Дильмон, издание 1889 года. Состояние: хорошее. Переплёт: оригинальный. Цена: много нулей, но кого это волнует.

Я почувствовала, как внутри всё замерло, а потом резко ускорилось.

– Только бы она была на месте, – пробормотала я, копируя адрес магазина.

Я уже знала, что редкие книги не ждут. Их находят и уводят у тебя из-под носа. Надо было действовать быстро. К счастью, скоро я улетаю из Челябинска.

***

Москва. Минус десять. Я несусь по улице, чувствуя себя персонажем остросюжетного романа. Обжигающий воздух, снег хрустит под ногами, а в голове только одна мысль: «Лишь бы она была там».

Магазин оказался в маленьком дворике за массивной деревянной дверью. Я вошла, стараясь не быть слишком взволнованной, хотя, судя по взгляду продавца, я выглядела именно так.

– Добрый день, – сказала я, подходя к стойке. – Мне нужна книга.

– Что именно ищете? – мужчина поправил очки и смерил меня оценивающим взглядом.

– Тереза де Дильмон. Оригинальное издание 1889 года. Оно у вас есть?

Я показала страницу на их сайте. Продавец задумался, потянулся к компьютеру и начал что-то проверять. Я слышала только собственное дыхание, пальцы сжались в кулак. В голове уже звучал победный марш.

Сейчас он скажет: «Да, конечно. Вот она», и я увижу книгу. Протяну руку, осторожно прикоснусь к её обложке. Услышу, как шелестят старые страницы.

Но вместо этого он хмурится.

– Извините, – говорит он, поднимая глаза. – Она уже продана.

– Нет-нет-нет, – вырывается у меня, – вы точно смотрели?

– Точно. Лот продан.

– Но она была в каталоге!

– Была, – он кивает. – Но уже нет.

Я стою, пытаясь осознать произошедшее. Книга была здесь. В этом магазине. Буквально недавно. И я могла её купить. Но кто-то меня опередил.

Выхожу из антикварной лавки и чувствую, как в груди нарастает разочарование. В голове мелькает образ незнакомого покупателя. Кто он? Коллекционер? Случайный человек, который просто решил купить красивую старую книгу? Или кто-то, кто тоже знал о её ценности?

Иду по улице, пинаю сугроб, достаю телефон и пишу в блоге: «Книгу на французском языке я нашла в Москве в антикварном магазине. Она стоит, конечно, дорого. Мягко говоря. И по информации на сайте – лот не продан. Но это не точно.».

Через несколько минут телефон начинает вибрировать от уведомлений.

«Как обидно! Кто её купил?»

«Попробуй узнать, вдруг её перепродадут?»

«Вы ещё не сдались, правда?»

Нет. Ещё не сдалась. Я до сих пор ворчу про потерянный шанс. Книга Терезы де Дильмон ускользнула у меня из-под носа. Но, как говорится, если судьба хочет что-то тебе дать, она просто кинет в тебя этим.

Листаю ленту, читаю комментарии, когда вдруг приходит личное сообщение. Пишет девушка, которая прислала мне фотографии французской книги.

«Прочитала Ваш пост про покупку книги, хотите я Вам свою отдам? Она лежит очень давно, мне так и не пригодилась.»

Я замираю.

«Я купила её на блошином рынке в Париже несколько лет назад, но так и не использовала. Если хотите, я могу вам её отправить.»

Я перечитываю сообщение раза три.

«Вы серьёзно?»

Отправила и тут же пожалела. Звучит слишком эмоционально. Добавляю второе сообщение:

«Это невероятно! Если вы не шутите, то конечно! Конечно, я рада!»

Я смотрю на экран, почти не дыша. Через минуту появляется ответ:

«Не шучу. Книга просто лежит на полке, мне она не особо нужна. А вам – важна. Так что пусть поедет к вам.»

Я ощущаю, как внутри что-то переворачивается. Как объяснить этот момент? Если бы ты долго искал кусочек пазла, который потерялся много лет назад, и вдруг кто-то говорит: «А у меня есть. Забирай».

«Я даже не знаю, что сказать. Спасибо! Огромное спасибо!» – пишу я.

«Отправлю на днях. Дам знать, когда будет трек-номер.»

Я кладу телефон на стол, смотрю в пустоту. Что это было? Судьба? Совпадение? Возможно, и то, и другое.

Ещё раз перечитываю переписку и понимаю, что книга всё-таки нашла меня.

Машина громко сигналит, вырывая меня из мыслей, и я тороплюсь по делам дальше. Пока я была в Москве, мне нужно было решить еще одну важную задачу. Посетить магазин пряжи. Как ни странно, но это одно из тех мест, где я чувствую себя уверенно. Здесь всё знакомо. Полки с аккуратно разложенными мотками шерсти, образцы узоров, мерный гул вязальщиц, обсуждающих, какая пряжа лучше. Это моя зона комфорта.

Но в этот раз всё не так.

Я пришла сюда по делу, мне нужно подобрать материалы для экспериментов в энциклопедии. Я должна думать о нитях, узорах, фактурах. Но в голове снова антикварная книга. Держу в руках моток мягкой мериносовой шерсти и пытаюсь сосредоточиться.

– Так… окей. Что у нас тут? Лён – для традиционных русских узоров. Хлопок – для летних ажурных вещей. Шерсть – для классических жаккардовых мотивов.

Веду пальцами по нитям, проверяю плотность. Делаю пометки в телефоне. Всё должно быть логично, продуманно, научно. Но что-то не так. Мысли блуждают. Я смотрю на образцы узоров, и в голове всплывают страницы из книги Терезы. Те же сложные мотивы. Те же техники.

Она держала в руках такие же мотки? Выбирала цвета? Подбирала материалы для своих иллюстраций?

– Сосредоточься, Даша, – вздыхаю я, роняя моток обратно в корзину.

Серьёзно. Я пришла за пряжей. Работаю над своей энциклопедией. Это важно. Это мой проект. Но почему я думаю не о нём, а о Терезе и старых изданиях?

Беру спицы, пробую на ощупь. Вязать – это создавать что-то новое. Это процесс, в котором есть контроль. А исследование книг – это поиск чужих историй. Это азарт, одержимость, вопросы без ответов.

Что для меня важнее?

Смотрю на корзину с мотками. Всё готово. Цвета, текстуры, образцы собраны. Могу идти на кассу, вернуться домой, сосредоточиться на своей работе.

Но перед глазами не шерсть. А пожелтевшие страницы старой книги. Что важнее? Создать что-то своё или разгадать чужую историю?