Передача от небрежного толчка подлетела прямо в руки женщины. С радостным вздохом она открыла коробку и увидела яблоки – небольшие, но душистые и спелые.

Работник лагеря не ожидал, что заключённая протянет ему яблоко – да ещё и то самое, что несколькими минутами ранее он хотел съесть. Мужчина не понял, издёвка это или шутка.

– Угоститесь, товарищ начальник. Смотрите, какая красота!

– Сама свои яблоки ешь. Свободна!

Онисина не удивилась и даже была готова к грубому ответу. По-другому с заключёнными здесь не разговаривали: в лагере о людях и обо всём человеческом давно забыли.

– Разрешите письмо детям написать? Они вон как стараются… – объяснила она.

– Не положено. Следующая!

– Что же… И на том спасибо, – сказала она, чуть смущённо улыбаясь.

Работник лагеря уставился на неё и вдруг почувствовал странную жалость. Но длилась она всего мгновение и ни каплей больше. Светлана Матвеевна взяла посылку, развернулась и с облегчением покинула помещение. В длинном коридоре лампочки в железных сетчатых плафонах потрескивали, напоминая маленьких светлячков в закрытых банках.

Она возвращалась в цех – находился он в дальней части лагеря и был оборудован швейными машинами. Кроме Светланы Матвеевны, в цеху трудилось множество женщин: тощие, полноватые, юные, зрелые, с тёмными волосами и белокурые – заключённые с тяжёлыми судьбами, связанными в основном с их мужьями.

Стук десятков швейных машин и духота внутри цеха донимали донельзя. Но вскоре все швеи вдруг позабыли и про жару, и про бьющие ткань иглы, когда на их столах появились яблоки.

– Угощайтесь, девочки, – объявляла Онисина, разрешая сомнения женщин.

Не прошло и пяти минут, как швеи встали из-за своих рабочих столов и бодро направились к Светлане Матвеевне, понимая, что она одна – добрая и светлая – не утратила красоту сердца и не потеряла человеческое лицо даже перед страхом смерти.

Женщины образовали около неё полукруг.

– Сейчас самые витамины… – Светлана Матвеевна раздавала яблоки всем без исключения. – Девчата, всем досталось? – заботливо спрашивала она и слышала в ответ:

– Светик, спасибо! Яблоки – сказка!

При малейшем несоблюдении особых правил лагеря заключённых наказывали. Поэтому все поняли, по какому поводу в дверях появилась надзирательница. Во всяком случае, она поспешила пробежать глазами по цеху, усадить женщин по отведённым местам и «усмирить» Светлану Матвеевну:

– Онисина! Что творишь? В карцер снова захотела?

Светлана Матвеевна попыталась начать разговор с надзирательницей: быть может, пара вежливых реплик в адрес блюстительницы порядка придала бы замершему цеху жизни и покоя.

– Посылка мне пришла… – начала Светлана Матвеевна. Ещё никогда начать разговор со старшей, которую, по всей видимости, все заключённые ненавидели, не было для неё таким трудным.

– Для этого есть свободное время. За работу, живо! – распорядилась та.

– Слушаюсь.

Всего раз за минуту разговора глаза Светланы Матвеевны и Надежды Ивановны – сотрудницы лагеря – встретились. Казалось, надзирательница без слов поняла и радость, и боль заключённой, но в её приказах чувствовалось лишь приобретённое хладнокровие.

– Показываем работу! – потребовала надзирательница, подойдя к одной из заключённых.

Мария – кажется, так звали девчонку – протянула готовое изделие Надежде Ивановне. Та осмотрела его и сказала:

– Годится.

Никто не услышал, как Надежда Ивановна добавила тихонько: «Маруся», и никто не заметил, как тонкие губы надзирательницы сложились в секундную улыбку.

Светлана Матвеевна «поддалась проверке» следующей. Надежду Ивановну, собственно, интересовала работа заключённой, и только.

– Ну-с, посмотрим, – контролирующая стала пробегать глазами по каждому стежку. – От кого посылка, Онисина? – словно бы между делом спросила Надежда Ивановна.

– От сыновей.

Похоже, Светлана Матвеевна – эта маленькая мышка – совсем не боялась старшую.

– Это хорошо. Не забывают, значит, помнят.

– Да, это правда. Мне бы ещё узнать, что с мужем… Вестей от него нет, да и предчувствие плохое душит меня с самого утра, – слегка нервно добавила Светлана Матвеевна.

– Работаем дальше, Онисина!

Надежда Ивановна ещё немного постояла возле Светланы Матвеевны, а затем пошла по рядам цеха.

– Не отвлекаемся! – крикнула она шушукающимся женщинам.

Тёмные бусинки глаз надзирательницы поблёскивали и уже не казались такими злыми, как обычно. Глубоко в душе Надежда Ивановна была любопытным и добросердечным человеком. Она обошла цех с важным видом, а на втором кругу обхода снова приблизилась к Светлане Матвеевне, еле видневшейся из-за стола:

– Постараюсь поспрашивать у начальства о вашем муже. Только заранее не радуйтесь.

Машинка Светланы Матвеевны не переставала строчить, но она всё же сумела смело взглянуть вверх и произнести:

– Спасибо. Спасибо вам большое.

– Будет вам. Работайте, Света.

И надзирательница чуть коснулась кисти руки Светланы Матвеевны. Ей было не всё равно.

Глава шестая. Решение идти в армию

Когда Кирилл мыл пол в очередной клетке, швабра в его руках хрипела и скрипела так, будто это старая собака, сбитая грузовиком. Мальчишку настолько раздражали эти звуки, что ему пришлось насвистывать песенку, дабы их заглушить. Георгий только что подошёл к решётке и теперь стоял, расправив широкие и окрепшие плечи. Ещё три года назад его лицо было хоть и серьёзным, но очень юным, а теперь – строгим и возмужавшим.

– Ты где ходишь? – спросил у брата Кирилл. – У нас полно работы, забыл?

Ответа от Георгия долго ожидать не пришлось:

– Не забыл. Давай помогу.

Старший Онисин долго смотрел на брата, будто старался запомнить его лицо. Осторожно сняв верхнюю одежду и повесив её на крючок, поспешно взял инвентарь для уборки и вошёл в клетку, где трудился Кирилл.

– Видишь, я всё сделал уже. Один, – добавил младший брат, улыбаясь.

– Вижу. Давай помогу домыть.

– Не-а, не надо. В следующий раз будешь мыть за меня, когда буду репетировать.

– Не будет следующего раза… – отрешённо произнёс Георгий.

– Ещё как будет! Что ты собрался делать, скажи мне на милость? Лодырничать?

– Я в армию ухожу.

– Ты с ума сошёл, – фыркнул Кирилл, откладывая швабру в сторону.

– Два года незаметно пролетят, не волнуйся, – продолжал Георгий.

– Но я тебя не отпущу. Ты же мне обещал, что не бросишь меня, – напряжённо сказал Кирилл. До того, как произнести эти слова, он долго думал, видимо вспоминая обещания брата. – Вот как? Обещания не сдержал? Теперь ты меня оставляешь?

Георгий замялся, нахмурился и начал усердно объяснять брату:

– Я не бросаю тебя и не предаю. Но с соседней Финляндией война. И я так не могу… И потом мне уже девятнадцать. Я должен…

– Нет, нет и нет! Ещё чего! – сказал Кирилл, обиженно и сердито взглянув на брата.

В помещении Онисины уже были не одни. У входа топтались мужчины, одетые в замызганную рабочую одежду. Георгий, увидев их, кивнул:

– Заносите.

Нет нужды говорить о том, каким забавным было выражение лица Кирилла, когда он увидел перед собой новое пианино.

– Принимайте, – наконец сказал один из грузчиков, рукой вытирая пот со лба. – Несли, как хрусталь. Ни ударов, ни трещин…

Георгий вздёрнул плечами и обратился к брату:

– Слыхал? Принимай! Чего застыл, как памятник?

– Но ведь как?.. – произнёс Кирилл, остальные слова так и остались на его открытых губах.

– Открой, не бойся, – сказал Георгий.

Кирилл обошёл пианино, пробегая по нему глазами в поиске изъянов, а затем осторожно открыл крышку, из-под которой блеснули клавиши.

Грузчики быстро вышли в открытую дверь, когда Георгий жестом показал им, что с инструментом всё в порядке.

– Откуда оно? – спросил Кирилл с сомнением.

– С Семёном Петровичем договорился, чтобы для цирка купил, – сказал Георгий слегка сдавленным голосом, и Кирилл удивлённо взглянул на него.

– Ладно, – произнёс младший Онисин. – Но почему ты мне ничего не сказал раньше?

– Хотел тебя порадовать.

Георгий придвинул к Кириллу стул, который слегка качнулся под тяжестью тела юного пианиста.

– Подвинься поближе к клавишам, не бойся, – скомандовал Георгий.

Кирилл сделал, как велел старший брат, но к клавишам притрагиваться не спешил.

Звук речи Георгия был уже не таким отчётливым, хотя он находился в одном помещении с Кириллом. Правой рукой он ухватился за швабру, а левой уже накидывал на неё тряпку. Совсем чуть-чуть осталось домыть.

– Эй, Георгий! – на этот раз голос Кирилла был уже довольным и смеющимся – голос ребёнка, забывшего хоть ненадолго, где он и чем зарабатывает на жизнь. – Как думаешь, Семён Петрович разрешит мне играть не нём? Хоть иногда?

– Нет, малявка, – ответил Георгий и своим ответом очень напугал брата. – Не иногда. Ты теперь в цирке тапёром будешь. Будешь играть не среди клеток, для зверей, а прямо на представлениях.

– Ты серьёзно так считаешь? – Кирилл поднял глаза, в которых стояли слёзы радости. – Но Семён Петрович даже не слышал, как я играю.

– Неважно. Услышит.

– А если ему не понравится?

– Думаю, понравится. Я рассказал ему, какой ты талантливый малый.

Георгий, закрывая клетку, пристально посмотрел на младшего брата, и тот убедился, что все сказанные в его адрес слова не шутка.

На этот раз Кирилл потянулся к клавишам: скорее всего, мальчик уже взял себя в руки и успокоился. За пианино он, уборщик, выглядел весьма опрятно: аккуратно зачёсанные волосы, чистенькая роба, хоть местами мокрая и примятая. Музыка как-то сама собой вырвалась из-под его пальцев, которые, будто повинуясь невидимому учителю, работали чётко и слаженно, без единого промаха. Прежде всего Кирилл был музыкантом и уже потом мойщиком клеток.

Георгий, стараясь двигаться медленно и еле слышно, чтобы шумом ботинок не мешать игре брата, подошёл к пианино и тоже склонился над инструментом. Его пальцы соседствовали с пальцами Кирилла, и вместе они наполнили безликое и бесформенное помещение прекрасным и вечным.

– Что, маэстро, неплохо у нас выходит? – спросил Георгий, чуть улыбаясь.

Кирилл смерил его счастливым взглядом и отбросил волосы со лба.

– Да, кажется, неплохо, – гордо ответил он.

Музыка поднималась выше, словно цветок, тянущийся к солнцу. Кирилл внешне держался гордо и стойко, как полагается лучшим мировым пианистам, но Георгий видел: в его младшем брате рождаются грусть и страх перед неизвестностью. А ещё тоска, что брат уходит в армию. Поэтому они играли и разговаривали взахлёб.

Ночь перед расставанием – то самое время, когда одновременно рождаются глубокие и болезненные мысли, когда доходит смысл всех вещей, когда просыпается грусть, а воздух пахнет горькими слезами. День дуэта Онисиных был самым счастливым днём в жизни Кирилла, когда его душу переполняла радость, а играть хотелось веселей и энергичней.