Много говорить он не мог: сильный озноб пробирал его до костей, зубы стучали от боли и от того, что по всему телу разносился холод. А вот бок, залитый кровью, был отчего-то горячим.

– Вместе дойдем! – воскликнул Георгий, и слова его звучали твердо и убедительно.

– Отставить спор! – Бокач старался не дрожать. – Слушай мою команду! – добавил он нечетко, так как все силы бросал на борьбу с болью. – Доложить командиру дивизии о расположении врага в деревне.

– Товарищ капитан…

– Это приказ, рядовой!

– Есть.

Онисин кивнул капитану. Словно одичалый, он принялся ходить по дому так, словно терять ему уже нечего. Он не выглядел напуганным, скорее походил на человека, который сильно торопится завершить какое-то сумасбродное дело. Бокач понемногу успокаивался, и сильная боль в боку, напоминающаяся резь от смеси битого стекла и ржавых гвоздей, тоже успокаивалась.

Ненадолго солдат ускользнул из поля зрения командира и оказался в погребе.

– Онисин! Я что, неясно выразился? – крикнул командир.

– Я вас так не оставлю, товарищ капитан. Тут погреб…

– Не важно, в погребе или на чердаке, – оборвал его слова тот, – они всё равно меня найдут.

Георгий остался стоять с открытым ртом, не зная, что на это ответить.

– Онисин, закрой рот, а то муха влетит!

Тут Георгий будто проснулся. Шутка командира его отрезвила, подбодрила, и он случайно вспомнил о печке: он её видел и точно знает, что та чудом не развалена.

Действовать нужно было расторопно, без колебаний: отодвинуть заслонку печи, заглянуть внутрь, убедиться, что Бокач там поместится. Покрутив шеей и размяв пальцы, Георгий взял командира под руки и потащил его, как мешок с картошкой, в так называемое тихое место.

– Солдат, ты чего делаешь? – спросил капитан хрипло.

– Здесь вас не найдут, – выдохнул Георгий, закидывая сначала правую, а потом левую ногу капитана в печь. – Вернусь за вами лично. Осторожно, двери закрываются! – произнёс он и со всей силы закрыл заслонку.

Вскоре послышалась немецкая речь – пока ещё издали, слабая и глухая. Георгий подумал, что уходить нужно немедленно. Он присел и гусиным шагом ускользнул через заднюю дверь. К счастью, враги его не заметили.

После осмотра и зачистки деревни немцами ему, советскому солдату, понадобилась бы безымянная могила. Но ему повезло выйти из деревни: прятался за углами домов, лежал, распластавшись на земле, стараясь неслышно и ровно дышать, не шевелился, когда почти возле уха скрипел сапог врага.

Вряд ли он соображал, где находится, куда дополз. Широкое голое поле пело тихую лебединую песню и нежно закутывало темным покрывалом…

Георгий лежал на спине, сложив руки на груди, запуская в легкие воздух. Ему казалось, что тело ему не принадлежит, что ещё немного – и он не сможет дышать.

Немцы остались далеко, и это было приятно. Мысль, что где-то там есть пригорок, подняла Георгия на ноги.

«Наша дивизия… Она бы положила конец всем чудовищным поступкам подлых фашистов. Останавливаться ещё не время. Даже не думай останавливаться», – мысленно повторял себе он.

С титаническим усилием Георгий встал. Его взгляд был прикован к небольшому холму. Он побежал, делая короткие передышки: потребовалось не меньше получаса, чтобы влезть на пригорок.

Ничего более безумного Георгий ещё не ощущал. Враг сунулся прямо на него всем отрядом: море немцев, и они совсем от него близко. При других обстоятельствах Онисин бы рассмеялся от такой злой шутки над ним, но сейчас стоял с поднятыми вверх руками, с ощущением дрожи в коленях, пальцами сжимая воздух.

Всё произошло быстро, в один миг. Всё, что чувствовалось, – жажда жить. Поначалу, когда четверо немецких солдат вскинули автоматы, Георгия словно легонько ударило током, а лицо перекосило печалью.

– Не стрелять! – пронзительно закричал немецкий офицер.

Георгий старался не отводить от него глаз. Смотрел гордо и прямо; пусть страх стоит косточкой в горле – он лучше подавится им, чем закричит.

Офицер приблизился и наклонился к Георгию, неприятно ухмыльнувшись. При его улыбке, подобной оскалу лошади, обнажились белоснежные зубы.

– Вы отступаете. Кто из русских солдат остался в деревне? – спросил он по-русски.

Георгий выдохнул и ответил по-немецки:

– Все русские солдаты погибли.

Прежде напряженные мышцы на лице немца расслабились, и его лицо словно разгладилось. Обычно с таким выражением лица он убивал.

– Для простого солдата вы слишком чисто говорите по-немецки. Вы офицер? – обратился он к Онисину на своём родном языке.

– Никак нет. Немецкий учил в школе.

Немец яростно раздул ноздри, повернул голову в сторону деревни, дабы убедиться, что та догорает, а затем, смотря себе под ноги, нервно промычал:

– Вы лжете. Сейчас я даю вам один шанс: сохранение жизни в обмен на информацию о занятых позициях советских войск.

– Я простой солдат. Говорю же, я ничего не знаю.

Немец устало вздохнул в такт звуку перезаряженных автоматов и снова по-русски спросил:

– Вам безразлична ваша жизнь?

– Я люблю жизнь больше всего на свете, – проговорил Георгий, и в его голове всё закружилось.

Кажется, такой ответ пронзил офицера. Он покрутил головой: сначала вправо, потом влево, а после и вовсе её поднял вверх, задрав острый нос, похожий на лисий.

– Ладно, – сказал он по-простецки. – Я дам вам ещё один шанс, – проговорил он по-русски. – Заберите его с нами! – крикнул он своим солдатам.

Они подошли к Георгию, обнажив свои омерзительно белые зубы. Заломив руки пленному, они потащили его с собой.

– Я сделаю так, что вы у меня заговорите. Обещаю, – прищурившись, произнёс офицер. В руке он держал пистолет. Его зрачки сузились и казались почти невидимыми в синеве глаз.

Георгий считал, что до встречи с немцами у него не было неприятностей, ему всегда удавалось выкрутиться, обхитрить своих противников, поскольку острым умом те обычно не отличались. А сейчас… Он, загнанный и отрешенный, волочится с ними. В их плену.

Глава вторая. На краю обрыва

Немцы, обитая на своей базе, вели себя резко и странно. Суетились, издавали дикие звуки, прыгали с ноги на ногу, что-то кричали через плечо друг другу, искря взглядами.

Георгий был брошен в камеру пыток и пребывал там какое-то время в почти бессознательном состоянии. После его выволокли из камеры и притащили на допрос, крепко привязав к стулу.

В комнате для допросов он периодически подкашливал. Немецкий офицер рассек ему кожу лба, ударил в глаз так, что веко побагровело и закрылось.

Процесс получения информации офицер отработал до автоматизма – не раз проделывал подобную работу с советскими солдатами. Он всегда был доволен собой, особенно когда смотрел на врага – новую игрушку – надменно, сверху вниз.

– Что же ты больше не говоришь по-немецки, свинья? Думаешь, я не знаю, кто ты? Будешь молчать – я убить тебя! – добавил он по-русски, нарочно уродуя слова.

Связь мозга с телом и речь у Георгия ещё не восстановились.

Офицер туже затянул окровавленное мокрое полотенце на своей руке и нанес им два тяжелых удара по лицу пленного. После этого Георгию казалось, что его нос просто отвалился. По губам и подбородку потекла теплая красная жидкость с привкусом металла.

– Может, черт подери, хочешь позвать кого-то на помощь?! – восклицал немец.

Багровое лицо Онисина опустилось вниз. Он молчал, чем ещё больше взвинтил издевающегося.

– Ну, давай попробуем ещё раз! Где расположены советские зенитные устройства? – прошипел немец и изо всех сил ударил Георгия ногой в грудь так, что стул с ним перекинулся назад. Под светом лампы стали видны все синяки на теле парня. Георгий почти не дышал.

– Ты попал сюда и думал, что здесь тебе будет хорошо? Таким славным ребятам, как ты, здесь только хорошо умирать! – вопил немец.

Изрыгая ругательства, он продолжал бросаться на Георгия и уже было схватился за пистолет, но не выстрелил – поднятый вверх указательный палец советского солдата его остановил.

– Помогите, – прошептал Георгий.

– Не слышу! Громче говори! – крикнул по-русски офицер.

– Я всё расскажу. Не убивайте, – прохрипел, надрывая горло, Георгий.

– Я быть счастлив, когда вашей армии прийти конец! – радостно проговорил немец. – Утрись, – добавил он, бросив в лицо солдата грязную тряпку. Георгий водил ею по лицу, но руки не держали, тряпка выскальзывала из пальцев… – Встать! Будешь сейчас карту рисовать!

Каждая попытка Георгия подняться заканчивалась тем, что он всё время падал то лицом, то боком на пол вместе со стулом, и только немецкий солдат, войдя в камеру пыток, по приказу офицера развязал его и помог встать. Старший рукой махнул подчиненному, чтобы тот предоставил карандаш и бумагу пленному.

Сидеть за столом Георгию было мучительно больно.

– Орудия находятся здесь, – с усилием он поставил жирную точку, – пехота стоит тут – я обозначаю это линией. Вторая линия – тоже наши. Если обходить здесь, вас никто не заметит, – добавил он, рисуя в обозначенных местах стрелки. – В этом периметре – болота.

– Молодец, парень, настоящий герой, хоть и попортил мне нервы. Далеко пойдешь. Будешь хорошо себя вести – разрешу служить у нас, – подытожил немец.

Георгий бросил карандаш на стол, упав на него головой и вытянув перед собой руки. Карту офицер, конечно же, уже забрал.

Немец внимательно вглядывался в начерченный Георгием план. Лисья физиономия медленно переменилась в лицо нормального – если не учитывать зверское избиение военнопленного – сосредоточенного человека.

– Отведи его в карцер, – сказал он миролюбиво своему солдату, оторвавшись от карты. – Есть и пить не давайте, пока не проверим, лжет ли он или нет.

Солдат резво подхватил Георгия, и, на удивление, тот не сопротивлялся, вел себя смиренно и равнодушно – отчасти из-за охватившей его усталости и боли.

Карцер, где немцы привыкли «приводить в порядок» схваченного врага, находился в конце коридора. Никого не волновало, что творилось там с советскими солдатами; они, как и солдаты других национальностей, для немцев были отходами.

– Пошел, – объявил рядовой немец, держа Георгия за руку в районе локтя, и от легкого толчка Онисин чуть не повалился на пол, едва успев переступить порог камеры. – В твоем распоряжении сутки, чтобы выспаться.

Большую часть времени Георгий провел на полу, периодически дергаясь от спазмов и болей в голове. Правда, в груди ныло уже не так сильно, как после побоев офицера. Пару раз Георгий даже отключался, проваливаясь в сон. Возможно, пребывание на холодном полу смогло хоть немного успокоить его раны, но он всё равно ежился и трепетал, как рыбка, пойманная в сеть.

Около двух часов ночи двери карцера снова открылись. Онисин лежал в своей грязной и окровавленной форме, повернутый лицом к стене. Спал он тихо и покорно, заложив руку под щеку и поджав ноги.

Перед ним стоял очередной безымянный немецкий солдат с безразличным взглядом.

– За предоставление неверных данных вас приказано расстрелять! – объявил тот. И не стал ждать, пока пленный повернется к нему лицом, а просто выстрелил ему в спину, прекрасно зная, что насмерть.

Пуля пролетела насквозь и пробила легкое. Кровь полилась из-под солдата темно-красной жижей. Раненный шептал что-то по-немецки, голос его был слаб.

Стреляющий приблизился к нему и присел, развернув его к себе лицом.

– Черт! Черт! Черт! – взревел немец. Ругательства не переставали сыпаться из его рта.

Оказалось, что он застрелил не врага, а своего сослуживца, переодетого в советскую форму.

– Где он? Что он с тобой сделал? – допрашивал он умирающего товарища, хлопая его по плечу.

– Он вырубил меня и сбежал! На нем моя форма! Срочно объявляй тревогу! И приведи врача – я умираю, – выдал тот в агонии и замолчал.

Георгий шел, глядя перед собой, слегка опустив голову. Предвкушение намечающейся суеты где-то там, позади, его не нервировало, а даже слегка забавляло. Он улыбался. Уже на полпути к выходу из базы он встретил офицера, который ещё недавно выбивал из него правду, но тот в темноте его не узнал.

Их отделяли шесть шагов и объединяло воинское приветствие, отданное Георгием.

– Что ты здесь делаешь? Все солдаты должны быть на посту. Где твое место? – спросил офицер. Его голос был спокойным, сонным и одновременно властным.

– Я охраняю вход в лагерь. Отлучался в туалет, – доложил Георгий с присущей немцам особенной интонацией.

– У вас для этого есть перерыв. Быстро вернулся! – скомандовал тот.

– Есть.

Не успели они разминуться, как зазвучал сигнал военной тревоги.

Офицер уже не обращал внимания на Георгия. В голове он уже держал безумную мысль о каком-то форс-мажоре. И даже когда сорвался с места и побежал в сторону центрального корпуса, офицер и понятия не имел о том, кто только что перед ним стоял.

Онисин продолжил перемещаться по территории базы. Завернув за угол пищеблока, он столкнулся с ещё одним офицером и замер, ощутив побежавший по телу едкий холод.

– Солдат, – обратился немец к Георгию и прищурился, – идем со мной. Мне нужна твоя помощь.

Георгий выпрямился и ответил:

– Есть.

Через секунду Георгий вытянул кулак и приложил его к макушке офицера. Тот замолчал и упал возле ног Онисина, временно не реагируя на происходящее. Немец был щуплый, низкорослый и отбрасывал тонкую тень; в темном углу, куда затащил его Георгий, его даже не было видно.

В административном корпусе началась суматоха. И большие немецкие шишки, и безымянные солдаты были поставлены на уши.

Суета застала и Георгия: сначала его лицо озарил внезапный свет прожектора, затем недалеко от него гордо пробежала рота фрицев; ещё мгновение – и послышался бы лай поисковых овчарок, но этого Онисин не допустил.

Он старался подальше обходить места, вызывающие недоверие, подозрение и те, куда попадал свет фонарей. Действовал лучше, чем мог себе представить, и не думал, что его побег пройдет так гладко.

Облегчение он испытал, увидев перед собой лес. Животный ужас остался позади. Георгий находился в полной тишине, которую изредка нарушали звук колышущихся веток и свист птиц. Вокруг были болота, и как обойти их, он не знал. Страх и ненависть к немцам ушли, осталось лишь чувство шока, когда ты не в силах справиться с неизвестностью.