«Нет! Пожалуйста! Нет! Ради Андрюши! Ради моих детей!..» – скулило нутро Светланы Матвеевны, а голова отказывалась работать как надо.

– Как вас зовут? – спросила она у женщины.

– Сима. А тебя?

– Света.

Сквозь хаос и гул молодой конвоир, в душе которого зарождалось дурное настроение, сумел расслышать робкий разговор двух обездоленных женщин. Напрасно они сдружились, ведь их болтовня пришлась ему не по вкусу. Подойдя к ним и широко раскрыв глаза, конвойный, чувствуя неприязнь, крикнул так, что изо рта полетели брызги:

– Ну-ка, замолчали обе! Я кому сказал!

Дело было в том, что проявлять интерес друг к другу этапируемым строго воспрещалось. Сима с покрасневшими глазами и чёрными кругами под ними вдавила голову в плечи и отскочила от Светланы Матвеевны. Онисина испуганно взглянула на подругу по несчастью.

Дальше Светлана Матвеевна шла, уперевшись обиженным взглядом в затылки идущих впереди. Как страшно колотилось её сердце! Живые изнутри и мёртвые снаружи, люди в колонне походили на восковые фигуры: бледные, жёлтые, истощённые, с пугающими лицами, впавшими, обезумевшими глазами, они пялились в одну точку.

Каждый вокзальный зевака считал своим долгом уставиться на вагоны, словно на лязгающие металлические гробы с живыми мертвецами внутри. А ходячие мертвецы терпеливо шли, словно на заклание. Горячие струйки страха текли в венах под коченеющей кожей каждого бесформенного, плохо различимого, тусклого силуэта, который был чьей-то матерью, дочерью, женой, сестрой…

Женщин группами останавливали у каждого вагона и разворачивали лицами к входу. Зрелище было страшным. Вооружённая охрана, сдерживая помешательство провожающих, сердито хмурилась, задирала носы, окрикивала, чтобы не думали делать пакостей.

Как несправедливо: дети Светланы Матвеевны изо всех сил бежали к своей матери, но ноги почему-то подводили их, словно какое-то невезение сдерживало, не позволяло им подбежать ближе. Примчавшись на перрон, Георгий и Кирилл в конечном итоге не сумели увидеть мать. Казалось, вероятность встречи улетучилась.

Сборище зевак и провожающих придавало всей этой картине странную неопределённость и горечь. Разумеется, Георгий считал, что если задуманное не бросать, а довести до конца, то всё у них обязательно получится. И он, ещё незрелый юноша, вдруг проявил взрослую реакцию – сумел растолкать людей и крикнуть во весь голос:

– Мама! Ма-ма! Мам!

Но звук его голоса не смог возвыситься над общим шумом и гулом и словно рассыпался на кусочки. Вокруг дышала и двигалась толпа. Георгий держал за руку брата так, как лев держит в своих лапах добычу, и так, будто его брат ничего не весил. Кириллу было страшно в скопище людей, и страх его был жутким, леденящим маленькую душу, и казалось, что она вот-вот лопнет.

По-прежнему не сводя глаз с вагонов, Георгий в ярости продолжал звать мать, но вокруг, куда ни глянь, высились конвоиры и толпились чужие, холодные люди.

– Мы найдём её! – услышал он свой собственный отчаянный крик.

Он схватил брата за бока, вонзив ставшие свинцовыми пальцы в его хрупкое тельце, и не просто подсадил, а по-олимпийски подбросил его на фонарный столб.

– Лезь! – взвизгнул Георгий.

Он был уверен, что за каждой борьбой стоит торжество.

– Я не умею! Я никогда такого не делал! – судорожно втягивая воздух, всхлипывая и заикаясь, пискнул младший Онисин.

– Ухвати ногами столб и подтягивайся на руках! Ну же! Давай!

Потные руки Кирилла ощущали тяжесть собственного тела – его силы, казалось, уходят, и он соскальзывал со столба…

– Пожалуйста, Кирилл, смелее! Пожалуйста… – крик Георгия перешёл в мольбу.

Он робко, слабо, невнятно повторял одно и то же, продолжая подсаживать Кирилла. Раскаты голосов конвоиров звучали в ушах, пулями били в виски. Склонённые, беспокойные фигуры жён врагов народа поднимали лица – собственно, лиц уже не было, остались лишь чёрные тени, которые съели все черты, – умоляюще, жалобно, боязливо, но военизированная охрана монотонно и размеренно запускала их пачками в вагоны с отношением лишь чуть лучшим, чем к скоту.

Кириллу, чувствовавшему себя немощным и виноватым перед братом и мамой, пришлось резко повзрослеть, перешагнуть через свой страх. Заставив себя и абсолютно наплевав на то, как это выглядит со стороны, он, как чудовищно подвижная дрессированная обезьянка, вдруг потянулся-поскрёбся вверх по столбу. Должно быть, так проявилась его отчаянная любовь к матери. Мальчику было страшно. Страшно было всем.

Его рукам стало очень больно, тело дрожало от пронзительного напряжения, как осенний лист на ветру, из глаз текли обжигающие водопады слёз отчаяния и беспомощности, но этих нелепых капель ребёнок не чувствовал – сквозь пелену он выглядывал маму. Он даже пытался махать ей, пока ещё не видимой: весь свой вес он перекинул на левую руку, а правой разрывал воздух.

– Мама! Мама, где ты?! – кричал Кирилл, и в голосе его чувствовалась обида, ведь нечестно поступает с ним судьба – оставляет сиротой в столь детском возрасте! Но Светлана Матвеевна, полная страха и изумления, в эти мгновения смотрела в другую сторону.

Минута – и в воздухе голубем летит зов. Ей послышалось, что где-то вверху разносится голос её младшенького, его крик: «Мама!» Но она решила, что это – резкое помутнение рассудка, что голос сына ей только кажется. Она не догадывалась, что ей необходимо было посмотреть вверх, а не вокруг.

Охрипший Кирилл обращался уже не столько к матери, сколько к себе, прося не сдаваться, заставляя себя кричать что есть мочи.

Там, на столбе, он смотрел на крыши вагонов, хотя на самом деле это они на него глядели – жадно поглощали лучи дневного солнца и накрывали собой загнанных людей. Впервые всего за несколько секунд ребёнок заметил, как эти уродливые и мрачные железные коробки похожи на тюрьмы.

В последние несколько секунд Кирилл понял всё и ахнул: ненавистный поезд скоро отправится в путь. Последние заключённые, испытывая стыд и испуг, спотыкаясь, поднимались по ступенькам и пропадали во тьме вагона, бормоча себе под нос то ли молитвы, то ли проклятия.

Светлана Матвеевна, прикусив полные страдания губы, вертела головой в разные стороны, не в состоянии поверить, что где-то среди всей этой суматохи к ней взывает её сын, но лица Кирилла она не отыскала. Её била дрожь, дыхание струйками текло наружу.

Георгий и Кирилл перестали понимать, как им поступить дальше. Им хотелось, чтобы все заключённые просто остались на перроне. Всем прощающимся это хотелось. Хотелось самого простого – не расставаться.

Но на глазах всех оставшихся на платформе людей огромные грохочущие двери вагонов, вызывающих дурноту, закрылись. Светлана Онисина, как и все прочие заключённые, пропала в тёмном паршивом гробу на колёсах. Состав затрубил, а затем полетел вместе с ветром в никуда – куда дальше, чем должно было.

– Нечего тут смотреть… – выговорил мужчина, стоящий около Георгия.

– Вы знаете, куда поехал этот поезд? – поинтересовался у него юноша.

– В лагерь для жён изменников родины, в Акмолинск.

– А где это?

– Далеко, сынок. В Казахстане.

Страшное представление прошло, и толпа народа рассеялась. Тех, кто не прощался тут с родными, а был просто зевакой, охватило чувство облегчения и покоя, будто гора спала с плеч, и все страхи, кажется, прошли. А вот Георгий стоял на перроне, еле дыша и чуть не рыдая, ведь теперь они с братом, разлучённые с матерью, действительно оказались загнанными в угол.

– Слезай, Кирилл! Нам нужно идти! – крикнул Георгий брату.

– Нет! – плакал тот. – Мама уехала, бросила нас и больше не вернётся!

– Она не бросила нас! Она вернётся. Обещаю! – Георгий упёрся в младшего брата пронзительно пугающим взглядом.

– Ага… Я тебе не верю!

– Маме твоё поведение не понравилось бы! Слезай, я что-то тебе расскажу.

Кирилл, скользя вниз по столбу, стонал и причитал.

Георгий даже в мыслях понимал, что теперь ему предстоит быть родителем: опекать, охранять, обеспечивать младшего брата. Старший Онисин размышлял: можно ли жить и радоваться жизни на воле и одновременно так её ненавидеть? Отец велел ему держать хвост морковкой, но как? Эта мысль беспокоила парня.

Кирилл, оказавшись внизу, присел на корточки и прикрыл глаза, начав снова горько рыдать. Успокоиться не получалось. Георгий опустился на колени и, сильно нервничая, попробовал обнять брата. Они оцепенели и потеряли на какое-то время рассудок. Казалось, горе хотело удержать ребят, всосать их в себя. Навсегда.

Потом старший Онисин обхватил руками белое, как живая маска ужаса, лицо брата, повернул к себе и, не сводя с него глаз, произнёс:

– Я позабочусь о тебе, клянусь. Мы вместе, и мы непременно что-то придумаем. Мы сможем.

Кирилл перевёл дух и задышал ровнее, не сводя умоляющих глаз с Георгия. Несчастный ребёнок с трудом поднялся и, вцепившись руками в пояс старшего брата, крепко его обнял.

Вот и всё.

Георгию нужно было сосредоточиться и вернуть себе спокойствие. Быть как отец. Даже если он упадёт, то обязательно поднимется, каким бы трудным это ни было.

– Почему мама не предупредила, что уезжает? Она бросила нас? Да?

– Нет, – хрипло прошептал Георгий. Во рту у него пересохло. – Её заставили.

Он не признался Кириллу в своих опасениях, что, возможно, их мать заставили силой признаться в том, чего она не совершала. Говорить такое да и думать о страшном он себе запретил.

– Идём.

– Куда?

– Мы ведь так и не заработали денег на жильё.

Они направились к выходу с вокзала тем же путём, что и днём, когда бежали на перрон. Всё внимание Кирилла поглотила жажда воды и еды. Мгновение он молчал, глядя под ноги, загнанно дыша от спустившейся на город духоты. Она отрезала ему дальнейший путь.

– Я так пить хочу…

– И я, – машинально ответил Георгий.

Они минуту постояли, передохнули и снова пошли, пытаясь идти в прежнем ритме. Усталость выматывала. Кирилл рукой вытирал со лба пот и немного отставал от Георгия, как ни прибавлял ходу. Тот сильно спешил. Уже в сквере, недалеко от рынка, Кирилл позволил своим капризам вырваться на волю: он посмел себе хныкать, а прежде бледное его лицо теперь разрумянилось.

– За тобой не угнаться… Ноги болят. Понеси меня!

Георгий, находясь в апатии, сердито рыкнул:

– Нет. Я и сам уже устал. Потерпи. Пойдём-ка на вон ту скамью, видишь? Там и отдохнём.

Глядя на Георгия, Кирилл думал, что тот ещё что-то скажет. Но брат сохранял молчание. Задавать вопросы с пристрастием младший Онисин не намеревался. Обычная зона пеших прогулок с путаницей узеньких троп, гущей кустов и тенистых деревьев находилась в двадцати-тридцати шагах от ребят. Оказавшись там с побитым видом, они упали на скамью.

– Я голоден, – прошептал Кирилл с нотой истерии, опуская одну ногу со скамьи на землю.

Лицо Георгия напрягалось и выражало недовольство.

– Можешь помолчать? – он отозвался суровым тоном и с горячей настойчивостью смотрел в тот конец сквера, откуда доносилась весёлая музыка. Кирилл тоже прислушался и различил мелодии праздника и радостные возгласы детей. А Георгий вспомнил, что здесь неподалёку находится цирк, и вдруг идея словно влетела в голову Георгия и нарисовала там одну занимательную картину…

Глава третья. Цирк

Онисины разглядывали купол цирка – большой, слегка забавный и странный колпак, под которым скрываются чудеса.

Кирилл сидел на скамье, болтая ногами и засунув руки в карманы штанов. Он позволил себе тихонько спросить у брата, что они будут делать дальше.

Георгий оживился:

– А хочешь в цирк?

Кирилл засиял:

– Хочу.

– Тогда вставай.

– Но денег-то у нас нет.

– Вставай, говорю.

Со вздохом надежды Кирилл слез с лавки и направился со старшим братом в сторону цирка. Очутившись у входа, они увидели администратора – пожилого мужчину с добрым лицом. Именно он был обладателем голоса, зазывающего посетителей, и именно он проверял билеты, загородив собою вход. С посетителями он вёл себя обходительно:

– Ваш билет? Поторопитесь, представление начнётся через десять минут! Хотите купить билет? Один – пятьдесят копеек, будьте добры.

Онисины ходили туда-сюда, не решаясь подойти к администратору.

– Давай попросим впустить нас без билета?

– Только внимание привлечём… – Георгий размышлял: – Должен же быть хоть какой-то шанс попасть на представление? И как бы этот шанс не прошляпить…

Попасть в цирк им было очень важно. Это было первой и главной причиной отправиться на поиски служебного входа, поскольку центральный вход всасывал основной поток народа. За какую-то долю минуты перед Онисиными появилась та самая табличка с надписью: «Служебный вход. Посторонним вход воспрещён». Ребята изо всех сил старались быть незаметными.

– Входи, только тихо, – скомандовал Георгий.

– Но нас могут заметить! – лицо Кирилла покраснело от стыда.

– Ты хочешь в цирк или нет?

– Хочу.

– Тогда входи. Или мне нужно затолкать тебя туда?

– Нет, я сам.

Через некоторое время, придя в себя, Кирилл понял, что пробираться по тёмному коридору к зрительским местам не так уж стыдно и страшно. Здесь никого не было, ничьи глаза не могли уставиться на него с укором. В некоторых частях коридора хранился инвентарь. Если покопаться в цирковом барахле, то можно увидеть старые маски, костюмы гимнастов и эквилибристов, броские накидки на спины животных, клоунские парики и краски.

Неизвестно, сколько братья Онисины бродили среди декоративных наборов и мишуры; они спотыкались о вёдра и швабры, налетали на мешки с чем-то мягким и шелестящим.

В темноте появилось ощущение, что к ним кто-то подкрадывается, и Георгий заподозрил, что это были тот добрый администратор с сахарно-сладким звонким голосом и какой-то рабочий. Немедленно было решено спрятаться за шкаф: с бешено колотящимися сердцами ребята спрятались за ним и старались хранить молчание, бесшумно переступая с ноги на ногу.

Прошла минута. Вскоре братьям стало казаться, что прошло гораздо больше времени, а работники цирка не спешили уходить.

– Вадим, тебя же просили за слонами убрать. А ты чего? – администратор хотел было пристыдить рабочего.

– Про слона речи не шло, – возмущённо тот ответил. – Только про мартышек.

Администратор вздохнул:

– Мартышки сами за собой уберут, а слон нет. Ох, ну сейчас тебе директор задаст, Вадик.

Администратор и Вадим стояли так пугающе близко от Онисиных, что, понадобись им какая-то вещь из шкафа, они тотчас обнаружили бы ребят. Но вскоре разговоры работников цирка стали звучать тише и невнятнее, а затем и вовсе прекратились. Георгий и Кирилл прислушались и поняли, что те ушли дальше по коридору.

Осторожно, тяжело дыша и дрожа, первым высунул нос из-за шкафа нетерпеливый Кирилл. Он обтёр лоб.

– Слышал? Животные! Пойдём посмотрим! – оживлённо заговорил мальчик, и в возгласе его таилось безудержное веселье.

Георгий мигом приструнил брата:

– Да тихо ты!

– Пожалуйста, пойдём! Я так хочу их увидеть!

– Мы не знаем, где они. К тому же это опасно.

– Но они же в клетках…

Кирилл выбежал в коридор, но Георгий успел перегородить ему путь:

– Пойдём лучше представление посмотрим. Эти уже ушли.

Вместе они заспешили по коридору – ноги тихо шелестели по ковровой дорожке, которая заканчивалась за бордовой бархатной ширмой. Оказавшись возле ширмы, Георгий слегка приоткрыл её. С губ Кирилла не сходила улыбка радости. Онисины осторожно и зачарованно следили за тем, что происходило на арене цирка. Сначала показались гимнасты в своих сине-белых, расшитых золотой нитью костюмах. Из зрительного зала раздались аплодисменты, зазвучала волнующая неразбериха голосов, возгласов восторга и удивления. Плавные и грациозные движения гимнастов приятно завораживали братьев, но одновременно заставляли их быть начеку.

Георгий пытался рассмотреть скрытую темнотой публику. Среди зрителей цирка находился энкавэдэшник Черненко в компании девушки. На нём была кожаная куртка Андрея Сергеевича. Как обычно, вдавив голову в плечи, майор сидел и молча смотрел на круги, которые выписывали в воздухе гимнасты. Черненко не очень-то привлекало само представление, он как будто что-то выжидал. Дама рядом с ним была похожа на лису с вытянутой острой мордочкой и блестящими глазами-пуговками. По лбу у неё рассыпались пшеничные волосы. Она не сводила глаз с арены, кокетливо поправляя слетавшее с плеча платье.

Сливаясь в единую фигуру, переплетаясь ногами и руками, гимнасты встали почти перед глазами Георгия, так что он упустил из виду энкавэдэшника.

– Как это они так? – Кирилл понятия не имел о том, как людям в костюмах удаётся так сильно изгибаться и выкручиваться перед зрителями. Казалось, будто все части тела гимнастов были резиновыми, без костей.

– Что «как»? – спросил Георгий.

– Ты что, не смотришь?

– Смотрю. Не болтай! Заметят!

Никто из Онисиных понятия не имел, сколько сейчас времени, ведь время, особенно для Кирилла, потеряло всякое значение. Огни цирка светились ярко и маняще, как разноцветные драгоценные камни.

– Вы кто ещё такие? – сердито раздалось за спиной.

Ребята обернулись и увидели администратора, который стоял, подпирая руками бока. Его лицо теперь выражало злость. Пальцы работника цирка больно заплясали по ушам Онисиных.

– Дяденька, не надо! – взволнованно просил Георгий.

– Пристроились мне тут! Наглецы!

– Отпустите! Отпустите! – визжал Кирилл.

– Деньги платите, оболтусы! – кричал администратор.

– Простите нас! Простите! У нас нет денег!

– Сейчас к директору пойдём, а потом милицию вызовем. Ничего-ничего. Вы у меня получите…

– Мы не знали, что так нельзя… – попискивал Кирилл.

– Не надо милиции, – просил испуганный Георгий.

Руки мужчины были холодными как лёд и больно обжигали мочки ушей ребят. Пока он тянул их по коридору, Георгий пробовал ещё что-то сказать, оправдаться, но у дверей кабинета директора ему пришлось замолчать.

У директора цирка Семёна Петровича, грузного мужчины лет пятидесяти пяти, мальчишки вызвали небольшое удивление:

– Это ещё кто? – сурово и с недоверием спросил он.

Онисины растерялись и опустили головы вниз. Кирилл захныкал.

– А это, Семён Петрович, беспризорники и бесстыдники. Полюбуйтесь. За билеты не заплатили, но роток на представление разинули. Милицию вызывать будем?

Георгию захотелось протестовать. Он, открыв рот, пытался заговорить, но вышло так, что перебил его Семён Петрович:

– Вызывай, конечно. Раз у них денег нет, зачем ко мне-то привёл?

– Постойте! – выпалил Георгий. – Давайте мы отработаем стоимость билетов!

– Да, – согласился Кирилл.

– Хм. Работников у нас хватает, молодой человек, – сказал Семён Петрович.

– А как же клетки с животными? Кажется, их никто давно не чистил. Такая вонь стоит, аж на улице глаза режет, – продолжал Георгий.

– Как ты со старшими разговариваешь?! – ещё недавно добрый администратор цирка вмиг вновь побагровел от злости и скрутил ухо Георгия ещё сильнее. – Семён Петрович, позвольте выразиться, но мальчишек следует наказать. И по возможности сурово. Милиция наставит их на путь истинный.

– Помолчи, – прервал администратора директор. Пушистый котик по кличке Котэ, спящий на коленях Семёна Петровича, замурлыкал и повёл ушами. – Отпусти их, – мягко сказал он администратору. – Что же вы можете мне предложить, юноша? – обратился он к Георгию.

Георгий открыл рот, собираясь заговорить, сам не зная, что из его болтовни получится. Получилось вот что:

– Например, мы вычистим все клетки… Вдвоём мы быстренько управимся. А вы не вызываете милицию.

Хороший директор заботится о чистоте в цирке, поэтому идея парнишки Семёну Петровичу понравилась.

– Ладно, дипломат. У тебя есть два – точнее, уже меньше – часа, пока идёт представление. Где наш уборщик? – поинтересовался Семён Петрович у администратора. – Пусть всё покажет этим…

– Этот лодырь уволился, Семён Петрович.

– Тогда ты им всё покажешь.

– Но я… – изумлённо произнёс администратор.

– Что «я»? Мне показать? – хмыкнул директор.

Администратор попытался справиться с обидой в голосе и что-то возразить руководителю, но тут же самым жалким образом потерпел поражение и, склонив голову, покинул кабинет Семёна Петровича, потянув за собой ребят.