Детство Алексея прошло в селе Ревин Хутор, прилепившемся к берегу Черной речки, словно ласточкино гнездо к глиняному обрыву. Это был мир простых радостей и незамысловатых забот, мир, пропитанный запахом сена, парного молока и дыма из печных труб.
Дом их был старым, деревянным, с покосившимся забором и большим садом, где по весне гудели пчелы, собирая сладкий нектар. Лето Алексей проводил на речке, пропадая там с утра до вечера. Он учился у отца премудростям рыбалки, плавал, строил плоты из бревен и мечтал о дальних странствиях. Зимой катался на санках с крутого берега, играл в снежки с соседскими ребятишками и слушал сказки, которые рассказывала ему бабушка долгими зимними вечерами.
Отец, Семен Гордеев был мужиком немногословным, он учил сына косить траву, колоть дрова и, конечно, любить реку. Мать, добрая и заботливая, пекла вкуснейшие пироги, а долгими вечерами пела грустные песни о любви и разлуке.
Алеша любил свой дом, свою семью, свое село. Он чувствовал себя частью этого мира, частью этой земли. Но однажды все изменилось.
В тот злополучный день они с отцом отправились на рыбалку, на их любимое место на Черной речке. День выдался ясным и теплым, и Семен предвкушал хороший улов. Они расположились на берегу, закинули удочки и стали ждать.
Клев был отличный. Сначала клевало у отца, а потом повезло и Алеше. Он почувствовал сильный рывок и, затаив дыхание, начал вытягивать леску. Рыба была крупная, и мальчик, увлекшись борьбой, совсем забыл об осторожности. Он подался вперед, пытаясь лучше рассмотреть свою добычу, и внезапно потерял равновесие. Берег был скользким от влажной травы, и Леша, не удержавшись, упал в воду.
Он не умел хорошо плавать, и течение быстро понесло его вглубь. Он барахтался в воде, кричал о помощи, но река, казалось, заглушала его крики. Мальчик чувствовал, как силы покидают его, как вода заполняет его легкие.
В последний момент, когда он уже почти потерял сознание, он увидел отца, бросившегося к нему на помощь. Отец схватил его за руку и вытащил на берег, но Леша уже наглотался воды и был без сознания.
Отец долго тряс его, пытаясь привести в чувство, и, наконец, Алеша открыл глаза. Он кашлял и задыхался, но был жив.
Мать, узнав о случившемся, пришла в ужас. Она обвинила отца в том, что он не уследил за сыном, и заявила, что больше не может жить в страхе за его жизнь. Она кричала, что им нужно уехать из села, подальше от этой страшной реки, подальше от опасности.
В конце концов она уговорила отца отпустить её с Алешей в Москву, к её сестре. Она убедила, что ради будущего сына, он должен позволить ей увезти его в город, где у Алеши будут возможности получить хорошее образование и выбиться в люди. Отец долго сопротивлялся, не хотел покидать родные места, и не хотел разлучаться с сыном. Но он видел страх в глазах жены и понял, что для ее душевного спокойствия нужно отпустить их.
Так Алексей оказался в Москве, огромном, шумном, чужом городе. Они поселились в маленькой комнате в коммунальной квартире, вдали от центра. Вокруг были незнакомые люди, незнакомые улицы, незнакомые запахи. Матери приходилось работать на двух работах, чтобы прокормить их.
Алексей пошел в школу. Учиться было трудно, он отставал от других учеников. Ему не хватало воздуха, простора, свободы. Он тосковал по простой сельской жизни, по речке, по отцу. Он часто писал ему письма, рассказывая о своей жизни в Москве. Но в ответ получал лишь короткие, скупые строки, полные тоски и одиночества.
Потом он часто вспоминал тот случай на Черной речке. Он чувствовал вину перед отцом, которого оставил одного, в этом глухом селе. Он понимал, что его спасение разделило его семью, оставило глубокую рану в сердце отца. И то, что он так жадно тянулся к реке и именно она едва не погубила его, казалось злой иронией судьбы.
В Москве он стал совсем другим. Более замкнутым, более осторожным, более серьезным. Он перестал мечтать о приключениях, перестал верить в сказки. Он стал реалистом, прагматиком, человеком, знающим цену жизни.
Москва дала ему образование, возможности, перспективы. Но она отняла у него детство, отняла его связь с природой, отняла его отца. Он стал москвичом, но в душе навсегда остался сельским мальчишкой, тоскующим по Черной речке и родному дому. И эта тоска преследовала его.
Ночь в душной московской коммуналке была для Алексея не временем отдыха, а ежевечерним испытанием. Днем оглушительный гул мегаполиса – грохот метро, гул машин, навязчивая музыка из соседских окон – заглушал тоску, глухую и ноющую, как больной зуб. Он мог отвлечься учебой, суетой, искусственным светом неоновых вывеск. Но ночью, когда город затихал, притворяясь спящим, наступал ее час. Тишина становилась звенящей, и в ней просыпалась память. Не светлая, а та, что пряталась на самом дне, пропитанная запахом влажной земли, ивовой коры и тины.
И тогда приходили сны. Вернее, один и тот же сон, который с каждым разом становился все подробнее, все реальнее, все безжалостнее.
Сначала река являлась ему такой, какой он помнил ее в самые счастливые дни детства: ласковой, игривой, искрящейся под июльским солнцем. Во сне он снова был маленьким Лёшкой, с босыми ногами, потемневшими от загара. Он бежал по нагретому песку, чувствуя, как каждый шаг отпечатывается на мягкой поверхности, и с разбегу плюхался в прохладную, чистую воду. Она обнимала его, шептала что-то доброе на ухо пузырьками воздуха. Он нырял, открывал глаза и видел сквозь янтарную толщу солнечные лучи, играющие на стайках юрких пескарей. На берегу сидел отец, с удочкой в руках, его спокойная, надежная фигура была такой же неотъемлемой частью пейзажа, как старая ива, склонившаяся над водой. Он смеялся, и его смех был самым естественным звуком на свете. Это был сон-воспоминание, сон-убежище.
Но идиллия длилась недолго. Солнце всегда садилось слишком быстро в этом сне. Небо на западе заливалось багровым, тревожным закатом, и вода мгновенно темнела, становясь из прозрачной сначала серой, затем густо-синей, и, наконец, черной, как деготь. Ее поверхность переставала быть гладкой – она начинала бурлить и клокотать, как вода в котле, выпуская пузыри болотного газа с запахом тления. Ласковая речка превращалась в зловещий, живой организм.
И тогда начинался главный кошмар. Он снова тонул. Не просто падал в воду, а его затягивало воронкой, с непреодолимой силой. Он чувствовал леденящий, парализующий холод, который обжигал кожу хуже огня. Вода, тяжелая и густая, как сироп, с силой врывалась в рот, в нос, заполняла легкие. Он видел, как с берега, с лицом, искаженным ужасом, бросается в воду отец. Он плыл, его сильные руки рассекали темную воду, он был уже совсем близко, их пальцы почти соприкасались… И в этот миг что-то огромное и невидимое утягивало отца вглубь, под коряги, в темноту. Исчезал последний лучик надежды. Алексей оставался один в ледяной пустоте, а его самого тянули вниз чьи-то цепкие, скользкие руки, обвивавшие его ноги, как водоросли.
Во сне река обретала голос. Это не был шепот – это был гул, идущий из самой ее толщи, низкий, вибрационный, от которого дрожали кости.
«Предатель… Беглец… Ты оставил его… Ты оставил меня…»– нашептывали, вернее, нагнетали в его сознание воды. Она обвиняла его в смерти отца, в том, что он сбежал, забыл, предал память, предал саму землю.
Иногда сквозь толщу мутной воды проступал лик. Женщина. Она выходила из глубины, мертвенно-бледная, с кожей, отливающей перламутром мертвой рыбы. Волосы, темные как водоросли, облепляли ее лицо и плечи, струясь по телу. Она была одновременно прекрасной и чудовищной. Ее глаза, огромные и бездонные, горели холодным, фосфоресцирующим светом. Она не говорила, а лишь смотрела, и в этом взгляде была вековая тоска и бесконечная жадность. Она медленно протягивала к нему руку с длинными, синими ногтями, и во сне Алексей чувствовал непреодолимое желание сделать шаг навстречу, обрести наконец покой в ее ледяных объятиях. Это желание пугало его больше самого утопления.
Ему снились и другие обитатели. Тени, плывущие в глубине. Лица утопленников, раздутые и бесформенные, с выцветшими, выеденными водой глазами. Они медленно кружили в подводном танце, их рты были открыты в беззвучном крике, а руки в немом отчаянии тянулись к нему, к живому, умоляя о помощи, которую он не мог оказать. Он был всего лишь мальчишкой, беспомощным перед лицом древней, равнодушной стихии.
Самое страшное начиналось, когда он просыпался. В первые секунды он задыхался, судорожно хватая ртом воздух московской комнаты, не веря, что он не в воде. По щекам текли слезы, смешанные с холодным потом. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. И тогда, в полной тишине ночи, ему чудилось, что он слышит его – едва уловимый, но отчетливый шелест. Не ветра за окном, а именно шепот. Водяной, мокрый, доносящийся будто из самой раковины в ванной или из водопроводных труб.
«Вернись… Вернись к мне… Домой…»
Она звала его. Неумолимо, настойчиво, как течение. Она обещала искупление, прощение, вечный покой. Но Алексей знал – это ловушка. Река не прощала. Она лишь заманивала, чтобы забрать навсегда.
Утро не приносило облегчения. Он просыпался разбитым, опустошенным, как после тяжелой физической работы. Его глаза были обведены темными кругами, руки дрожали. Он стал бояться ночи, бояться темноты, боялся самого засыпания. Кофе и холодный душ не могли смыть с него ощущение липкой, потусторонней скверны.
Он пытался говорить с матерью, но она не хотела слушать ничего о селе.
Она не понимала,что река преследовала его не только во сне. Она была в стуке капель из неисправного крана, в узорах на мокром асфальте после дождя, в случайно услышанной по радио песне о Волге. Она была везде. Она никогда не отпускала его.
Алексей чувствовал, как ее влияние растет. Простые сны-воспоминания сменились ужасом, а теперь ужас стал трансформироваться в нечто иное – в зов, настоятельный и непреодолимый. Он ловил себя на том, что машинально рисует на бумаге извилистую линию русла, что ищет в интернете случайные фотографии рек, что его рука сама тянется к телефону, чтобы посмотреть билеты до того самого захолустья.
И тогда он понял, что бежать бесполезно. Чтобы спастись, нужно было встретиться со своим страхом лицом к лицу. Он сменил тактику. Вместо того чтобы пытаться забыть, он начал изучать. Он погрузился в книги по местному фольклору, в архивы краеведческих форумов, в мифы о водяных, русалках-утопленницах, о древних божествах водоемов. Он искал упоминания о Черной речке, о Ревином Хуторе, о странных происшествиях.
И чем больше он узнавал, тем больше понимал: его кошмары – не просто плод больной психики, травмированной детской трагедией. Они были отражением какой-то старой, темной и совершенно реальной тайны, скрытой в омутах той самой реки. И его сны были ключом. Приглашением. Или приговором.
О проекте
О подписке
Другие проекты