Верховная жрица

Я принимаю дар.

Камень пролетел совсем рядом, попал в стражника. Тот завопил, завращал выпученными глазами. Ирма же дико захохотала, за что незамедлительно получила жесткий тычок по ребрам.

– Ведьма! Ведьма! – кричит толпа.

Епископ поднимает руку вверх, призывая людей к молчанию.

– Еще одно доказательство! – ясным, сильным голосом произносит он и резко опускает руку в сторону.

Хромой служитель вкладывает в нее зеленый бархатный мешочек. Священник вытаскивает из мягкой ткани и предъявляет толпе колоду карт:

– Таро! Инструмент дьявола! Его нашли в доме этой женщины, в тайнике за камином!

Вновь загудели, завыли, заскулили, залаяли. Если бы не стражники, разорвали бы ее руками. Но вершится справедливый суд.

– Ирма! – обращается епископ к женщине, произнося слова на распев, словно в трансе. – Пока-а-айся! Призна-а-айся и пока-а-айся в служении дия-а-а-волу!

– И ты отпустишь меня? – дрожащим голосом вопрошает женщина.

Епископ усмехается:

– Ты получишь шанс на спасение там, – поднимает указательный палец вверх. – Здесь тебя уже ничто не спасет… ведьма.

Епископ швыряет карты наземь, колода рассыпается, но переворачивается лишь одна, с изображением женщины на троне в папской тиаре – Верховная Жрица.

– Мне уготована иная судьба, епископ, – поднимает глаза Ирма. – Я принимаю дар. Тебе же возвращаться в этот мир снова и снова, пока не найдешь…

– Сжечь ее! – рычит священник, взмахивает полой расшитого золотом одеяния и шагает прочь с помоста.

Огонь уже занялся, жар его томным маревом окутывает тело. Веревки больно впиваются в грудь – не вздохнуть. Ирма поднимает голову, смотрит в толпу. Добрая половина этих людей бывали у нее: просили помощи, совета, подсказок, хотели знать свою судьбу. Она-то знала… откуда-то все знала. Но знать – не значит избежать. За то и поплатилась. На том и попалась. Погорела…

Средь сотни злобных глаз вдруг пара светлых, полных любви и нежности. Вцепилась в них взглядом. Он. Он! Тот самый, что приходил во снах.

– Гардиан, – шепчет она и тут же кричит от жгучей боли.

– Все хорошо, – отвечает неслышно, лишь движением губ. – Делай как учил. Закрой глаза и делай как учил.

Она послушно следует его указаниям. Закрывает глаза, расслабляет тело, выскальзывает сознанием из его оков, летит свободно над толпою. И слышит лишь его голос. Он зовет ее по имени: Ирма…

* * *

– …Ирма. Баба Баирма. Баба Баирма, – монотонно теребит ее за рукав Саянка, любимый правнучек, младшенький. – Баба Баирма, там к тебе пришли, баба Баирма.

Баирма раскрыла глаза, невидящим взглядом посмотрела на ребенка, на комнату, на женщину в дверях. И тут проснулась окончательно, встряхнула головой, прогоняя остатки сна.

– Вы в порядке, нага саэжы^[1]? – встревоженно смотрит на нее Сэсег.

– Да, задремала чуток. Что случилось, а?

– Люди пришли, принять просят. Не наши – городские, русские.

– Поздно что так? – заворчала старуха, но потянулась за изогнутой деревянной клюкой, поднялась на ноги, зашаркала ногами по полу.

– Так звать или нет?

– Зови, раз уж тут, посмотрю.

Сэсег юркнула в дверь, потом просунула голову обратно, потянула воздух широкими ноздрями:

– Горелым пахнет, нагасаэжы, в вашей комнате пахнет.

– Давно сгорело все, э? Зови людей, Сэсегма.

Баирма доковыляла до стола, покрытого тканевой цветной скатертью, села на крепкий деревянный стул, достала рукой до зеленого бархатного мешочка, подтянула к себе.

За дверью послышались шаги, робкий стук. В проеме нарисовалась грузная, холеная русская женщина. Не старая, вовсе нет. Но уставшая.

Шаманка сощурила и без того узкие щелки глаз. Смотрела не на женщину, а за нее. За спиной гостьи – он, тот самый… из снов. Гардиан. Хранитель по-нашему. Просителей всегда кто-то сопровождал, она всех видела. Вели к ней своих подопечных за подсказками. Но он явился впервые.

– Здравствуйте, Баирма Эрдыниевна, – заговорила женщина и суетливо заелозила руками в большой сумке.

Баирма указала взглядом на второй деревянный стул. Женщина села и снова засуетилась. Достала из сумки бутылку молока, печенье, конфеты. Выложила на стол.

– Я не знаю, правильно ли, – заговорила быстро. – Сказали, надо сладкое принести и молоко, а как и что… я не знаю.

– Звать как? Пришла зачем? – рубила вопросы Баирма, а руки уже развязывали тесемки бархатного мешочка.

– Дина я. Дом продать не могу. Уехать в Москву хочу, дочь уже там. А тут дом. Большой. Жалко бросить. Хороший. И продаю недорого. Покупатели приходят, нравится. А потом срываются. Три раза уже сделка сорвалась. Может, заговор какой? Может, прокляли?

– Э-э-э, глупые, все вам проклятья да дьяволы мерещатся. В себе разберитесь сначала, – шаманка презрительно фыркнула.

Она сжала в руках затертую зелень бархата, прошептала что-то в сухие ладони и высыпала из мешочка россыпь цветных камней. Долго не разглядывала, и так все ясно. Глянула лишь за спину женщине разок, чтоб в его глаза взглянуть, удостовериться.

– Ты, – говорит Баирма, – давно к матери-то ходила?

– Я? – губы Дины в тонкую ниточку растянулись. – Сестра ходит. Как положено, на Радоницу была, убирала могилу.

– А ты? Чем на мать обижена? Чего простить ей не можешь?

Дина свела тонкие брови к переносице, задышала часто:

– Не обижена я. Нет времени просто.

– Врешь мне, глупая. И себе врешь. Ни признать, ни исправить не хочешь. Оттого тебя и не отпускают. Пока здесь все долги не закроешь, не видать тебе нового места.

– Что признать? И что уж теперь исправить? Она нас с Милкой на мужика променяла. Замуж пошла, а сестру я поднимала! А ведь сама девкой… девчонкой еще была. Ребенком! – покатые плечи затряслись нервной дрожью. – И я зла не держала, все как должно сделала, когда… когда умирала мать – перед смертью простились, похоронили, памятник поставили…

– Но не простила…

– Да как? Как это простить?!

– А тут уж не моя забота. Я тебе задачу указала, а дальше как хочешь, так и решай. Хошь, к мозгоправам вашим ходи, хошь – в церковь. А не хочешь – не ходи никуды. Только камешек этот до самого конца протащишь, а потом по новой, в другую жизнь его поволокешь. Пока не поймешь – как простить. Пока не простишь. Вот твоя задача. Артефакт твой (тьфу ты, шайтан, слово-то какое). Хошь – верь, хошь – не верь. Мое дело – передать.

Шаманка поднялась, развернулась спиной к гостье, пошаркала к промятому дивану. Когда обернулась, уже не было никого. Села грузно, клюку аккуратно приставила рядом. Вздохнула.

– Гардиан, – шепотом позвала она. – Когда за мной-то придешь? Уж 99 лет тут. Отдохнуть хочу.

– Скоро, Ирма, скоро.

Самоубийца

Эту жизнь проживем до победного.

Предрассветное небо вовсе не так красиво, как пишут в книгах и постят в социальных сетях. Вот оно – серое, грязное, тяжелое. Нависает над городом мокрым ватным одеялом, роняет холодные капли на теплых людей.

Костя поднял лицо к небу. Беспросветное, как его жизнь. Ни звездочки, ни лунного лучика, лишь промозглая бесконечная тьма с бледным отсветом загоризонтного солнца.

Костя сделал маленький шажочек, заглянул вниз. Какой этаж? Тринадцатый? Да, тринадцатый… Это сколько же тут? Метров сорок? Зато наверняка…

Пальцы заледенели, но крепко цеплялись за край оконного проема. Тело инстинктивно тянуло назад, на лестничную площадку. Все его существо противилось задуманному. Может, как-то само получится? Пальцы ослабнут, нога соскользнет с подоконника… Но нет, тело не сдается, оно сопротивляется что есть мочи, цепляется за никчемную жизнь. Надо собрать волю в кулак и сделать последний уверенный шаг. Иного пути нет.

Он подвел всех – родителей, жену, сына. Надеялся на легкие деньги, уговорил отца заложить квартиру, сам набрал кредитов. И прогорел. Если бы только его касалось… Было бы проще, но теперь вся семья, все, кого он любит, будут расплачиваться за его беспечность и глупость.

Костя сдвинул правую ногу еще на полшажочка.

Развязавшийся шнурок ботинка соскользнул вниз, повис над серой каменной бездной. А внизу никого. Город спит.

Если бы Костя видел, то очень бы удивился. Прямо напротив него завис в воздухе его хранитель – Гардиан. Он заглядывал Косте в глаза, нашептывал слова поддержки, уговаривал. Только без толку. Костя не слышал.

Рядом же на подоконнике сидел хранитель-стажер, он просматривал Костины файлы на невесомом прозрачном планшете.

– Это его двадцать третья попытка! – удивленно воскликнул стажер.

– Да, так часто с самоубийцами. Если человек заканчивает жизнь сам, то он не может сменить настройки. Его вновь и вновь закидывает в те же самые обстоятельства, в ту же жизнь, пока он не разорвет петлю, пока не проиграет другой сценарий в этой точке.

– Временна́я петля самоубийцы? Это она и есть?

– Да.

– Двадцать два раза! Он проживал свою жизнь и прыгал из этого окна двадцать два раза! Неужели нельзя как-то помочь?

– Напрямую вмешиваться нельзя, а намеки и подсказки я уже все использовал, – с грустью произнес Гардиан.

– Может, разбудить ребенка в квартире рядом? Пусть заплачет! Костя вспомнит о своем сыне.

– Уже пробовал, не получилось, это вызвало лишь приступ горечи и вины.

– Тогда… давай с собакой этажом выше договоримся, пусть поднимет хозяина, выведет его гулять. Лифт вырублю. Вдруг человек его отговорит?

– Когда дверь хлопнет, он прыгнет. Этот вариант я проигрывал в первой пятерке. Я даже сумел как-то устроить сон вещий его матери, она проснулась и позвонила. А Костя сбросил звонок и шагнул.

– Любые попытки повлиять извне только подталкивают его…

– Да, похоже. Он должен передумать сам. Но как ему объяснить, что испытание надо пройти до конца, и самоустранение – не выход?

– А… что, если так?

Стажер погрузился в планшет, забегал тонкими пальцами по невидимому экрану, быстро-быстро меняя настройки.

Дождь вдруг закончился, неизвестно откуда подул теплый ветер, согревая околевшие пальцы. Костя поднял взгляд к небу. Там сквозь плотную грязную мглу прорывался к земле первый солнечный луч. Облака расступились, и словно птица из клетки, лучик выпорхнул на волю, а за ним еще один, и еще… и еще. Поливали землю теплом и светом, даже Косте досталось чуточку. Солнечный зайчик скользнул по высотке, прямо в подъездное окно на тринадцатый этаж. Ослепил человека, лизнул в нос и щеки.

Костя охнул, зажмурился. И так жить захотелось вдруг. Не телом, не инстинктами, а душой захотелось.

Отступил назад, спустился на площадку. В сознании все так же тяжело. Иллюзий, что беды разрешатся на раз-два, нет. Но надежда все же пробралась в сердце вместе с первыми лучиками нового дня. И значит, жизнь продолжается.

– Разорвали петлю, – охнул Гардиан. – Ну держись, родной. Не отойду от тебя ни на шаг, и эту жизнь проживем до победного.

Марк

А можно… обратно?

Марк струился неспешным потоком по транзитному тоннелю на ту сторону. Мягкое свечение тоннеля успокаивало, расслабляло, к Марку возвращалась истинная память.

Он вспомнил, что на самом деле он не Марк. Вернее, был Марком в последней земной жизни, но то лишь одно из его воплощений. Таковых было уже десятки. А сам он много больше, чем ограниченный рамками материальной оболочки индивидуум. Он – чистое сознание.

Последняя жизнь только что закончилась. Это была очень хорошая, невероятно удачная жизнь. Хоть и недолгая даже по земным меркам – Марк прожил 46 лет. И все у него получилось. Он добыл нужный артефакт, нашел ту самую любовь, которую искал из жизни в жизнь. Доступ к следующему уровню теперь открыт.

И все-таки его что-то смущало.

– Мои поздравления! – поприветствовал его Гардиан на выходе из тоннеля.

Гардиан – личный хранитель, настройщик программы и ассистент в делах житейских. Там, на земле, он незримо вел Марка, подкидывая подсказки, возвращая на путь, оберегая от ошибок. Но правила игры таковы, что выходить на прямой контакт хранитель не может. Ответственность за каждый сделанный выбор, за мысль, за действие лежит на игроке. А игрок, пребывая в материальной оболочке, ничегошеньки не помнит.

– Спасибо, друг. Да, все получилось в этот раз. Только… почему так быстро вывел меня из жизни?

– Ты же сам просил. До погружения. Помнишь, когда настройки судьбы делали, ты говорил, что если добудешь артефакт, то можно сразу выводить тебя.

– Действительно… просил. Хотел побыстрее перейти на другой уровень. Поторопился.

– Не переживай, теперь ты владеешь артефактом «настоящая любовь». Наполнишь ею следующие жизни, а это и вдохновение, и поддержка, и счастье даже в сложные моменты. Так что дальше интереснее и легче будет. Хочешь, прямо сейчас отправлю в новую жизнь? Жизнь, полную любви-и-и, – Гардиан пропел последние слова и открыл настройки новой жизни. – Куда отправишься?

– А можно… обратно?

– Как так?

– Обратно в ту же жизнь. В тело Марка. Туда, к Алисе…

– Ох ты ж… В тело Марка вряд ли. Нет, никак нельзя.

– Но просто к Алисе? Как угодно, на любых условиях. Понимаешь, она там совсем одна осталась. Так тревожно за нее. Я просто хочу быть рядом. А потом чтобы вместе вышли. Ну пожалуйста.

– Ох, как же это не по правилам, – вздохнул Гардиан. – Опять отхвачу от высших сил. Посмотрим, что можно сделать, не нарушая вселенских законов.

* * *

Алиса приехала на кладбище одна. Детей у них с Марком так и не случилось, а сестра и племянники не смогли. Да и не надо. Алиса хотела побыть наедине с мужем.

Со дня гибели Марка прошел ровно год. И вроде приняла, успокоилась, но необъятная пустота поселилась в сердце. Словно вырвали душу. И Алисе казалось порой, что она физически ощущает, как эхо раскатывается в груди, как пусто там и холодно.

– Здравствуй, мой хороший, – вздохнула Алиса, присаживаясь на мраморную плиту. – Как ты? Я вот тяжко…

Она достала из сумки поминальные блинчики, положила у основания памятной стелы. Коснулась рукой фотографии.

– Какой же ты тут смешной… – улыбнулась она, разглядывая любимое лицо на черно-белом снимке. – Как так вышло, что именно это твое фото взяли? Хотя… ты ведь именно такой и был.

Марк на снимке выглядел обросшим, даже лохматым. Темные с проседью волосы падали неровными прядями на широкий лоб, черные глаза смешливо щурились из-под кустистых бровей, а вот улыбки видно не было, так как все лицо закрывали густые усы и борода.

Алиса прижалась лбом к стеле и всхлипнула. Эхом на ее всхлип прозвучал протяжный вздох с присвистом. Совсем рядом, над самым Алисиным ухом.

Женщина вздрогнула, повернула голову. На другой стороне могильной плиты сидел пес, заросший, немытый, лохматый. Серая с белым шерсть падала неровными прядями на лоб, закрывая черные бусины глаз. Заросшая словно усами и бородой морда растянулась… в улыбке?

– Привет, дружок. Ты откуда здесь? – удивилась Алиса. – Потерялся? Голодный? – она протянула псу поминальный блинчик. – Держи, Марк не будет возражать, он любил собак.

Лохматый проглотил блин в мгновение и даже успел лизнуть ее руку.