Отзывы на книги автора «Андрей Платонов»

Давненько не читала Платонова, хотя очень люблю его произведения и его неповторимый стиль письма. Глыбы слов и фраз, на первый взгляд кажущиеся неотёсанными и грубыми, а в действительности это настоящее мастерство, объём кубических предложений с их четкими линиями и прямыми углами. С удовольствием прочитала рассказ, который, несмотря на краткость, всколыхнул в душе всё то, что может дать лишь проза Андрея Платонова.

Кто сказал, что один в поле - не воин? Воин! Да еще какой! О человеческой несгибаемости автором было сказано уже много в других его книгах. Этот рассказ явился очередной крепкой сваей, умело установленной для поддержания взглядов, мыслей и философии Платонова.

История о молоденькой учительнице, которая в 20-летнем возрасте, сразу по окончании курсов, по распределению отправилась в селение Хошутово, со всех сторон окруженное песками. Ничего по-настоящему не знающая о жизни, т.к. отец оберегал ее от "ненужной" информации, она вдруг сталкивается с нищетой, голодом и смертью. Её школа не нужна жителям селения, ведь у них другая "школа" - выживания. Но молодая женщина не опустила рук и подошла к решению проблемы иначе. Терпение и труд. Сюда бы я добавила еще ум и смекалку. Таким образом, в Хошутово узнали новую жизнь, лучшую жизнь. И, пройдя такой тернистый путь, потерять всё то, что было добыто тяжелым трудом, было бы страшным ударом. Возможно ли такое? В жизни возможно. Но единственно важным остаётся вопрос: сломается ли человек или воспрянет духом и начнёт создавать лучшую жизнь сызнова? В данном случае ответ однозначен.

Книга состоит из трех частей: письма жене, страницы из записной книжки, рассказы. Странно, что издатель поместил письма и записи в начало, а не в приложение.

Рассказы о войне понравились очень сильно. Они написаны в жанре сказа и посвящены русским людям, оказавшимся вдруг на войне: в оккупации или на фронте. Очень разнообразные, но всегда цельные и при этом неожиданные, сильные характеры. Каждый из них думает, что "трудно сейчас нашему народу - весь мир он несет на плечах, так пускай же мне будет труднее всех". Особый интерес у писателя вызывал вопрос: кого потеряла страна, кем бы они могли стать - инженерами, писателями, и просто добрыми людьми.

Дат, конкретно узнаваемых мест нет - почти все названия условные, хронология выстраивается постепенно, когда появляется ощущение, что что-то изменилось.

Записные книжки - это или записи в телеграфном стиле, или какие-то абсурдные случаи. Я очень удивилась, как из такой мелочевки получились столь монументальные и мощные образы.

Письма - личные, с минимум информации, о денежных проблемах, о переживаниях (смерть сына, беременность, маленький внук).

Помните, как в стихотворении Есенина "красногривый жеребёнок" скакал за поездом, "тонкие ноги закидывая к голове"?

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?

В этом маленьком и грустном рассказе Платонова о первой встрече жизни мальчика со смертью, о двух любовях мальчика, одна из которых, мучительно вытесняет, убивает другую, и чёрной птицей кричит ночь, пролетая над рогом месяца, уткнувшегося в облако, месяца, по которому прозрачно и бледно стекает звезда...
Этот с виду простенький и во многом провокационный рассказ любопытен проникновением в тёмный, мучительный ум животного, коровы, тоскующей по своему ребёнку, который заболел и его разлучили с матерью ( символика человечества и природы).
Известно, что Платонов любил животных, относился к ним как к каким-то падшим, маленьким, юродивым ангелам, с подозрительными рожками ушек, ну, и просто рожек, одичавших и почти забывших о небе..
Так, как Платонов проникает в тёмную душу животных и царства природы, словно бы подняв над ало освещённым лицом мигающий фонарь сердца, ( апокрифический и утраченный круг Дантова Ада), проникал лишь Достоевский, сходивший в тёмные бездны человеческих душ.
Вы думаете, что у животных нет своих трагических бездн в их кротких, мерцательных душах? Мерцательных, ибо их души нестабильны, призрачны, словно бы они стыдятся и себя и мира, и потому не могут полноценно опереться на мир и себя, сбыться.

Маленький мальчик приходит вечером в сарайчик, в котором, рядом с отслужившим свой век и срок, осунувшимися и грустными вещами, грустно дремлет и жуёт "замученную смертью былинку", корова, почти не отзываясь на ласку мальчика, думая о своём теленке, которого у неё отняли.
Рядом, тяжело проходят вагоны, из одного из них доносится голос чужого телёнка... корова в сарае, откликается на этот слепой голос во тьме своим плачущим голосом.
Мальчик живёт возле железной дороге. Любит поезда и жизнь. Живой киноплёнкой, словно в немых фильмах, перед ним проносятся кадры окон несущегося поезда. Вот, поезд замедлил ход. Стало видно человека, который сказал мальчику, помахав рукой : "до свиданья, человек!". Мальчик ему ответил - про себя : "до свиданья! Вырасту, увидимся!!
Ты подожди меня, живи, не умирай!.."
Весь мир открыт перед мальчиком. Смотря в школе на карту мира, ему кажется, что его ждут, открывая свои голубые, тёплые объятия дней, Испания, Восток, Амазонка...Почти райские луга и прерии, на которых свободно пасутся коровы, лошади...
Сердце мальчика жадно поглощает всю цветущую красоту мира, и кажется, что это не сердце бьётся, а словно телёнок, в тёплой темноте тела, жуёт траву солнечных лучей, и колкое, сладкое сено звёзд.
Только бы не спешить, не подавиться счастьем, красотой мира, как телёнок, подавившийся чем-то, словно бы забывший о том, что ест, что существует, и в мыслях, словно в стихотворении Есенина "Корова", радостно несущегося по " белой роще и травянистым лугам".
Как и в любом произведении Платонова, пейзаж повествования, словно тёмным холодком, схвачен, то тут, то там, Эль-Грековыми тенями смерти.
То былинка " замучена смертью", то мальчик боится заходить в свой палисадничек, ибо он похож осенью на "кладбище растений".
Карим, синим, живым блеском, цветут сердца и планеты... словно в ночи, острым, призрачным блеском сияют рельсы орбит.. Жизнь несётся к своей мечте, иногда, пробуксовывает, вязнет на подъёме, и тогда, звёздами, словно песком, для сцепления, устилается путь, млечный путь..
Словно в жуткой русской сказке, мальчик помогает машинисту, посыпает рельсы песком, ещё не зная, что именно этот поезд принесёт ему несчастье.
С удивительной, пронзительной силой Платонов исследует мерцающие бездны души животного, охваченного горем.
Падшее звездою горе, в тёмной душе животного, не может остановиться, погаснуть, словно поезд с уклона, оно набирает фатальную безысходность оборотов, ибо ни сознанием, ни чужим участием, ни переключением на другое счастье ли, горе ли, душа не может его остановить.
Душа животного в печали - ввергается в обнажающую искренность и честность -перед самой собой и жизнью - экзистенциального ужаса, отвергая туманы обмана, могущего облегчить горе.
Если что-то заронилось в душу животного, то останется там на века, со всей оглушающей, бледной скоростью постоянства, словно в чистилище, невыносимо предстоящего перед взорами, уплотняясь до отчаяния и бреда тоски, от которой невозможно заслонить глаза и сердце, ибо веки и даже руки - предательски прозрачны.

Вы когда-нибудь видели, как животные сходят от горя с ума? Вы когда-нибудь слышали, чтобы животные, а не человек, из какого-нибудь романа Толстого или Достоевского, желало покончить с собой?
Боже! В каком же мире мы живём, что мы сделал с жизнью, природой, если даже животные в нём желают покончить с собой, ибо безысходное горе в них не может облегчиться ни словом, ни слезами - животным отказано даже в слезах!- а человек даже и не подозревает какие страсти и бездны полыхают в этих кротких глазах, которыми природа так грустно смотрит на него с земли, словно бы прося о чём-то, моля, о чём-то..
Ладно, люди, чёрт с ними - а чёрт, быть может, и правда с ними, - но какой грех совершили животные, что им досталась эта бессловесная, неизбывная мука?
К людям сходят боги, умирают за них... А кто сойдёт, преклонит колени над этими безмолвными падшими ангелами, не могущими даже плакать?

Однажды Горький спросил у Есенина : "читали ли вы "Рай животных" Клоделя? ( возможно, Горький ошибся, и это был не Клодель, а Франсис Жамм)
Есенин не ответил, пощупал голову обеими руками и начал читать свою "Песнь о собаке". И, когда он произнёс последние строки :

Покатились глаза собачьи
Золотыми звёздами в снег

на его глазах тоже сверкнули слёзы.

Не знаю, есть ли рай для людей... но хочется верить, что рай для животных - существует. Они его заслужили.
И в этом раю, встретятся и корова со своим телёнком, и есенинский жеребёнок пробежит рядом по тёплому блеску травы, и собака под высоким деревом будет там играть с щенятами, изредка, с тихой и смутной тоской, поглядывая на грустную, моргающую звезду,которая вот-вот заплачет, звезду, на которой люди, словно звери, продолжают мучить и жизнь и себя.

Кадр из короткометражки Александра Петрова по мотивам рассказа Платонова, выполненной в технике "живопись по стеклу".

Письма [1920-1950 гг.]
Об Андрее Платонове как писателе всегда очень неловко говорить в быту. Это явление, взятое исключительно в литературном аспекте, прошло по касательной ко всему, что происходило до него и после него. Конечно, были подражания, особенно после открытия для массового читателя. Но проза Платонова так и не встала в какие-то определенные ряды – то ли гений, то ли юродивый. Документальное наследие писателя и вовсе отодвигает едва намеченные ориентиры.

Уцелевшие за 30 лет письма Платонова как в флипбуке приводят в движение его биографию – от молодого инженера, входящего в литературу, до профессионального писателя, смертельно больного и раздавленного отсутствием публикаций. Благодаря обширному комментарию перед читателями развертывается суровая панорама общественной жизни 1920-1950-х годов. Письма много могут прояснить в Платонове как литераторе и его месте в той жизни. Но каким же удивительным человеком перед лицом реальности он предстает!

Человек, так эксцентрично выворачивавший слова и смыслы, оказывается, ученый-изобретатель и педант. Он шлет бесконечные, полные механистических шифров телеграммы о своей воронежской оросительной деятельности. Он упорно добивается материальной и идеологической поддержки от властей, сталкиваясь с дремучестью местных жителей. Он сам в себе воплощает того нового человека, о котором грезила советская власть, да и он сам выражал в своих рассказах. Только Платонов не был одержим блеском выдвигаемых лозунгов и честно видел неопрятное нутро человека. И этим уже не вписывался в наводимый пропагандистский глянец.

Платонов не бунтовал, он строил свою семейную жизнь. Ревнивец, какие откровенные и сладострастные письма сочинял своей условной жене Марии. Для этого времени такие эротические тропы не были чем-то экстравагантными, они наводняли бульварную литературу. Но в применении к живому человеку, право, вгоняют в краску. И это то немногое, что в письмах Платонова действительно от художественного слова.

Платонов – проситель. Он пишет своим литературным оппонентам у власти, от которых зависят публикации так, будто нет никаких конфликтов, разгромных рецензий, гласных и негласных запретов на публикации. По давней традиции писательской среды он берет жену в секретари, давая ей наставления, куда отнести рукописи и как поговорить с нужными людьми. Эти долгие и многочисленные записки и обращения вызывают ощущение морока, кошмарного двусмысленного положения, в котором находился Платонов. Вроде бы он получал заказы, командировки, каялся. Но никак не мог заработать заветную индульгенцию. Ему не отказывали в материальной помощи. Платонов хоть и бедствовал временами, предаваясь пороку пьянства, но всё же имел и квартиру (со всеми коммунальными неурядицами), и санаторное лечение. Но не было того, ради чего он существовал – книг.

Платонов – отец. Это самые разрывные, болевые страницы его биографии. Арест и ссылка сына Платона, патетические прошения освободить ребенка с патологиями, страх за его жизнь. И глухое молчание со стороны «органов». Семья Платоновых попала в жернова политической жестокости, которой нет разумного объяснения. Платон пережил лагерь, женился, у него появилась дочь. И тем больнее читать строки, будто написанные умирающим стариком, когда Платонов размышляет даже не о смерти сына, а спустя годы вспоминает совместные прогулки и осознает конечность счастья. Он идеализирует образ Платона как отец и писатель, чем загоняет свою травму глубже в собственную болезнь. Лишь в самом конце своей жизни писатель переключается на дочь Машу. И ненадолго воскресает в нем юмор поучений, трогательная забота о любимых людях, которые вновь вынужденно находятся далеко.

Судьба Платонова, его незлобивый, дипломатичный, местами инфантильный характер как многие другие. Но он часть того лицемерного общества производства, которая тоже составное целой эпохи. Трудно себе представить, в каком зыбком и опасном положении находился каждый, кто проявлял талант – литературный, организаторский, просветительский. Нет, это не какая-то безликая и кровожадная система. Это сами люди, которые ухватились за политический режим, чтобы вести войну друг против друга. И то, что время не поглотило эти письма, оставив по себе укоряющее свидетельство, несомненно, крепкий кирпич в фундаменте человечества.

«Однажды любившие»
Повесть в письмах – всего лишь эскиз, трепещущий штрих неслучившегося произведения. Это совсем не тот Андрей Платонов, что стал явлением литературы. Этот фрагмент прочно привязан к обширному наследию, в котором слышны романтические традиции и бьется дерзкая жилка той степени откровенности, которую позволил XX век. В тексте чувствуется предвкушение эротического всплеска, когда молодой человек вдали от предмета своего обожания готов не скупиться на образы и желания. Особую силу тексту придает то, что это подлинная натура Платонова, его тревоги, укоры, пестуемая страсть к Марии и нежность к сыну Тотику. Классический образец превращения биографической документальности в пронзительную поэзию. Фактура жизни автора ретушируется слогом, предощущением характера героя, с которым писатель хочет сохранить дистанцию. Наверняка, если бы Платонов реализовал этот замысел, в его библиографии появилось бы самое нетипичное сочинение, незамутненное страшным опытом, со всей пламенностью свободы 1920-х годов.

Письма [1920-1950 гг.]
Об Андрее Платонове как писателе всегда очень неловко говорить в быту. Это явление, взятое исключительно в литературном аспекте, прошло по касательной ко всему, что происходило до него и после него. Конечно, были подражания, особенно после открытия для массового читателя. Но проза Платонова так и не встала в какие-то определенные ряды – то ли гений, то ли юродивый. Документальное наследие писателя и вовсе отодвигает едва намеченные ориентиры.

Уцелевшие за 30 лет письма Платонова как в флипбуке приводят в движение его биографию – от молодого инженера, входящего в литературу, до профессионального писателя, смертельно больного и раздавленного отсутствием публикаций. Благодаря обширному комментарию перед читателями развертывается суровая панорама общественной жизни 1920-1950-х годов. Письма много могут прояснить в Платонове как литераторе и его месте в той жизни. Но каким же удивительным человеком перед лицом реальности он предстает!

Человек, так эксцентрично выворачивавший слова и смыслы, оказывается, ученый-изобретатель и педант. Он шлет бесконечные, полные механистических шифров телеграммы о своей воронежской оросительной деятельности. Он упорно добивается материальной и идеологической поддержки от властей, сталкиваясь с дремучестью местных жителей. Он сам в себе воплощает того нового человека, о котором грезила советская власть, да и он сам выражал в своих рассказах. Только Платонов не был одержим блеском выдвигаемых лозунгов и честно видел неопрятное нутро человека. И этим уже не вписывался в наводимый пропагандистский глянец.

Платонов не бунтовал, он строил свою семейную жизнь. Ревнивец, какие откровенные и сладострастные письма сочинял своей условной жене Марии. Для этого времени такие эротические тропы не были чем-то экстравагантными, они наводняли бульварную литературу. Но в применении к живому человеку, право, вгоняют в краску. И это то немногое, что в письмах Платонова действительно от художественного слова.

Платонов – проситель. Он пишет своим литературным оппонентам у власти, от которых зависят публикации так, будто нет никаких конфликтов, разгромных рецензий, гласных и негласных запретов на публикации. По давней традиции писательской среды он берет жену в секретари, давая ей наставления, куда отнести рукописи и как поговорить с нужными людьми. Эти долгие и многочисленные записки и обращения вызывают ощущение морока, кошмарного двусмысленного положения, в котором находился Платонов. Вроде бы он получал заказы, командировки, каялся. Но никак не мог заработать заветную индульгенцию. Ему не отказывали в материальной помощи. Платонов хоть и бедствовал временами, предаваясь пороку пьянства, но всё же имел и квартиру (со всеми коммунальными неурядицами), и санаторное лечение. Но не было того, ради чего он существовал – книг.

Платонов – отец. Это самые разрывные, болевые страницы его биографии. Арест и ссылка сына Платона, патетические прошения освободить ребенка с патологиями, страх за его жизнь. И глухое молчание со стороны «органов». Семья Платоновых попала в жернова политической жестокости, которой нет разумного объяснения. Платон пережил лагерь, женился, у него появилась дочь. И тем больнее читать строки, будто написанные умирающим стариком, когда Платонов размышляет даже не о смерти сына, а спустя годы вспоминает совместные прогулки и осознает конечность счастья. Он идеализирует образ Платона как отец и писатель, чем загоняет свою травму глубже в собственную болезнь. Лишь в самом конце своей жизни писатель переключается на дочь Машу. И ненадолго воскресает в нем юмор поучений, трогательная забота о любимых людях, которые вновь вынужденно находятся далеко.

Судьба Платонова, его незлобивый, дипломатичный, местами инфантильный характер как многие другие. Но он часть того лицемерного общества производства, которая тоже составное целой эпохи. Трудно себе представить, в каком зыбком и опасном положении находился каждый, кто проявлял талант – литературный, организаторский, просветительский. Нет, это не какая-то безликая и кровожадная система. Это сами люди, которые ухватились за политический режим, чтобы вести войну друг против друга. И то, что время не поглотило эти письма, оставив по себе укоряющее свидетельство, несомненно, крепкий кирпич в фундаменте человечества.

«Однажды любившие»
Повесть в письмах – всего лишь эскиз, трепещущий штрих неслучившегося произведения. Это совсем не тот Андрей Платонов, что стал явлением литературы. Этот фрагмент прочно привязан к обширному наследию, в котором слышны романтические традиции и бьется дерзкая жилка той степени откровенности, которую позволил XX век. В тексте чувствуется предвкушение эротического всплеска, когда молодой человек вдали от предмета своего обожания готов не скупиться на образы и желания. Особую силу тексту придает то, что это подлинная натура Платонова, его тревоги, укоры, пестуемая страсть к Марии и нежность к сыну Тотику. Классический образец превращения биографической документальности в пронзительную поэзию. Фактура жизни автора ретушируется слогом, предощущением характера героя, с которым писатель хочет сохранить дистанцию. Наверняка, если бы Платонов реализовал этот замысел, в его библиографии появилось бы самое нетипичное сочинение, незамутненное страшным опытом, со всей пламенностью свободы 1920-х годов.

Средняя Азия 30-х годов. В ущелье, привязанные друг к другу, идут девять девушек пленниц. Вечер молится. Свет от взошедшей луны, грустно перебирает тёмный блеск их склонённых головок, словно чётки. Одна маленькая женщина, 14-тняя персиянка Заррин-Тадж, идёт позади всех без верёвки.
Из родной Персии, ещё слышится запах цветов и песня птицы, словно бы грустно поют сами цветы, что-то оплакивая.
Посреди ущелья - чудо : камни парят меж небом и землёй. Притяжения больше нет. Они свободны... Нет, это просто река омывала корни древней чинары, и она обнимала, вбирала в себя то, что должно было её погубить, и поднимала к звёздам. Вот так и я - думает Заррин,- обнимаю и поднимаю к звёздам от бреда земли, своё сердце, своё горе, ребёнка под сердцем.
Достоевский боялся описывать насилие над детьми, но передавал живую боль их судьбы, отражённой в судьбах других героев. Платонов не боится описывать это насилие, но делает это так... чутко, словно бы вечно-юная душа, чувствует на себе живой и тёмный вес тела : они одно мучительное целое. Природа смотрит на это печальным взором лошади, тихих звёзд... Заррин лежит, склонив головку к востоку, пропускает сквозь пальцы песок... И вроде бы просто перебирает холодный песок, но сколько горячего, немого горя в этой фокусировки души на подробностях жизни!
Словно бы душа зарывается в эти подробности, забывается в них, чувствует себя песком, ветром, ночью : Заррин-Тадж уже нет. Делайте с ней что хотите : её уже нет! Она уже так далека от земли, от бледного, крестом простёртого на этой земле тела и тёмного человека, жуткой тенью навалившегося на это тело. Она смотрит на это холодным взором души, покинувшей тело.
Есть понятие "молоко скорби", когда ребёнок впитывает с молоком матери всю тёмную муку горя причинённого матери, впитывает ту самую страшную ночь, те самые страшные звёзды. Да и сам ребёнок в ребёнке, чувствовал тогда эту ночь, эти звёзды...
Такыр - это "горячая Арктика". Высохший Стикс, его горячее, в паутинках трещинок, дно, где мечутся неприкаянными душами - животные, люди. Здесь женщины ведут призрачную, поруганную жизнь.
В этом аду на земле, Заррин стала забывать себя среди рабского труда и бессмыслия судьбы. Бывало, она ложилась посреди Такыра, глядела на грустное небо, на ветер, и думала : вот и всё. И так будет всегда...
Но родилась Джумаль ( изумительный символизм имён-фамилий в рассказе), словно бы душа, покинула умирающее тело. В аду, мотыльком засверкало нечто живое, что впитало с молоком матери не только скорбь, но и память о цветах Хорасана и птицах, как о рае земном.
Девочка-душа росла, грустно повторяя судьбу многих рабынь, не замечая того, что превращалась в прекрасную девушку. Без ласки и воды в этом аду, желая чистоты и тепла, она поднималась на возвышенность, сбрасывала, словно ветхую листву, свою одежду, поднимала к небу веточки рук, и тихо стояла, подставляя свою обнажённую душу и тело, солнцу и ветру.
Жизнь её убивала. И как часто это бывает у Платонова, новую жизнь ей подарила смерть, которую она обняла.
Был некий странник, австриец, работавший когда-то оптиком, но бежавший во время войны, в эту пустыню, где его мучили миражи одиночеств и ада.
Платонову однажды сказали, что на его произведения нужно писать не рецензии, а исследования ( в этом смысле, в закоулочках текста и сомволизма Платонова, так же интересно блуждать, и даже заблудиться, как и в тихих закоулочках текста Набокова). Посему, умолкаю, оставляя дочку Заррин на заре её жизни, с раем в горячем сердце, который она желала бережно пересадить на пустынное место, возделав ад и смерть, дабы и из них проросла жизнь, и на земле не было бы больше насилия, рабства и безумия одиночества.

В чём тайна детства? В ребёнке множество душ - он их легко вырывает воображением, и живёт один, но как с товарищами. Взрослый же одинок. А ребёнок легко и воробьём живет, и былинкой

Андрей Платонов.

У Эдгара По есть грустная баллада "Улялюм" ( свет скорби) : человек, в какой-то печальной осени мира, блуждает по полям со своею душой, от смутного горя глядя странным, неузнавающим взором на мир.
Через 90 лет после создания этой баллады, другой мрачный гений, Андрей Платонов, и в том же возрасте что и По ( 38 лет), написал грустный и странный рассказ "Уля", странный даже среди других его странных рассказов, смутно повествующий не столько о странном ребёнке, брошенном матерью, сколько о сиротливой душе человеческой, брошенной матерью-природой; рассказ, повествующий о мрачной тайне гения и любви, смотрящих на этот безумный мир широко раскрытым сердцем, словно потерявшийся ребёнок.
В некоторой мере, этот рассказ - тайная исповедь музы и гения Платонова.
Какой-нибудь Стивен Кинг, из этого рассказа создал бы жутковатый роман. Эдвард Мунк мог написать по его мотивам кошмарную картину, с кричащими синевой глазами ребёнка среди человечества. А Сталкеру, приснился бы странный, славный сон...
Странную девочку нашли в глухой деревеньке возле почти библейского колодца. В её больших и печальных глазах, в их голубой глубине, люди видели самое главное, любимое на свете. Видели правду о себе и мире. Но девочка моргала, и люди не успевали разглядеть себя и мир.
Но были те, кто склонялся над глазами ребёнка, словно над зачарованными цветами, и зачаровывался сам, и смотрел, смотрел... пока не видел свою душу, подлинный лик своей души, похожий на лики ада. Иные сходили с ума. Иные - уходили от людей, и их больше не видел никто.
Тургенев, в одном из стихотворений в прозе, пишет о том, что Христос похож на всех людей сразу.
Глаза девочки не имели своего цвета, своей души, но были похожи на глаза всех людей, в разное время переливаясь то карим блеском, то синим, то тёмным, если она смотрела на что-то злое.
Но странно : правда человека и мира отражалась в её глазах, но сама она не видела этого, и ей казалось всё наоборот, словно в опрокинутом изображении на хрусталике глаза.
Для неё словно бы мир сошёл с ума, и даже бабочка могла преобразиться в нечто кошмарное, а другом по мечтам, мог стать крупный ворон.
Девочка забивалась в самое тёмное место, где не было видно ни мира, ни себя, и сердечко дышало, ширилось зрачком, отражая неведомый и чёрный мир.
Чёрный цвет - ослепший свет. Экзистенциальный ужас тьмы и печали может внезапно сбыться даже среди прелестного заката, голубых глаз и отражённой в них жёлтой луны, слившихся в душе заглянувшего в эти глаза в трагический чёрный кошмар.
Природа смотрит на себя нашими глазами, и не узнаёт, то пугаясь, то зачаровываясь какой-нибудь сверкнувшей мимолётностью. Что мы знаем о дисперсии света и добра ? Что мы знаем цвете вещей, о душе вещей, если их цвета- иллюзия, если тьма и зло бессознательно влекутся к свету, обнимая, поглощая его, но не насыщаясь им, если зримая красота мира - лишь неприкаянное отражение света ли, добра, любви...
Но "сказка" остаётся сказкой, и выход из этого абсурда, Платонов находит описывая его не то в русских, не то в библейский тонах. Правда, не оставляет чувство чего-то бесконечно-мрачного, страшного, что специально, словно в сказке матери на ночь, не было сказано, но что успело почувствовать сердце.

Работа Маргарет Кин

Сартр однажды заметил, что Экзюпери сделал самолёт органом своих чувств. Самолёт летит, рассекает крылом, словно ласточка, синее течение воздуха, и мы вместе с пилотом чувствуем это напряжение синевы, эту лёгкую изморось звёзд на крыле...
Вот так и Платонов любовно чувствует механизмы, машины, созданные человеком, словно бы расширяющие душу в мир, с её мечтой о полёте, о стремительном движении сквозь кроткие пространства природы, подобно грозе, участвующей в мировой, таинственной, творческой ярости стихий.
Машинист Александр Мальцев, маленький человек, вобравший в своё воображение красоту большого мира.
Движение поезда - темно и сладко тает, и кажется, что обнажённая душа летит над землёй, любовно приминая, разрезая крылом, словно птица, синюю рожь дождя, и вдруг, цветущая вспышка света - удар грозы перед тобой.
Ты чувствуешь тёплое движение мира в душе, чувствуешь в мире себя... зачем смотреть на что-то ещё? Весь мир в тебе... душа несётся над землёй : зелёные вспышки деревьев, синее змеение рек, тучи, пёстрые брызги цветов... я всё это видел. Всё это до боли моё... Стоп! Помощник Мальцева как-то странно смотрит на него. Вот Мальцев не заметил жёлтого сигнала, не заметил сигнала приборов. Впереди - стоит поезд. Кто-то машет, предупреждает, но Мальцев не замечает всего этого... Боже! Да он же ослеп от вспышки грозы!
Весь мир был в нём, он ехал ослепшим, и не замечал этого. Он представлял себе мир, нежно творил этот мир - душа танцевала в темноте...
Разве чтобы что-то увидеть, нужно на это смотреть ? Душа танцует в темноте... и в этом танце, участвуют цветы, деревья, люди, поезда, синие, словно падшие грозы, реки... Они - это он. Разве он не знает, не видит себя ?
Вот помощник Мальцева подводит его к дому, и спрашивает : "ты ослеп? Ты ничего не видишь?"
И Мальцев отвечает : " Что ты, я вижу всё : вот мой дом, вот дерево, а вот моя жена встречает меня у дома... Ведь правда, встречает ? "
Душа танцует в темноте... Мальцева отстраняют от работы, отдают под суд.
Прошло время. Он грустно сидит в какой-то безрассветной, апокалиптической ночи мира, плачет, слыша как мимо несутся поезда.
Душа танцует в темноте... В мире есть много такого, что мы не видим, что порою темно и страшно касается нас, причиняя нам боль и ужас смерти, ибо ревнует нас, быть может, боится нас и нашего проникновения в прекрасный и яростный мир. Но и в душе есть много прекрасного, яростное - тоже есть, порой вырывающееся наружу, к себе подобному, разрывая красоту чувства ли, сердца, взора...
Нужно только уметь, как и Мальцев, жить и чувствовать мир, всей красотой души, не унывать, танцевать, пусть в темноте, пусть над бездной, но сделать мир в душе, частью внешнего, большого мира, озарив его грозою чувства к нему, любовью и доверием к ближнему, чтобы "стало вдруг видно во все концы света", словно бы ты только что сотворил этот прекрасный и яростный мир, тихий, девственный мир, и увидел его таким, каким его не видел ещё никто.

Небольшую, но ёмкую повесть Город Градов, Андрей Платонов написал в 1927 году. В тяжёлый для себя период жизни, когда он столкнулся с непониманием окружающих, увольнением и травлей, работая в Тамбове в отделе мелиорации. Тамбов и стал прототипом Города Градов. Где ему приходилось существовать одному против всех.

Градов-град… Городишко, что вырос меж пыльных дорог, словно гриб после дождя – нелепый, но живучий. Здесь даже чернозём ленится траву родить, а чиновники плодятся, будто мыши в амбаре.

В Градове святыни – не иконы, а мощи Евфимия-ветхомещерника да Петра-женоненавистника. Но главный храм здесь – канцелярия, где вместо молитв – циркуляры, вместо чудес – протоколы. Хочешь колодец вырыть? Сперва Карла Маркса вызубри, да чтоб наизусть! А то, не ровен час, вода ослушается и польётся не в ту сторону.

В Градов приезжает Иван Федотович Шмаков освежить губернские дела здравым смыслом. Шмаков убежден, что Градов - оскуделый город, что даже чернозём травы не родит. Но Градов его пережуёт и выплюнет, как старый сухарь. Ибо Градов – не место, а состояние души. Это Русь, застрявшая меж прошлым и будущим, где сухари сушат «на войну», а сапоги живут дольше людей.

В конце Градов не стал областным центром. Потому что 4000 служащих да 2837 безработных – это не статистика, а притча.

Платонов сознательно деформирует язык, создавая ощущение «неумелой», но предельно искренней речи. Его герои говорят и мыслят коряво, но за этим скрывается глубокий трагизм.

- Канцеляризмы и бюрократический абсурд.

В «Городе Градове» изображен чиновничий аппарат, где язык становится орудием бессмыслицы. Персонажи говорят штампами, но за ними – пустота. Здесь видна пародия на советскую риторику, где высокие лозунги теряют связь с реальностью.

- Нарочитая «неграмотность» синтаксиса.
Платонов использует обрывистые, «спотыкающиеся» фразы, передающие мучительный процесс мышления.

2. Гротеск и абсурд как отражение эпохи.

«Город Градов» – сатира на советскую бюрократию, доведенную до абсурда. Чиновники заняты бессмысленными отчетами, а жизнь города парализована бумажной волокитой.

Платоновский стиль – это попытка говорить на руинах старого языка, создавая новый, более честный.

Платонов остается писателем, которого невозможно спутать ни с кем: его проза – это крик души...
...

Мы здесь все “пляшем”, “танцуем”, пишем рецки, истории со знанием дела. А в этот момент очередное животное страдает и гибнет ради вскармливания наших литературных амбиций. Давайте приостановим песни и пляски, закроем страницы книг и почтим коров, кур и свиней минутой молчания.