В детстве, мне было безумно интересно, — так же интересно, как вопрос: а есть ли жизнь на далёких звёздах? — а почему не все птицы улетают в жаркие страны, осенью?
И не менее интересно было узнать: а рассказывают ли прилетевшие птицы о райских, жарких странах, нашим «невыездным», как Пушкин, птицам, воробьям, например?
Неужели не было-таки ни одного воробушка, не заинтересовавшегося этим чудом: а куда улетают все птицы осенью?
Может там есть что то чудесное, что от меня скрывают?
Только представьте, что осенью, люди вдруг массово уезжают куда-то… ваш большой дом — пуст. Вы в нём один. и улица блаженно пуста. Даже машин нет.
Это же… жутко, и чуточку прекрасно. Или наоборот.
В детстве, я искренне верил, что это редчайшее явление массового лунатизма птиц, и, стоя осенним вечером на коленях на подоконнике, прижавшись лобиком и душой к доверчивой синеве окна, я почти молился этим птицам-лунатикам.
Иногда молюсь им и сейчас, стоя у окна и томясь по смуглому ангелу, и думаю вслух, губы мои думают и мечтают: вот бы сны влюблённых, по ночам, словно перелётные птицы, улетали к звёздам, или… в Акапулько, да хоть в Урюпинск!
И там бы тайно встречались..
Тогда расставание было бы легче переносить и люди бы меньше умирали от любви.
Что есть сердце наше, как не трепыхающийся, озябший воробушек в белых, и тоже озябших пальчиках бесприютного ангела?
Платонов написал пронзительную сказку для взрослых.
Порой кажется, что озябшая и бесприютная душа Андерсена, зашла в комнату Платонова, уселась в уголке дивана и тихо заплакала, и вместе они написали что-то таинственное, новую версию Дюймовочки… если бы её снимал Ларс фон Триер.
Если честно, у меня опускаются руки, когда на просторах интернета натыкаюсь на рецензии на произведения Платонова.
Всё равно что увидеть, как томиком Цветаевой, подправляют ножку книжного шкафа, или скрипкой Страдивари, выбивают ковёр.
Польза от этого есть? Да, но больше похоже на день (ночь?) открытых дверей в психбольнице.
Хочется отобрать у таких людей и Цветаеву и скрипку Страдивари.. И томик Платонова, и скрыться в лес.
Играть на скрипке я не умею, но попробовал бы… пугая лесника и очаровывая снежного человека и синичек. Или наоборот.
А потом, устроил бы в скрипке гнездо для ёжика, обнял бы скрипку… и ёжика перепуганного (не мной. Хотя...), и тихо заплакал бы в траве, по моему смуглому ангелу: вот до чего я скатился, любимая моя, в муке тоски по тебе!
Ты наверное думаешь, что я уже забыл о тебе и развлекаюсь с женщинами? Какое там! В лесу, озябший, сплю с ёжиками и скрипкой Страдивари! А хотелось бы с тобой…
К слову, по своей зачарованно-экзистенциальной атмосфере, рассказ Платонова напоминает гениальный мультик Юрия Норштейна — Ёжик в тумане.
Это именно русский дзен: путь бесприютной души — в тумане мира, души, затерянной в мире, словно лермонтовский парус.
Души — умирающей в мире — без любви и без друга, словно друг и любовь, это такое же жизненно необходимое качество для человека, как воздух, свет солнца..
Просто мы забыли об этом: кто может обходиться без друзей и без любви, тот не мудрый.. а скорее глупый и несчастный человек, с раскормленным как Винни Пух — Эго: питаться салом своим в спячке любви, не есть — мудрость.
В некоторой мере, рассказ Платонова, это русская версия Волшебника изумрудного города — экзистенциальная версия: ураганом уносит не дом с чудесной красной крышей и с девочкой, но крышу сносит — у одинокого старика и озябшего воробушка, унося их сердца в далёкие и райские страны — в смерть.
Кроме того, есть какая то странная телепатическая связь, между рассказом Платонова и повестью Хемингуэя — Старик и море (после вручение нобелевки Хемингуэю, он назвал Платонова — своим учителем).
Вот только воробей у Платонова — двоится. (Нет, он не сошёл с ума (хотя и это был бы любопытный сюжет), точнее — не сам воробей, а его образ: он одновременно похож и на образ мальчика-ангела из повести Хемингуэя, без которого жизнь старика была бы — адом, и одновременно, воробей — это образ некой золотой и воздушной рыбки.
И тут уже перекидывается сказочный мостик к Пушкину: не случайно, старик у Платонова, каждый вечер играет на скрипке, на Тверском бульваре в Москве, у памятника Пушкину.
Платонов пишет очень просто и.. волшебно, опуская всю милую клоунаду постмодернизма, так часто заслоняющую детское ощущение красоты и души, и чудесным образом, малыми штрихами, даёт ощущение чистой, небесной красоты (да, о вечном можно писать вот так, просто. Замечали, что постмодернизм современный, на который так многие падки, в погоне за необычным и «сладким», похож на 150-килограммовую балерину, сотрясающую сцену, потолок и сердца зрителей, уже не понимающих, что есть прекрасное, а что — пошлое.
Вообще, удивительно, как в музыке и пении мы почти все слышим, когда фальшивят, нас аж передёргивает.. а в литературе, мы этого почему то не видим.. и сами пытаемся порой за яркой необычностью образа, или мысли — спрятать пошлость и пустоту: это к вопросу о том, что не нужно стесняться быть «воробушками», и в любви и в жизни: в конце-концов, сладострастный поиск новых форм и истины в искусстве, и пресыщение «воробушками» — Пушкиным, например, — есть самый страшный вид разврата, более опасного и пошлого, нежели извращения де Сада: по сути, игры мотыльков).
Таким образом, простыми средствами выражения (а Платонов был гением постмодернизма, но отошёл от него, перейдя почти к христианскому смирению прозы), Платонов словно бы проявляет фотографию ангела.
Потрясающий эффект. Словно ты проснулся утром, а в постели твоей… мило посапывает смуглый ангел в легендарной лиловой пижамке.
Накрылся одеялом, словно крылом, и пальчики его розовые на ножке правой, так мило выглядывают из под одеяла.. словно подснежники из-под снега: ну как их не поцеловать!
А с чем сравнить нежный силуэт бедра, когда женщина спит на боку? Со скрипкой на снегу? Под снегом?
Любимая просыпается… а ты лежишь в обмороке, возле постели, с блеском слёз на ресницах.
Любимая в панике. Крик. Бьёт по щекам (меня, разумеется, не себя)..
В Европе есть прелестный синдром Стендаля: созерцая красоту произведения искусства, в музее например, человек может упасть в обморок от избытка чувств.
А в России… мужчины иногда просыпаются пораньше, лишь для того, что бы полюбоваться на своих спящих возлюбленных, и.. падают в обморок. Чаще всего от избытка красоты.
Но женщины то этого не знают! Просыпаются, сладко потягиваются. За окном давно уже чирикают воробьи, похожие на пушистые вербочки..
Женщина смотрит на спящего в постели мужчину и с улыбкой (тоже, как бы сладко потягивающейся: только женщины так умеют) говорит ему: эх, дрыхнет!
Ну вот.. моё сердце озябшее, словно воробушка, отнесло ветром куда-то вдаль от рассказа, к милой и тёплой московской постели моего ангела..
У меня есть маленькая тайна. Чуточку кафкианская: иногда, по ночам… я молюсь у иконки окна с фонарём, похожего на бездомного ангела с нимбом, звёздочкой бесприютной и клёном, о том, чтобы умереть и… стать воробушком.
Зачем мне рай? Там скучно и мрачно без любимой, как в мае — в Алупке.
Я был бы чудесным воробушком-непоседой: пел бы каждое утро серенады у окошка на 23 этаже (для воробья — это почти стратосфера. Подвиг! Меня бы все воробьи в округе, считали бы сумасшедшим).
А днём.. я порхал бы у милых смуглых ножек самой прекрасной женщины в Москве и московской области.. она бы мне улыбалась и.. возможно — о счастье, которое не знают и в раю! — наклонялась бы ко мне и кормила меня с руки.
Боже! Почему я не воробушек?!!
Порой, без грустной улыбки не взглянешь на рецензии на произведения Платонова:
- О чём рассказ Платонова?
- О любви к родине! — отвечает вымуштрованный читатель, стоя над рецензией, как бледный школьник у парты.
- Кто муж Крупской?
- Крупский!
На данный рассказ Платонова, самая популярная рецензия набрала 135 лайков. Пошлейшая рецензия, между прочим. (к вопросу об опасности рейтинговых рецензий и не только).
Начало рассказа — напоминает гениальный памятник Платонову, так и не поставленный ещё: вечер. У памятника Пушкину, стоит музыкант и играет на скрипке.
Футляр от скрипки — закрыт: он играет не для денег.
И в этом плане мы видим продолжение гениального диалога в стихе Пушкина — Поэт и толпа: играть свою мелодию души.. любви, не важно, не для глупой толпы, не для славы и сытой награды, а для озябшей красоты мира, для озябшего воробушка или одинокой женщины в ночи: играть потому, что не можешь не играть. И любить потому, что не можешь не любить.. даже если тебя не любит тот, для кого ты играешь.
В футляре — хлебушек, который иногда клюёт озябший воробушек.
У Цветаевой, в лихолетие революции, пропала поэма: ангел на площади.
Думаю, Платонов её нашёл..
Вам никогда не казалось, что скрипка похожа на раненое крыло ангела?
Это же о каждом из нас — рассказ Платонова. Или почти о каждом.
В одиночестве сумерек жизни, мы играем на крыле — мелодию своей души, любви.
Но нас никто не слышит. Тихо падает снег, как падал он 100 лет назад, 200 лет назад, при Пушкине, 500 лет назад, при Данте…
Воробушек грустит у наших ног. Кажется, тот же самый.. что грустил возле Данте, Цветаевой..
Какой-то прохожий остановился на миг, оглянувшись на вас.. а снег дальше пошёл, словно его душа бесприютная.
Женщина остановилась, слушая вашу музыку, закрыла лицо руками и тихо заплакала.
Может рай — единственно возможный рай в этом безумном мире — просто увидеть рядом с собой — несчастную и озябшую душу и согреть её в своих ладонях?
Может ад.. это не замечать вот таких вот воробышков в нашей жизни, томясь по каким-то райским птицам?
В этом странном платоновском образе, на самом деле, схвачена вся жизнь человека — его космическое одиночество, экзистенциальная жажда друга и любви, тепла.. и красота бесприютная, именно — бесприютная.
И не случайно вся трагедия разыгрывается возле памятника Пушкину, чья смуглая муза, словно бы чудесным образом была занесена когда-то в заснеженную Россию, как и любовь… на эту странную и безумную землю.
Это образ — души.
Наша звёздная душа, занесена на эту холодную землю, и ей тесно здесь и одиноко, и что то главное в душе гибнет здесь, каждый день.
И самое странное, что люди уже не замечают этого: ассимилировались, обросли сальцем души, пёрышки души стали яркими и лоснящимися…
Нет, этот рассказ не о любви к «тутошней» Родине, это таинственный и метафизический рассказ, в лучших традициях Плотина и Платона, о вечной тоске души по своей Небесной Родине, о которой многие забыли.
По сути, медленно умирающий в одиночестве музыкант, никому уже не нужный, встречается со своей душой — воробушком.
Т.е., бесприютная сила его музыки, напряжение нежности его одинокой души, становятся столь яркими, что словно по законам центростремительной силы, выбрасываются наружу.
Для Платонова, как и для Будды — нет особой разницы — в высшем смысле — между человеком, воробышком, цветком и звездой.
Все они — суть, единые, озябшие блики божества в этом мире, как и красота искусства, между прочим: оно у Платонова, напоминает раненое и одинокое существо, которое, вместе с человеком и воробушком, переживает экзистенциальный ужас жизни и планеты Земля, в целом, и словно приникающей на вечерних улицах к людям и говорящей им: милые.. давайте обнимемся все! И я, музыка, и ты — прохожий, и вон тот старик и воробушек!
Со стороны, конечно, это напоминает, что прохожего совращают.. на какую-то чудовищную оргию, которая не снилась и де Саду: оргия с воробушками!
Впрочем.. музыка у Платонова — молчит. Это я говорю за неё: просто в моей душе есть метка — тот же шрам, что и на душе Платонова.
Это же гениальный образ! Музыка — мучается вместе с человеком!
Словно и красота искусства, природы — вместе с человеком, томятся по чему то нездешнему!
Хоть мангу снимай по этому рассказу: вместо старика — молодой одинокий парень, умирающий в мире без любви, и в самый последний момент, когда он уже близок к самоубийству… его звёздная душа становится блаженно видна: он встречает свою озябшую любовь, в виде прекрасной смуглой женщины, в простом сером платьице, посреди зимы, на вечерней улице, возле памятника Пушкина.
И само искусство, словно заиндевевшее окно, заросло узорами райских цветов.
Словно и бог и рай, нежно проступают через искусство, и манят, манят озябшую душу куда-то..
Для его музыки было полезно, что бы в мире стало тише и темно
Вроде бы просто написанная строка, правда? Модернист бы тут сделал два сальто, вывихнул плечо, придавил двух воробышков и перепугал до смерти, старушку с авоськой, и потом бы улыбался так, словно это и было задумано и ему не больно.
Но это Платонов. Он бережен к воробушкам.. и к старушкам.
А теперь обратите внимание на непривычное вроде бы слово в данном контексте: полезно.
Так говорят о живом существе. И заметьте дивную синестезию смещения образа (по сути, Платонов берёт душу модернизма, без его клоунады. Мне нравится модернизм, но сейчас чаще можно встретить клоунаду, которая выдаётся за модернизм и это увечит вкус читателей) — не музыканту полезнее, а — музыке.
Музыка — словно раненое и демоническое существо, играющее с седым музыкантом на площади: совершенный образ поэта и его музы( почти как в Соборе Парижской Богоматери: Эсмеральда и козочка, играющая у её милых смуглых ножек: сейчас одна московская Эсмеральда тихо улыбнулась на 23-м этаже).
«тихо и темно».. это почти евангельские тени в строке. Тихо и темно.. как в начале мира. Или.. в конце.
Лишь тогда можно расслышать — Слово.
Помните стих Гумилёва? Как тихо стало в природе, вся — зренье она, вся — слух!
Старик — это тысячелетняя и одинокая душа поэта (а всякая душа — поэт). Словно Прометей, он прикован.. не к скале, но к памятнику Пушкину, и к нему прилетает не кровожадный коршун, клевать печень.. нет, прилетает его муза — озябший воробушек, с которым он, распятый на кресте одиночества и вечера, общается.
Любопытно, что воробей у Платонова — чуточку юродивый и с придурью.
Во первых, воробей — седой. Что уже мило, забавно и грустно.
Во вторых — он ходит пешком, а не летает. Т.е. воробей, словно падший демон: душа, утратившая в бурях жизни — крылья.
Знакомо, правда? Мы как-то забываем, что наша душа — летает, преодолевая многие преграды так же легко, как во сне ребёнка.
И лишь в горе или в сомнениях, утратив эту способность, мы понимаем с грустью: что душа наша волочится по земле, как седой воробей.
Воробей у Платонова вообще — сакральное существо, как бабочки у Набокова.
В его романе «Котлован», есть пронзительное в своей эсхатологичности место: заброшенный храм, заросший травой. Монахов — расстреляли. Никто не ходит уже в храм. Словно настал конец света. Иконки заросли плющом и тишиной, и лишь воробушек один сидит в этой церквушке, озябший, на месте ангелов, на витражах: он словно один молится, за всё человечество.
Платонов описывает экзистенциальное чувство смерти части нашей озябшей души, регистрируя, словно спиритуалист от искусства, малейшие её движения и переживания в космосе смерти.
Людям, живущим в непрестанном горе или в тоске по любимому человеку, известно, что человек, большей частью себя, может жить не только в жизни, но и — в смерти, словно в вечном ноябре, словно на далёкой планете, где вечные, сиреневые сумерки и всегда идёт тихий снег.
Однажды ночью, нашего озябшего воробушка, словно древний и таинственный ангел, подхватывает ураган и уносит его в далёкую и прекрасную страну — на родину Пушкина, в Африку. Но на самом деле — это загробный рай.
Но оказывается, не только русскому человеку, но и русской птице, может быть скучно и грустно в раю.. без того, кого мы любим.
Любопытно отметить тайную евангельскую символику в рассказе, но переосмысленную Платоновым — экзистенциально.
Хлебушек, которым кормился воробей — это было причастие жизни, человеческого милосердия и любви: одинокой и по своему распятой на этой холодной земле.
Но попав в Рай, воробушек наш причащается и красными ягодками, словно — кровью Христа.
Один мой крылатый и нежный друг (из «отряда» ласточковых, а не воробьиных, рассказывала мне, как в революцию, монахи с паствой, скрываясь в лесах, причащались ягодками красными..)
Т.е. мы видим странный мотив распятия самого причастия, Тела Христа, распятого как бы между двумя мирами.
По сути, Платонов словно бы говорит: бог не в раю и не где-то там в эмпиреях тёплых и сытых, а там — где любовь, и чем более безоблачная и сытая любовь, тем.. меньше там бога.
Можно ли укорять воробышка нашего, что ему стало скучно и.. стыдно что ли, в раю?
Помните известную мысль Платонова из «Котлована»? — Стыдно жить без истины.
А воробушку стало стыдно сытости рая. Стыдно.. без смуглого русского хлебушка и без друга своего. По сути, мы видим новое христианство от воробушка, когда уходят в паломничество не из русской глубинки, в Иерусалим, а — наоборот: из Небесного Иерусалима — в русский город, к милому и одинокому другу, нуждающегося в любви, как в боге.
В этом плане, Платонов описал первое в искусстве самоубийство.. в раю. И то — не человеком (тот бы испугался и постыдился), но — воробушком.
Во всяком случае, Платонов описал тоску по самоубийству — в раю.
Переведу с райского, на русский: Платонов фактически говорит, что стремление жить или родиться — это фотографический негатив самоубийства, ибо жизнь и смерть — подобны урагану: нечто преходящее, милое… как танец снежинок у вечернего фонаря, а подлинная жизнь — это красота и любовь.
Поразительно, но Платонов описывает бытие воробья (души) в безвоздушном пространстве смерти-урагана, так, словно космонавт выходит в открытый космос.. смерти.
Воробей, словно русская крылатая Офелия, кротко плывёт по голубому течению ветра, в окружении цветов перелётных..
Воробей у Платонова, таким образом, обретает трансцендентный загробный опыт — Лазаря, воскресшего из мёртвых.
А можно ли с таким опытом долго прожить на земле?
Это к вопросу о том, кто умирал от любви и потому зачем-то ещё жил, в чуждом ему мире людей и полыхающего ужаса глупой жизни.
В конце рассказа, хтонический мир ощущения смерти — разрастается, как.. цветы по весне.
Появляется черепашка.
Её заводит одинокий старик, тоскуя по воробышку.
Образ — инфернальный, спиральный.
Черепашка и скрипка — т.е. футляр. Тело — как футляр души и её вечной мелодии грусти над миром — души.
Т.е. мы видим тайный образ ангела, прилетевшего к старику, в образе черепашки: приползший ангел..
Сильный образ.
Таким образом, Платонов показывает, похлеще чем в Тибетской Книге мёртвых, бытие человека, умирающего, распадающегося на составные части: музыка, воробушек, черепашка, тоска, слёзы на ресницах..
Так умирают ангелы: Кафке бы понравилось..
Что интересно, Платонов описывает тут реальную черепашку.
Мало кто знает, что у Платонова была черепашка. Он привёз её из командировку в Самарканд.
Как её звали? Неизвестно..
Давайте пофантазируем? Адриэль? Фёдор Михайлович? Ночь? Любовь? Смерть?
Смерть медленно ползала по полу Платонова. Ползла то на кухню, то ванную: ей было одиноко в доме без Платонова.
Платонов приходил вечером и звал её: Смерть моя, где ты? И Смерть выползала из-за угла. Или.. Любовь?
А ночью, Смерть спала рядом с Платоновым.
Это было сложное для Платонова время.
Он жил с черепашкой — в Москве, а жена Мария, с сыном — отдыхали в Крыму.
У них в это время были частые ссоры..и вечная любовь.
Платонов писал Марии нежнейшие письма… а в ответ, его воробушек присылал пустое письмо, с тремя русскими буквами: Х..
Платонов думал о самоубийстве. Тихо плакал в постели. По полу одиноко ползала Смерть и ласкалась у его ноге, словно бесприютный и озябший ангел.
В конце этой странной рецензии, хочется добавить ещё одно.
Понравилась мысль Платонова, что в старости — душа не заживает.
Наверно, не только в старости: в горе, душа старится быстрее.
У каждого из нас есть такая Тверская, как в рассказе, где музыкант играл на скрипке, и у каждого из нас есть своя скрипка, на которой мы играем свою нежность и грусть: для меня такая Тверская — ЛЛ.
А потом мы тихо плачем в ночной постели, когда в нашей жизни станет совсем «тихо и темно», так тихо и темно… что можно услышать шелест крыльев ангела.