– Дохлые какие-то цветочки, – с сомнением констатировала Аня. – Небось, тёлки не дождался какой-то, а выкинуть пожлобился. – Аня скептически рассмотрела букет и поставила его в красивую пивную кружку, снятую для этой цели со стенда, налив предварительно в неё воды из пластиковой бутылки.

– Вот уж нет, Аня. Всё было совсем не так, – решительно ответил на предположение девушки Ленц. – Володя, подтверди. – Потребовал он правды от друга.

– Не так. – Печально вздохнув, согласился Лутковский.

– Ладно, пейте вино, – усмехнулась Аня. – А я только открылась. Всё утро как белка в колесе.

– Что так? – спросил Марк, принимая литровую бутылку вина.

– Брат из Крыма приезжал. Документы ему здесь надо оформить для его делишек.

– И как там, в Крыму? – поинтересовался Ленц.

– Ничего, – равнодушно ответила Аня. – Он мне свой телевизор пересказал, я ему свой. Почти поссорились.

– Отчего же «почти»? Что вас остановило на этом пороге? – Спросил Лутковский.

– Ну как… близкие люди…

– Это не тормоз для нормальной ссоры, – перебил девушку Ленц. – Брат на брата – это нормальный исторический процесс.

– Наверное, – пожала плечами Аня, – но мы не поссорились. Вернее, почти поссорились.

– «Почти» – это не поссорились, – усмехнулся Лутковский.

– Ты не прав, Володя, – убеждённо ответил Ленц. – Эмоциональная невысказанность очень опасна. Такое, бывало, наворотишь в себе месиво, что отравиться от собственных мыслей можно. Это ведь только кажется, что человек молчит. А на самом деле постоянно лясы точит и в большей степени со своим воображением. Доказать самому себе, что ты круче всех – милое дело. Уверен, что большинство людей, задумчиво идущих или едущих по городу, спорят с воображаемым персонажем – родственником или другом, но в исконном варианте с самим собой.

– Марк, ты за всех-то не расписывайся, – сказала Аня.

– Ну хорошо. Вот ты в машине едешь. Или идёшь куда-нибудь, о чём думаешь? – спросил Аню Ленц.

– Не переживай, – ответила Аня, – исключительно о тебе. Кстати, а где ты пропадал? С зимы тебя не видела. Или с весны, не помню.

– Он под Донецк консервы возил и проповеди пастырей, – ответил за Ленца Лутковский. – Я же рассказывал тебе.

– Если бы ты говорил мне, я бы запомнила, – веско ответила Аня. – А почему пастыри сами туда не ездят? – спросила она.

– Ездят, – нехотя ответил Ленц. – По крайней мере, одного я видел.

– Слушайте, давайте я с вами выпью. За возвращение.

– Я не воевал, Аня, – рассмеялся Ленц.

– А что ты там делал?

– Пердел да бегал.

– Слушай, не пошли, – обиделась Аня, слегка покраснев. – Что это за юморок у тебя туповатый появился?

– Ладно, Аня, не обижайся на это. Просто сорвалось…

В магазин зашёл пожилой человек и, не обратив внимания на Ленца и Лутковского, попросил у Ани налить полуторалитровую бутыль портвейна. Пока Аня отпускала вино, покупатель напряжённым, доверительным шёпотом сообщил ей о скандальной смерти Олега Глоты, не называя, впрочем, ни имени, ни фамилии, которые, по всей вероятности, не знал. Со слов этого информатора выходило, что из-под Донецка приехал солдат и сразу повесился. Аня посерьёзнела и, отпустив клиента, мрачно спросила:

– Вы с похорон, что ли?

– С чего ты взяла? – мрачно буркнул Ленц.

– Не знаю. Странные вы какие-то сегодня. И цветы эти, – Аня подозрительно покосилась на букетик в пивной кружке.

Лутковский хотел что-то сказать, но Ленц перебил его:

– Вовкин сосед от передоза помер. Представляешь, с войны вернулся, а тут накрыло парня. Но на похоронах мы не были, – торопливо добавил Марк.

– Какой сосед? – обратилась к Лутковскому Аня.

– Олег Глота. Может быть, знаешь, – ответил Владимир.

Аня задумалась. На лбу у девушки собрались морщинки, глаза затянула тревога. Она покачала головой.

– Не помню, – сказала она. – А как он выглядит?

– Да как выглядит, – пожал плечами Лутковский. – Обыкновенно. Рост средний. Волосы тёмные… Что ещё? – Владимир смущённо задумался. – Одежда как одежда. Такая как у всех одежда. Шарфик «Динамо» только…

– С шарфиком помню, – всплеснула руками Аня. – Надо же.

– Может, не того помнишь? – недоверчиво усмехнулся Лутковский.

– Того, – уверенно вмешался Ленц. – Футболка, штаны, шарфик, семечки, сорт пива, бабы, разговоры. Всё у них одинаковое.

– У кого это у них? – недовольно спросила Аня.

– У фанатов.

– Ну, знаешь, мой папа тоже болельщик.

– Я не о болельщиках говорю, Анюта, а о фанах, ультрас, – перебил Аню Ленц. – И неважно, чего они фанаты – мотоциклов, рок-группы или футбольной команды – это люди в ареале своих кумиров, и выйти из этого ареала очень сложно.

– Расскажи, что у вас просто, – усмехнулась Аня. – Тоже за километр видно, что художник или писатель. И одеваетесь одинаково, и говорите тоже. Так что не надо на других херню всякую говорить. Просто не сотвори себе кумира.

– Не сотвори из себя кумира, – громко и торжественно сказал Лутковский, как будто его осенило, и, запнувшись на фразе, он неожиданно икнул.

Зазвенел колокольчик, дверь открылась, и в магазин протиснулся очень толстый человек.

– Здрасте, – фамильярно сказал он и близоруко прищурился, разглядывая Ленца и Лутковского.

11

Это был человек небольшого роста при выдающихся телесных габаритах, с копеечным немигающим взглядом, крупной залысиной и беспокойным поведением. Даже стоя на месте и вглядываясь в наших персонажей, он заметно волновался, по крайней мере, визуально создавалось именно такое впечатление. На нём была футболка с Тарасом Шевченко в камуфляже и разгрузке. Кроме того, Кобзарь держал в руках винтовку М-16. Мужчина вытер о футболку руку, улыбнулся и протянул ладонь в сторону Ленца и Лутковского.

– Привет, – обрадовано сказал он. – Не ожидал вас здесь увидеть.

– Привет, Аркаша, – удивился Ленц. – И я тебя не ждал здесь. Каким ветром?

– По работе, – кратко, но не без гордости ответил толстый мужчина. – Я теперь на телевидении, – добавил он с напускным равнодушием.

– Кириченко, не мути, – недружелюбно сказал Лутковский. – На каком телевидении? Кто из идиотов тебя туда забрал и что ты здесь ищешь?

– А что ты стартуешь сразу? – обиделся на Лутковского Аркадий. – Ну, Паша Онисько устроил на «плюсы». Он сейчас…

– Знаю, где он сейчас, – прервал рассказ Аркадия Лутковский. – А здесь чего? Нас искал для интервью?

– Нужны вы кому-то, – высокомерно хмыкнул Кириченко. – Тут герой войны с собой покончил. Застрелился.

– А то, что он застрелился, это точно? – перебив Кириченко вмешался Ленц.

– Точно. Похороны были вот только. Мы опоздали. Но парень герой.

– Этот парень мой сосед, – после короткой паузы сказал Лутковский. – Он накачал себя наркотой до смерти, предварительно обложившись иконами.

Кириченко выпучил глаза и громко, по слогам произнёс: – Ни-ху-я-се-бе! – с каждым слогом глаза его расширялись всё больше и больше. В этой карей пустоте замерцали радостным предчувствием какие-то безумные искры. Даже сам матерный выкрик выражал удовлетворение и радость, как при находке чего-то ценного. Глядя на журналиста, Ленц скептически усмехнулся и сказал:

– Знаешь, Аркаша, когда-нибудь в Киеве памятник поставят жертвам журналистики. И даже не памятник, а мемориал.

– Памятник, – растерянно пробормотал Кириченко. – Так стоит же. На Отрадном, в парке.

– Ты видел это чудо? – Ленц обратился к Лутковскому.

– Рука с эскимо. Да, видел, – равнодушно ответил Владимир.

– С микрофоном, – поправил Кириченко.

– Тогда уже скорее с гранатой, – усмехнулся Ленц. – Но я, Аркаша, о другом памятнике говорил. С диаметрально противоположным смыслом. Ты всё прослушал, Аркаша. А ещё интервью у Володи хочешь взять.

– Да, – Кириченко хищно, в упор посмотрел на Лутковского, – Ты наговоришь нам на камеру, а мы поставим в титрах, что ты писатель.

Лутковского внутренне передёрнуло от этого предложения. Он брезгливо поморщился и неожиданно для себя согласился. Эта перемена от полного неприятия до согласия произошла мгновенно, без мучительных раздумий и сомнений. Как будто кто-то переключил телевизор с одного канала на другой. Перед глазами Лутковского вспыхнул экран, с которого он говорит правильные вещи, правильным тембром голоса, с правильным выражением лица и под этим видением отчётливо сияла подпись: «Владимир Лутковский, писатель». Некая неконтролируемая сила накрыла Владимира, он ощутил значительный прилив энергии, который был способен сокрушить нравственные кордоны.

Эта будоражащая трансформация была обычной реакцией Лутковского на подобные предложения. Их было немного, и от этого каждое из них действовало с силой убойного галлюциногена. Другое дело, результат этих появлений на экране. Владимиру всегда было немного стыдно смотреть на себя со стороны. Чувство разочарования гасило первичные эмоции, накрывавшие его в момент съемки. И, тем не менее, Лутковский всегда принимал предложения интервью, особенно телевизионного.

Не остановила Владимира даже настоятельное требование Кириченко снять интервью у парадного, из которого только что выносили тело Глоты. Насмешливое молчание Ленца и скептический взгляд Ани тоже не повлияли на решение Лутковского.

– Скоро приду, – мрачно бросил он в сторону друзей и пошёл вслед за Кириченко.

На улице стоял микроавтобус с логотипом ТВ, у которого молча курили двое парней. Увидев выходящих из магазина Аркадия и Владимира, один из них недовольно прокричал:

– А где бухло? Почему с пустыми руками?

– Работа есть, – делово ответил Кириченко и, указав пальцем на Лутковского, представил его. – Это сосед того парнишки. Сейчас снимем его и бухнём.

Владимира покоробило от слова «сосед». Такое определение аннулировало всякий стимул к съемкам. Владимир задумался, как бы поинтересней послать эту затею к чертям, вместе с Кириченко и всей его шайкой, но тут один из телевизионщиков узнал его.

– Простите, вы Лутковский? – спросил он и протянул руку. – Саша. – Представился он и добавил, – у меня ваша книга есть, про клоунов.

Лутковский невольно поморщился, маскируя этим своё явное удовлетворение от того, что его узнали, и, поймав себя на этом противоречии, искренне протянул руку Саше.

– Очень приятно, – сказал он и, попытавшись сострить, добавил. – Читаете мои книги, у вас хороший вкус.

Обменявшись рукопожатиями, Владимир попросил сигарету у Саши. Тот суетливо достал пачку и зажигалку. Лутковский, внимательно смакуя эту хлопотливую моторику вокруг своей персоны, по-доброму сказал:

– Кстати, в магазине тусуется Марк Ленц.

– Ленц, – повторил Саша, – не знаю. А кто это?

– Хороший поэт. Мой друг.

– Нет, не знаю. Не читал, – с сожалением ответил Саша.

Лутковский невольно улыбнулся, но эту приятную для Владимира беседу прервал Кириченко:

– Ну что, поехали? – обратился он ко второму парню, молча стоявшему рядом. – Валера, заводи. Саня, Володя, по местам.

– А что снимать будем? – уже в микроавтобусе по-деловому спросил Саша.

– Вот Лутковский говорит, что парень этот не стрелялся, а от передоза умер. Снимем его комментарий у парадного. Там цветочки рассыпаны. Дашь общую панораму.

– А нахуя снимать репортаж, если это было не самоубийство? – удивлённо спросил Саша.

– Чтобы было дохуя. Володя говорит, что парнишка иконами обложился перед смертью и «золотой укол» себе вкатил. Короче, поднимем проблему. После можно будет еще на ток-шоу обмусолить этот случай. Экспертов привлечём.

Машина внезапно дернулась, и Кириченко грузно упал в проходе между кресел. Падение произвело впечатление и на пассажиров, находящихся в салоне, и на сам автобус. Всех резко подбросило в креслах. С верхнего стеллажа упала сумка с аппаратурой.

– Блядь, Валера! – визгливо прокричал Кириченко и проворно пополз на коленках по проходу. Он попытался подняться, опёршись руками об заднее сидение, но тут к нему подбежал Саша и довольно сильно пнул его под зад ногой.

– Поза-доза, Аркаша! – весело крикнул он и засмеялся.

– Блядь, Саня! – возмущённо проговорил Кириченко. – Я тебе хуй оторву.

– Блядь, рассядетесь наконец, – крикнул водитель Валерий. – Мы едем или нет?

Кириченко и Саша сразу смолкли и послушно расселись по местам. Владимира удивила эта реакция на выкрик темпераментного водителя. Он посмотрел на Кириченко, тот конфузливо развёл руками и тихо, доверительно прошептал:

– У него брат погиб в начале года.

Лутковский сочувственно пожал плечами и уставился в окно. Машина медленно пробиралась между знакомых домов. Владимир увидел Лидию Владимировну, восседающую на своём привычном месте и близоруко наблюдающую за двором. Дети пробежали по дороге и скрылись за каштанами. Возле гаражей несколько мужчин эмоционально о чём-то беседовали. Всё было как обычно, как всегда, как будто в мире ничего не происходило. И эту великую гармонию резко взорвал водитель Валера:

– Так значит, паренёк на ширеве затормозил, – грубо сказал он.

– Да, не стоит говорить о том, как он умер. По крайней мере, я озвучивать эти подробности не стану.

– А что тогда ты скажешь? – растерянно поинтересовался Кириченко.

– Скажу, что Олег Глота был хорошим парнем и погиб, защищая родину.

– Да ну… – скривился Кириченко.

– Постой, – перебил его Лутковский. Тихо, чтобы не слышали другие, он добавил: – Ты задашь мне наводящие вопросы. Я уклонюсь от ответа. Вот тебе интрига. Дальше наведёшь справки у ментов. Они тебе нарисуют детальную картинку.

12

Лутковский с досадой смотрел на отъезжающий микроавтобус со съемочной группой. Ему захотелось немедленно зайти домой и тщательно вымыться. Тяжёлое чувство вины перед Олегом накрыло Владимира сразу после интервью. Внешне всё выглядело нормально – ему задавали заранее оговорённые вопросы, он корректно отвечал на них, но именно эта благопристойность более всего и угнетала Владимира. Он отчётливо понял, что просто пиарился на смерти своего соседа. Это не был открытый цинизм Ленца с его подобранными на асфальте цветами для Ани. Это была его собственная подленькая натура, грызущая остатки своей же совести. Лутковский представил, с какой язвительной усмешкой встретит его Ленц, и ему расхотелось, возвращаться в винный погребок, где Марк, без сомнения, поджидал Владимира. Он решил вернуться домой и, отключив всевозможные контакты, попытаться заснуть.

Владимир зашёл в парадное и нехотя, через силу начал подниматься на свой этаж. Он отчётливо понимал, что дома, скорее всего, вместо сна его накроет полубредовое состояние с провалами в кошмары, или же он просто с закрытыми глазами будет беспокойно ворочаться в своих мыслях. Возможно, и даже наверняка, через какое-то время в дверь позвонит, а затем постучит ногой пьяный Ленц, не дозвонившись ему по телефону, который Владимир по приходу собирался отключить. «Впрочем, – вспомнил Лутковский, – телефона у Марка нет. А значит точно припрётся».

Владимир представил, как после наружного грохота и угроз Марка он предстанет перед возмущённым другом, изобразив на лице сонное, а скорее глупое выражение. И как после шуточных объяснений они продолжат пить…

Лутковский внезапно остановился. Он увидел дверь, за которой недавно жил Олег Глота. Эта обыденность неожиданно смутила Владимира. Он взволнованно посмотрел на тёмный дверной глазок и невольно улыбнулся болезненной, кривой улыбкой. Его как магнитом потянуло к этому испуганному пространству, в котором сейчас, в какой-то иной реальности жили люди. Лутковский протянул руку и ладонью прикоснулся к серому дерматину, после чего вытянул шею и застыл в неосознанном ожидании чего-то. Тут же он услышал отголосок человеческой речи. Говорила женщина, но настолько нечётко, что Лутковский невольно подставил ухо к самой двери и напряжённо вслушался в речь. На монотонное женское бубнение грубо отозвался мужской голос. Отчётливо послышалось звяканье посуды. Лутковский повторно улыбнулся, услышав эти звуки и голоса, и в этот момент у него зазвонил телефон. Громко зазвонил. Неожиданно громко. Лутковский вздрогнул и тут же услышал, вернее, ощутил, как там, за дверью мгновенно всё замерло. Испугавшись этой тишины, Владимир бросился вниз. Выбежав на улицу, он быстро зашагал в сторону винного магазина Ани, даже не сообразив сначала, что идёт именно туда.

Сделав несколько торопливых шагов, Лутковский почувствовал себя уже довольно пьяным. Спало неестественное напряжение, затормозившее его возле двери Олега. Также испарились впечатления после интервью, в процессе которого он старался максимально контролировать себя. Вместо этих мобилизующих ощущений пришла расслабленность, а вместе с ней его захлестнула беспечность нетрезвого человека, благополучно избежавшего опасности. Инцидент у дверей показался ему забавной детской шалостью. Он вспомнил, как детьми по нескольку раз звонили в двери и, убегая от гнева жильцов, присушивались, открыли те дверь или нет. Забегали и к маме Олега. «Как её зовут?» – Лутковский даже остановился, чтобы вспомнить её имя. «Как её там, тётя Таня, Валя… Точно, Валя. Тётя Валя», – Лутковский вспомнил некогда молодое лицо женщины, которая довольно лояльно относилась к жизни детей во дворе. Их сложная иерархия, обменные делишки, где дорогая вещь могла цениться гораздо ниже, чем грошовый пластмассовый солдатик, находили понимание и даже уважение у этой женщины. Впрочем, на детском горизонте Владимира тётя Валя появлялась редко, так как Олег был младше Лутковского на несколько лет, а это был существенный порог для короткого знакомства между детьми.

– Вован, привет. Ты что людей не замечаешь? – услышал Лутковский у себя за спиной. Он оглянулся и увидел знакомую компанию молодых людей, сидящих на лавочке. Это были друзья его детства – Тарас Притула, Костя Бычков по кличке Салямалейкум и Гена Варламов. Все погодки Лутковского. Все они учились в одной школе, хоть и в разных классах, кроме Лутковского, который навещал их эпизодически, когда приезжал к бабушке. Но, несмотря на нерегулярность этих встреч, та дружба была крепкая и настоящая – детская, нерасчётливая и неосмысленная.

Все трое держали в руках чашки, в которых, судя по запаху, был кофе, и внимательно рассматривали Лутковского. Владимир, смущённый этим вниманием, даже посмотрел, не расстегнута ли у него ширинка и, найдя свой гардероб в полном порядке, подошёл к друзьям.

В последнее время Лутковский с друзьями встречался редко, и при встречах всё ограничивалось рукопожатием и традиционным вопросом о делах, который не подразумевал глубокого ответа. Разнонаправленность интересов давно развела школьников-лоботрясов в противоположные потоки человеческого бытия. Салямалейкум переехал в другой район Киева, оставив о себе воспоминания и слухи, которые при встречах остальных друзей кратко обсуждались и тут же оттеснялись на периферию сознания более актуальной информацией – о политике, футболе, семье. Были еще приступы ностальгии, требовавшие вернуть детство, но и это проходило очень быстро как лёгкая незаразная болезнь. Сетование на то, что друзья редко собираются, постепенно превратились в обязательный ритуал при встречах с отсылками к своей занятости. В общем, обычная судьба детской дружбы.

Лутковский с нескрываемым удивлением посмотрел на компанию и подошёл к друзьям.