– Привет, – обратился он ко всем. По очереди протягивая руку и повторяя приветствие, Владимир поздоровался со всеми. За три рукопожатия он сумел разобраться в своих противоречивых чувствах, т. е. остаться и поговорить с пацанами или, сославшись на срочную занятость, убежать в подвальчик к Ленцу и Ане. Лутковский решил ненадолго остаться.

Прежде всего он обратился к Бычкову, которого не видел пару лет:

– Салямалейкум, Костик, – поприветствовал он друга.

– Ты не дерзи, Вовочка. И вообще, что за детство. Будь серьёзней со своим прошлым, – обиделся Бычков. – Но, если не хочешь меня обидеть и, как следствие, обидеться сам, называй меня просто – Костя.

– Не гони беса, Бычков. Вова всё ещё в детстве живёт, стихи пишет, – отозвался Тарас. – Тебе, кстати, нормально за куплеты платят?

– Ты уже спрашивал, – ответил Лутковский. – Не нормально.

– Я уточнить, – дружелюбно сказал Тарас, язвительно улыбнувшись. – Может быть, что-то переменилось.

– Жопа, – кратко резюмировал тему Гена Варламов и отхлебнул кофе.

Все четверо парней только внешне были разные люди. Пожалуй, друг от друга их отличал лишь стиль одежды. Бычков был в наряде нерядового менеджера – темно-синяя рубашка, тёмно-серый костюм и черные туфли. Бордовый галстук был на время снят и небрежно засунут в карман. Тарас Притула сидел на кортах, в брендовых джинсах и футболке. Он с юности так ходил, задолго до того, как стал убеждённым таксистом. Гена Варламов заторможено смотрел перед собой. На нём были серые брюки раннего постсоветского покроя, мятая рубашка и тапочки на босу ногу – короче, костюмный ансамбль городского неудачника, хотя сам он никогда таковым не был. Занимался Гена прикладной математикой в родном киевском Политехе и на всякую одежду было ему давно наплевать. Он еще раз внимательно посмотрел на Лутковского и сказал:

– Неисповедимы пути теории вероятности. Можно было вычислить твоё появление.

– Это по каким признакам? – спросил Лутковский.

– По косвенным.

– А конкретнее?

– Через парадное живёшь. Дорога к магазину за бухлом пролегает аккурат через точку нашего пребывания.

– Что же это сразу за бухлом ты меня посылаешь? – обиделся Лутковский.

– Мы видели тебя с твоим другом военным. Вы с ним бухали. Дальше примитивная логическая цепочка должна привести тебя в магазин.

– Логично, – согласился Лутковский, – только друг не военный.

– А чего в камуфляж тогда вырядился? – спросил Тарас. – Типа герой, уступите место.

– Мне насрать, – перебил тему Гена и, обратившись к Лутковскому, предложил: – Володя, тебе молочка надо похлебать трохи, протрезвеешь слегка для дальнейших подвигов. – И не дождавшись ответа Лутковского, он постучал в окно первого этажа. – Маша, налей Вовочке молока. В окне появилась симпатичная женщина и, скептично улыбнувшись, прокомментировала появление Владимира:

– Все в сборе, – и обратившись к Гене, сурово добавила: – Тебе ещё Иру забирать из садика.

– Мы не пить собрались. Мы просто так, – успокоил жену Гена, принимая из её рук чашку.

– А ты чего на похоронах не маячил? – спросил Костя Бычков Лутковского.

– А ты что, специально приехал? – перебил вопросом его вопрос Владимир.

– Нет. Мой младший брат с этим Глотой учился и тусил. Позвонил сегодня, мол, не западло двести баксов одолжить. Они там со своими корешами типа на памятник сбрасываются. Короче, слово за слово, и я тут. Приезжаю, малой в финале. Квартира обрыгана. Ну и понял я, что помянули хлопца по-человечески. Положил гроши под бутылку. Вышел во двор. И вот стою с вами.

– А что младший, на поминках так нарезался? У тёти Вали, что ли? Что это вообще за оргия? – спросил Тарас Притула.

– Нет. Точно не там. Под забором, наверное. Я знаю их компанию, они нормальные и деньги точно на памятник пойдут. Просто напились сгоряча. В общем, железный повод у пацанов.

– Хрень какая-то, – нервно проговорил Тарас. – Пришёл пацан с войны и на тебе, зажмурился.

– Причём по собственной воле, – констатировал Гена Варламов. – Салямалейкум, ты от брата подробностей не слышал?

– По телефону спрашивал. Ничего конкретного. Брат кацапов во всём винит, – пожав плечами, ответил Костя Бычков.

– Кацапы-то кацапами… – пробормотал Варламов и замолчал, не став продолжать свою мысль.

– Ты сам-то кто? С Горького к нам приехал, – усмехнулся Бычков.

– А ты кто? – спросил Костю Лутковский.

– Ладно, хватит пургу гнать, – перебив этот разговор, сказал Тарас. – А то договоримся до срача.

Все замолчали. Повисла нелепая и неловкая пауза. Лутковскому сразу стало неуютно в этой внезапно проявившейся атмосфере. Он почувствовал, что и его приятели испытывают точно такой же дискомфорт. Молчание трансформировалось в пустоту, из которой хотелось немедленно уйти. Всё должно было окончиться парой дежурных фраз, после которых все бы разошлись в разные стороны, но Бычков неожиданно продолжил тему:

– Я когда в Самарканде жил, узбеки там были самыми лютыми националистами. Они всех белых людей русскими называли. Вот интересно, у тех пацанов, с которыми я тогда тусил, какие национальности были?

– Разные, – ответил Лутковский отхлебнув из чашки.

– Зато мы сейчас все узбеки, – усмехнулся Тарас.

– В смысле? – спросил Варламов.

– В смысле, кто не с нами, тот кацап, – ответил Лутковский.

– Кстати, – задумчиво сказал Тарас, – а как мы называем этих узкоглазых?

– Узкоглазыми, – ответили в унисон Варламов и Лутковский.

– А, ну да, – махнул рукой Тарас.

– Что-то много на себя берём – узкоглазые, черножопые, кацапы. Мечты о мировой гегемонии – это для нас равно состоянию аффекта, – усмехнулся Лутковский.

– Так это у всех так. Моё село найкраще – критическая формула, оправдывающая агрессию против соседнего села, – заявил Варламов. – И без всякого аффекта.

– Преступления, совершённые в таком состоянии, не караются законом, – убеждённо сказал Тарас.

– Брехня, – ответил Бычков. – Это в исключительных случаях работает. Типа, на твоих глазах твоего ребёнка убили, и ты в полной невменухе чудишь с топором в руках, а после, очнувшись по колено в крови, заявляешь на себя в мусарню, мол, пидор я гнойный и вонючий, вяжите меня по рукам и ногам. Тогда тебя помещают в самый строгий дурдом и после успешного лечения отправляют на выписку.

– А Глота, интересно, тоже в аффекте на себя руки наложил? – спросил Притула.

– Вполне вероятно, – ответил ему Варламов. – А хули. Все эти иконы как-то ненормально смотрятся в этом контексте.

– Жутко, – уточнил Лутковский и с удовольствием констатировал: – хорошее молоко у тебя, Гена. Я такого сто лет не пил.

– Это козье, Маша где-то покупает, – скоро проговорил Гена и вернулся к прежней теме: – Может, на эту жуть этот Олег и рассчитывал. Даже если это аффект, то явно парень думал об этом. Смотрится как акция.

– Типа привлечь общественность к проблемам ветеранов, – злобно усмехнулся Лутковский, вспомнив недавнюю беседу с журналистами.

– Иди, поговори об этом со своими коллегами, – ответил Варламов.

– Уже поговорил, – скептически сказал Лутковский. – Вы что, не видели, как я интервью давал?

Друзья молча посмотрели на Лутковского. Владимиру сразу стало неуютно от этих взглядов – тесно и душно, как в комнате, переполненной незнакомыми людьми. Он мгновенно сообразил, что хорошо было бы сейчас попрощаться и покинуть компанию, но такая поспешность могла показаться чересчур вызывающим жестом. «Как ни крути, но это самый плохой вариант из возможных», – думал Лутковский, большими глотками поспешно допивая молоко. Как человек с развитым воображением, Владимир понимал, что после такого бесславного бегства, он, пожалуй, начнёт избегать встреч с друзьями. Представив себе возможные насмешки в свой адрес, тут же понял, что сам конструирует себе проблему.

– Знаете что? – обратился к друзьям Лутковский, ещё точно не представляя, что скажет дальше.

– Что? – после паузы спросил Варламов.

– Свиньи мы, – ответил Лутковский.

– Ну, это мы, положим, знаем, – за всех ответил Бычков. – Дальше-то что?

Лутковский отстранённо посмотрел на товарища и, неожиданно его осенила простая идея.

– Надо, как твой младший, тоже сбросится по двести баксов.

– А мы каким боком в эту историю лезем? – удивился Бычков.

– Я за, – поддержал идею Притула. – Тёть Валя на пенсию живёт.

– Кисло, – сказал Варламов. – Скинемся Тарасу. Сейчас принесу.

– Тогда и мне одолжи, – попросил Бычков. – Я завезу тебе на неделе. Или на карту гривнами кину.

– И мне, – попросил Варламова Лутковский.

– У меня в заначке только пятьсот.

– Мне жена столько не даст, – предупредил просьбу Лутковского Тарас.

– Не суетитесь, пацаны. Ща принесу, – сказав Лутковский, и вернув пустую чашку Гене, отошёл от компании.

13

Владимир решил взять в долг деньги у Марка, а если у него не будет, попробовать занять названную сумму у Ани. Шагая по направлению к цели, он ощутил душевный подъём. Во-первых, он был рад, что так легко и благовидно отделался от компании друзей детства, разговор с которыми зашёл в критический тупик и, во-вторых, теперь ему не будет так неловко перед Марком, который предельно циничным взглядом и усмешкой проводил его на это ненужное и бездарное интервью.

Зайдя в помещение винного погребка, он сразу увидел Ленца. Тот озабоченно разглядывал меню телефона и не обратил сначала на вошедшего друга внимание. И только после того, как Владимир дёрнул его за плечо и попросил у него денег, Марк изумлённо опомнился.

– Двести баксов? – машинально повторил он за Лутковским.

– У меня нет, – отчего-то за Марка ответила Аня, – и поспешила переменить тему. – Ты что, кефир пил?

– Нет, молоко козье. Друзья налили. Говорят, алкоголь осаждает. – Ответил Лутковский и, отвернувшись от Ани, снова попросил денег у Ленца.

– А зачем тебе? – поинтересовался Марк и, не дождавшись ответа Владимира, окончательно прояснил ситуацию. – Я у Ани последнее забрал. Вот, телефон купил. Как раз двести баксов.

– Знаете, что, – вмешалась в разговор Аня, – давайте я вам чай заварю на травках, очень хорошо он алкоголь нейтрализует.

– Я категорически против! – Громогласно заявил Ленц. – Сегодня хочу допиться до обморока, и не важно, с вами или нет. И кстати, Аня, принеси нам муската.

– Да что с тобой такое сегодня, – сердито пожала плечами Аня и ушла вглубь магазина.

Лутковский огорчённо присел возле друга и рассказал о своих последних приключениях, о друзьях и о том, как он договорился с ними помочь материально матери Олега Глоты.

– Ну, не одни же мы у тебя кредитоспособные друзья, – ответил на это Марк, – сейчас позвоним кому-нибудь и решим вопрос.

Лутковский недовольно поморщился.

– Марк, куда тебя всё тянет? Нормально сидим. Выпиваем. Недалеко от дома. В случае чего, есть где окончательно приземлиться. Ты всегда был сторонником безопасного распития спиртных напитков в опасных местах.

– Чем это тебе опасно у меня? – возмутилась Аня выглянув из за ширмы.

– Ночная улица для пьяного большой соблазн, – наставительно сказал Ленц.

– Да ладно, – отмахнулась Аня, – я всю жизнь с пьяными работаю. Почти все смирные, как дети, даже дерутся на улице. Нет, ну бывают, конечно, инциденты.

– Какие это? – без особого любопытства спросил Ленц.

– Мало ли, – пожала плечами Аня. – Вот паренёк этот, которого хоронили сегодня, он у меня накануне смерти своей пил. С кампанией не на шутку разгулялся.

– И о чём они говорили? – переглянувшись с Лутковским, спросил Ленц.

– Ни о чём, – недовольно ответила Аня. – О чём всегда. О футболе и о москалях. Напились как поросята и на войну собрались все скопом идти.

– Нормальный информационный поток, – констатировал Ленц. – Сейчас все переживают эти темы.

– Так уж и все, – скептически усмехнулась Аня.

– Футбол, конечно, можно заменить «Танцами на льду», – сказал Ленц, – но основная тема несокрушима. Вопрос «кто виноват, татарин или жид?» – самый актуальный вопрос для всех времён и народов. Этот вопрос даже беллетризировал господин Герцен, известный революционер и борец за гражданские права…

– Слушай, Аня, – перебил друга Лутковский, – а тебе не показалось, что этот Олег Глота не в себе?

– Нет, – коротко ответила Аня, показав резкой интонацией и видом, что не желает больше разговаривать на эту тему. При этом она вышла к барной стойке и оставила перед Ленцем и Лутковским чашки, из которых подымался ароматный пар.

– На нет и суда нет, – убеждённо сказал Ленц, хлопнув себя ладонью по колену и равнодушно, не замечая подмены напитка, отхлебнул из чашки. – А то хочешь, устроим всеукраинскую рекламу твоему бару. Вызовем сейчас Аркашу Кириченко, – неожиданно предложил он.

– А это кто еще? – Спросила Ленца Аня, тревожно посмотрев на него.

– Это тот жирный, которому Володя только что интервью давал.

– Никаких интервью у меня в магазине, – жёстко потребовала Аня. – И парень этот мне тоже не нравится, хоть он и грузный, но замороченный какой-то, – подумав, сказала девушка.

– Это сейчас он такой, – усмехнулся Ленц. – А еще недавно был парень хоть куда. И вообще, ты знаешь, что его отец чуть не лишил жизни самого Дэвида Боуи?

– Это как? – заинтересовалась Аня новым поворотом.

– Если коротко, то примерно так. Ты в курсе, что в семидесятых Боуи приезжал в СССР?

– Ну, наверное. И что из этого? – ответила Аня.

– Молодая. Не понимаешь, – усмехнулся Ленц. – А ты представь, что в то время подобная поездка считалась как значительный поступок. Это как сейчас в Северную Корею съездить.

– Простой пиар-ход, – вмешался в рассказ Лутковский. – Они с Игги Попом туристами поехали…

– Погуляли они по Москве, – перебил Лутковского Ленц, – сфотографировались, где надо, и отправились обратно. Поехали поездом Москва – Западный Берлин. Расположились в том самом вагоне, в котором проводником служил отец известного нам Аркаши. И вот, визуально оценив могучую фигуру старшего Кириченко, они возжелали его. Если ты не в курсе, то я доложу, что Боуи и его друг Игги были гомосексуалистами. Не знаю, что их там возбудило в молодом и статном вагоновожатом, может быть, форменная одежда на пуговицах с серпом и молотом, может быть, им просто захотелось поиметь советского человека неестественным для него способом, но, словом, процесс пошёл. Откупорили они бутылку водки, купленную в столице советского государства, и попытались поговорить с папенькой Аркаши на общие темы. Тот сначала по инструкции отказался пить с этой компанией, но через пару слов догадался, на что эти сукины дети намекают. И вот обуял его праведный советский гнев. Глядя на этих мужеложцев, он затеял недоброе. А затеяв, блестяще воплотил в жизнь свой грандиозный план мести. Итак, он присоединился к предлагаемому застолью, причём присоединился радушно, в комплекте со своей бутылкой коньяка. Потом еще раз сбегал и принёс бутылку, и в итоге накачал негодяев так, что те отключились лицом в подушку. Оценив беспомощное состояние рок-музыкантов, находчивый проводник спустил со своих обидчиков штаны и, проведя полоску клея между ягодицами, сплющил их своими трудовыми, кряжистыми ладонями на несколько секунд, как и было сказано в инструкции к этому герметику.

Аня рассмеялась и сквозь смех сказала:

– Этого не может быть. Это всё выдумки.

– Возможно, и выдумки, – ответил Ленц, – но пресс-конференция по итогам пребывания артистов в Союзе Советских Социалистических Республик была отменена.

– Здорово! – резюмировала свои впечатления от этой истории Аня. – Заклеил попу Игги Попу.

– Да, небезнадёжно, но скорее всего, это выдумка, – авторитетно подтвердил Лутковский.

– Но почему? – Спросил Ленц. – По отдельности все факты не фантастические, согласись. Во-первых, поездка была. Во-вторых, в купе эта скандальная парочка вполне могла спровоцировать на поступок даже человека с крепкими нервами. В-третьих, даже если Боуи и Игги не объявили себя открыто пидорами, то их внешний вид и манера поведения могли спровоцировать ответное дискриминационное действие у советского человека, тем более при исполнении. И в-четвертых, закономерный вопрос: отчего не посадили проводника? Всё просто, пострадавшая сторона не обратилась с заявлением в милицию. И согласитесь, даже сам акт заклеивания анальных отверстий ментально советский, мол, задницы всем пидорам позаклеивать надо. Так и звучит напористый пролетарский голос за этим приговором. Так что ничего в этой истории невероятного нет.

– И все-таки это брехня, – убеждённо объявила Аня.

– Не сотвори себе кумира, – наставительно сказал Ленц, – Ладно, не буду запальчиво утверждать, что это чистая правда, но, согласитесь, друзья, все мы не раз становились свидетелями самых невероятных историй, которые до устной или письменной реконструкции казались обыденными эпизодами, ну может, с лёгким налётом гротеска. Понимание эпичности произошедшего происходит позже, когда история выходит на уровень маловероятной легенды. В любом случае, человек, рассказавший эту историю, был человеком с фантазией.

– Вопрос, старший или младший из Кириченок был этим человеком? – уточнил Лутковский. – И почему был? А сейчас?

– А сейчас нужно позвонить закадычным закадыкам и обсудить дальнейшие планы на вечер. Уже, между прочим, без десяти четыре, – Ленц рукой указал на часы, висевшие у Ани на стене. – Володя, продиктуй мне номера друзей. Возобновлю записную книжку.

Лутковский протянул другу свой телефон: – Держи, смотри сам, кто тебя интересует.

Ленц с отстранённым видом смотрел в экран телефона и, тихо приговаривая – «меня интересует, меня интересует…» просматривал телефонную книгу Лутковского. Время от времени он останавливался на знакомых фамилиях и расспрашивал о них так, как будто не видел этих людей много лет, хотя в Киеве отсутствовал всего полгода.

– Коваль Миша, где сейчас?

– Где и был. В заднице, – ответил Лутковский.

– В какой именно? – уточнил Ленц.

– У него батя помер. Он продал его квартиру. Открыл бар и реанимировал свою группу. Бар мог бы и работать, но группа его всех посетителей распугала. Я там презентацию книги устраивал…

– Андрюха Ковач?

– В невменухе. Теперь всем телевизор пересказывает. Тем, кто не верит «проверенной информации», устраивает форменные истерики.

– Это как? Он же вроде бы не поддерживал Майдан.

– Натурально. Он до марта 14-го Майдан не поддерживал. Но первого марта марочку кислоты с Гагариным купил, чтобы на космос посмотреть. Нализался, и тут телевизор ему сказал, мол, Путин объявил войну. Натурально, Ковач очень испугался говорящего телевизора и его вместо «на космос» пробило «на сердитый». Крышу сорвало напрочь. Он погнался за ней с криками «Героям слава». Прибежал ко мне на дачу в Бучу. А у нас здесь аэродром. Самолёты страшно гудят. Он, наверно, подумал, что это русская авиация, и начал в небо дули крутить и громко орать о любви к родине. Короче, пока его таксист-сосед кулаком в лицо не выключил, творил всякие безобразия.

– Кстати, о нём я слышал, что он перед администрацией родной Смелы себя пивом облил и пытался совершить самоподжог, в знак протеста против каких-то там договорённостей с сепаратистами, – сообщил Ленц.