Кузнец начал заворачивать обломки обратно в тряпицу. Но не успел поднять ее со стола, как подошедший Василь положил на нее сверху свою руку.

– Нет! Ты срастишь клинок снова. Богоматерь и молитва помогут тебе справиться с этим.

– Их нанесли сюда, чтобы совладать с его силой…

– Я знаю.

Василь похлопал кузнеца по плечу. При этом он бросил взгляд на его шею и увидел на ней тонкую бечевку. Литвин усмехнулся, довольный своей наблюдательностью. Кузнец увидел его улыбку и, не очень понимая, чем она вызвана, осторожно, тщательно подбирая каждое слово, произнес:

– Но я еврей, я… я не верю в вашего Христа…

Василь улыбнулся еще шире:

– Это не важно. Он поможет тебе независимо от того, веришь ты в Него или нет. Потому что Он есть! И я тоже помогу тебе. Sese iuvantes Deus ipse adiuvat. Сам Бог придёт на помощь тем, кто помогает себе сам!

Василь достал из сумки небольшой, но тяжелый кошель и положил поверх ткани. Кузнец молчал. Потом отрицательно покачал головой. Василь снова усмехнулся. Правда, уже совсем не по-доброму. Неуловимым движением он схватил кузнеца за горло. Не успел тот опомниться, как Василь дернул его за веревку, висевшую на крепкой шее, и в руке у него оказался небольшой амулет. Литвин поднес его поближе к глазам. Пораженный кузнец стоял молча, не в силах пошевелиться.

– Так, так… что там у нас! – Василь улыбался. – Ага! «Да благословит тебя Господь и охранит тебя!»

Василь резко дернул амулет на себя и потянул его в свою сторону. Кузнец, как агнец на заклание, пошел за ним. Вместе они подошли поближе к свече. Василь пригляделся. Текст под молитвой был написан особым письмом. На концах каждой буквы были выбиты крючки и кружочки.

– Тайнопись. Чтобы демоны устали читать, вместо того чтобы навредить тебе…

В полной тишине, воцарившейся под сводами кузни, Василь услышал, как кузнец облегченно выдохнул.

– А может, нет? Может, наоборот, чтобы наслать порчу на честных людей? Ну да ладно! Воевода разберется, кто порчу на лошадей наводит.

Литвин резким движением сорвал медальон с шеи кузнеца и положил плоский, отполированный до блеска кусочек металла к себе в сумку. Туда же отправил кошель с монетами. Не произнеся больше ни слова, пошел к выходу. Он ни на мгновение не сомневался, что у порога его окликнут.

– Я согласен! – крикнул кузнец.

Василь спокойно вернулся назад и положил кошель на место. Кузнец вытянул руку, чтобы принять амулет, но литвин отрицательно покачал головой.

– После, после…

– Мне не надо денег, отдайте его… Я… – его голос сорвался, – я не справлюсь без него.

– Хорошо, – Василь опустил амулет на широкую, покрытую мозолями ладонь. – Денег обратно не возьму. Отнеси в Святую Софию. Глядишь, зачтется тебе!

Кузнец молча кивнул. Подошел к столу, где все еще лежали части сабли. Свернул их обратно в тряпицу и понес к горну. Василь усмехнулся. Только сейчас он заметил, что кузнец сильно припадает на одну ногу.

#

В кузнице, затерявшейся на окраине местечка, погруженной в полумрак, под низким закопченным потолком, работал кузнец. Кроваво-красные угли, разогретые горном, бросали на его лицо багровые отблески. Выступившие на лбу капли пота в свете этом походили на кровь. Кузнец с силой раздувал меха, разгоняя угли еще сильнее. С каждым толчком рукояти кованые легкие горна выбрасывали поток воздуха в топку. Угли вспыхивали с новой силой. Красные и оранжевые отблески плясали на стенах, отражаясь от массивных деревянных балок и железных крюков. Остро пахло горящими углями и раскаленным металлом.

А за городскими стенами, в доме на Кожевенной улице, на мокрых от пота простынях Силин метался в горячечном бреду, в плену своих видений. Лицо его тоже было покрыто потом, из груди вырывалось тяжелое и рваное дыхание. Он погружался в привычный уже зимний мир. Дремучий лес, укутанный снегом, на окраине бесконечных, сливающихся с небом полей. Стволы деревьев, покрытые инеем. Ветви, сгибающиеся под тяжестью снега, тянули к нему свои омертвевшие руки. Ледяной ветер пронзал насквозь, как острые иглы. Силин чувствовал, как холод сковывает тело, заставляя его дрожать мелкой дрожью.

Но вместе с холодом неожиданно пришел огонь. Но не теплый и согревающий, а пожар, пожирающий все вокруг. Казалось, что сам воздух вокруг плавился, искривляясь в причудливых бликах. Пламя вырвалось из самых глубин естества Николки. Оно охватывало его – яростное и неумолимое. Его руки и грудь горели. Огонь, струящийся по его венам, смешивался с холодом, сковавшим его снаружи. Силину захотелось броситься прочь с этого места. Но ноги не слушались его. С огромным напряжением сил он попытался сделать шаг. Уже собрался сделать второй, но не удержался на ногах и упал прямо в снег. Попробовал встать, но почувствовал, что не сможет даже пошевелиться. Его словно зажали в тиски, чтобы он не мог никуда из них вырваться. Заснеженные руки деревьев склонились над ним, прикрывая от его мечущегося взгляда и без того тусклое небо…

Кузнец оставил свой горн. Вытер тряпкой с лица пот. Взял саблю за рукоять и внимательно посмотрел на нее. Металл раскалился до почти белого цвета, огибая слова молитвы и образ Богоматери. За свою жизнь он повидал многое, поэтому сила христианской молитвы его не очень удивила. Его гораздо сильнее беспокоило в этой сабле совсем другое. Кузнец схватил щипцами также раскаленную до бела вторую половину клинка. Быстро отнес обе части к наковальне. Соединил их вместе. Занес над головой тяжелый молот и сделал первый удар.

Долго ковать не пришлось. Две части сошлись как заговоренные. Хотя… кузнец мрачно усмехнулся. Они же и были такими. Он сунул лезвие в деревянное корыто с водой. Пар окутал его облаком, а воздух наполнился резким запахом закаленного металла. Лезвие шипело, остывая и твердея. Он снова отправил клинок в огонь, снова раздувал меха и подправлял форму…

Боль разрывала Силина изнутри и грызла его снаружи. Очертания белого леса стали размываться, а потом и вовсе пропали. Вместо них вставало видение огненной бездны. Николка попробовал закрыть глаза. Огонь на миг отступил. Снова вернулся зимний мир, безмолвный и равнодушный. Но стоило Силину приоткрыть глаза, как пламя вновь возвращалось. Лед и пламень снова начинали рвать его на части. Так, как если бы огонь и холод соединились, чтобы утянуть его в беспощадную пустоту.

Неожиданно в огненном свете на снегу появились тени. Призрачные фигуры в балахонах, подсвечиваемые алыми отблесками. Взгляд Силина метался между ними и силуэтами уплывающих вдаль черных стволов заснеженного леса. Боль понемногу отошла. Николка осознал, что сам находится среди этих теней. Даже не среди них, а внутри одной из этих постатей в грубых шерстяных балахонах. Так, словно видел мир ее глазами. Шесть фигур стояли на высоком, недавно насыпанном кургане. Свежая рыхлая земля не успела еще смерзнуться. На самой вершине был разведен огонь, и дюжий коваль раздувал угли с помощью ручного горна. Из пламени торчала рукоять. Коваль взял в руки щипцы и вынул заготовку из огня. Силин сразу узнал этот клинок. Почувствовал его, хотя он был совсем другой формы – прямой, массивный. Меч, только что выкованный в кузне. Он горел ровным багровым пламенем, с темными следами в тех местах, куда приходились удары молота.

Около пустой кадушки на коленях стоял человек, а за ним маячила призрачная фигура в балахоне. Блеснул нож, и кровь из перерезанного горла хлынула в бочку. Откуда-то снизу, от подножия кургана, раздался восторженный рев невидимой толпы. Обескровленный труп упал куда-то в сторону, а освободившееся место жертвы тут же занял другой человек. Силин закричал, чтобы предупредить его. Но ни один звук не вырвался из его широко открытого рта. Мужчина, лет двадцати безропотно опустился на колени. Бледная рука стоящего за ним волхва вынырнула из складок балахона. Резко задрала жертве голову. Силин видел, как судорожно дернулся кадык на натянутой побелевшей коже. Мелькнуло лезвие…

Кровь. Кровь. Кровь. Тени убивали людей, пока кадка не наполнилась наполовину. Тела молодых, старых, совсем еще юных мужчин и женщин падали вниз и скатывались по осыпавшимся под их весом склонам кургана. Потом одна из теней подошла к кадке. Силин увидел, как из складок балахона снова показалась бледная рука. В очередной раз блеснуло лезвие. Рука опустилась вниз, и по ней потек кровавый ручеек. Каждый из людей в балахоне подходил к кадке и резал себе вены, давая свою кровь. И Силин, который все это видел глазами одного из волхвов, проделал то же самое. Быстрая боль резанула по руке, и теплая кровь побежала вниз, стекая по пальцам.

Волхвы, взявшись за руки, тихо запели. То ли молитву, то ли заклинание. Толпа внизу подхватила его. Силин поначалу не мог разобрать слов. Они пели вроде по-русски, но звучание было странное, непривычное. Потом все разом смолкло. Один из волхвов выпрямился во весь рост, вознес руки к небу:

– Есть море-океан, на том море-океане есть мост железной, сидит князь железной, от востоку до западу подпершись своим посохом железным…

И тут же, одновременно с этим речитативом, остальные волхвы стали тихо, чуть слышно произносить имя:

– Рюрик, Рюрик, Рю-рик…

Звучание этого имени нарастало. Толпа внизу подхватила его, и через минуту уже везде гремело:

– Рю-рик! Рю-рик!

И только один волхв, с поднятыми к серому небу руками, не сливал свой голос с другими:

– Заповедывает своим детям железным, каленому и красному железу, булату и синему, стали, и стрелным железницам. Выйди железо от своей матери, от земли, войди в него, в его зраку, а древо в лес, а перья в птицу, а птицы в небо, клей в рыбу, а рыба в море и в реки…

– Рю-ю-ю-ри-и-ик! Рю-ю-ю-ри-и-ик! – неслось отовсюду.

– Защити и помилуй, мать-земля, сырое железо его от мечей, от сабель, от топоров, от синатолов, от ножей, от копий, от рогатин, от шестоперов, от тысячи сулиц, от тысячи стрел, от тысячи синаполов, от тысячи луков и от всякого разного оружия. Ибо он есть Рюрик!

Крики разом оборвались. Силину показалось, что все сотни, даже тысячи глаз смотрят на него. Так, как если бы он и был Рюрик. Эта дикая мысль вихрем пронеслась в голове. Нет! Это чересчур даже для бреда! Нет! Николка закричал что есть сил. Крик так и остался в горле, как будто он пробовал кричать через водную толщу. Нет! Нет!

– Не-е-е-ет!

Силин открыл глаза. Вместо заснеженного леса, серого неба над высоким курганом, над ним нависал темный, в широких трещинах деревянный потолок. За стеной ворчал разбуженный его криком хозяин дома. Где-то под полом пискнула мышь. Силин повернул голову на мокрой от пота подушке. За окном светало. Солнца не было видно, но его отблески мерцали на хрусталиках слюды. Николка вздохнул. Что-то изменилось. Неуловимо, чуть заметно. Боль в боку, которая неотступно его преследовала все это время, казалось, отступила. Она была еще там, он чувствовал ее. Но прежней, сильной, как удар ножом, рези не стало. Как будто кто-то или что-то сточило ей острые хищные зубы. Силин отбросил мокрое одеяло. Приятная прохлада остужала разгоряченное тело. Он лежал и не видел, как на правой руке затягивается кожей тонкая полоска, проходящая прямо по венам…

На окраине, за городскими стенами, утро уже вступило в свои права. Кузнец в маленькой еврейской кузне закончил работу. Он отложил наточенное до холодного блеска лезвие сабли. Поднял ее в руке, любуясь красивым хищным изгибом. Хотел проверить заточку, но тут же спохватился и быстро одернул руку.

#

После того как Василь принес поправленную саблю, дела Силина не шатко, ни валко, но пошли на поправку. Тем временем боевая служба всего Нижегородского разряда и гусарских рот подошла к концу. Последствия зимней кампании для разряда оказались близки к катастрофе. Из четырехтысячного отряда солдат и стрельцов не осталось почти никого. Конница, в том числе и гусары, была выбита на треть. После январского смотра Хованский велел остатки гусар и рейтаров отправить на усиление Брестского гарнизона. А получивших ранения, из тех, кто самовольно не уехал раньше, отправить по своим имениям на лечение. К тому же ходили упорные слухи, что после неудачного похода Новгородского разряда князя Хованского грозились отозвать в столицу. В такой ситуации казнить или миловать Силина стало еще сложнее. Никто не мог знать, как это дело может повернуться после прибытия нового воеводы. Поэтому, недолго думая, Хованский приказал выдать Силину две ефимки и спровадил его в родную Ёгну на лечение и окончательное выздоровление. А Василя, нужда в котором отпала вместе с расформированием гусарских рот, наказал отправить вместе с ним.