Глава 5: Госпожа Масленица

На пологом берегу Мологи, недалеко от старой Духовой церкви, раскинулся Масленичный городок. Жители Железного Устюга – посадские и запосадские: гвоздари, котельники, сковородочники, замочники, угольники, молотничие, – пьяные и веселые, лезли на высокие столбы, на верхушках которых висели подарки, под девичий визг раскачивались на качелях, уплетали калачи, блины, пироги и прочую снедь, продаваемую шумными крикливыми торговками. Крестьяне из окрестных деревень немного пугливо жались по краям ристалищ и площадок. Немногочисленные купцы с семействами чинно прогуливались, резко выделяясь богатыми шубами и яркими кафтанами среди серой одежды простолюдинов.

Основное действие, вернее, подготовка к нему, разворачивалось на самой середине реки. На небольшом островке тридцать или сорок мужиков лепили здоровенную снежную крепость. На этот раз защищать твердыню предстояло левобережным. Славившиеся своим упрямством и трудолюбием, под смешки правобережных, кряхтя и потея, они возводили уже девятый ярус из снежных шаров. На левом берегу народу жило поменьше, поэтому надежда удержать крепость была связана больше с высотой стен, а потом уже с упорством защитников.

Николка Силин, несмотря на молодость, степенно шел среди галдящей толпы. Он только недавно вернулся с западного порубежья. Одет он был в необычный для этих мест кафтан польского покроя. Молодки и девки тайком, нет-нет да оглядывались на него. Подобные наряды были в Устюге в диковинку. А тут еще такой справный и ладный парень.

Молодец этого внимания, казалось, не замечал. Он с удовольствием и даже с наслаждением вдыхал холодный воздух, крепко сдобренный ароматами дыма костров, подгоревшего масла, горячего хлеба. Рядом с ним шла худенькая, немного угловатая девочка-подросток – его дочь Настя. Она крепко держала отца за руку. Силин то и дело опускал на нее взгляд, любуясь яркими голубыми глазами и раскрасневшимися на морозе щечками.

За Силиным и Настей шла молодая женщина, одетая в дорогую парадную шубейку, отороченную беличьим мехом. Анна, жена Силина, была стройна и по местным меркам даже худа, особенно по сравнению с крепко сбитыми устюжачками. Из-за худобы она выглядела моложе своих лет, хотя была всего на пять лет младше мужа. Темные волосы то и дело выбивались из-под шапки с меховым околышком. Анна в который раз поправляла их, стараясь сделать это быстро и незаметно. За женой Силина двигалась дородная ключница Матрена с большим коробом, куда складывались покупки, сделанные хозяйкой.

Анна постоянно отставала, то и дело узнавая цену на ярмарочные товары. Что-то покупала и отдавала покупки Матрене. Силин несколько раз оглядывался на жену, но та старательно отводила глаза. Лед отчуждения, скопившийся за годы разлуки, не хотел таять. Василь посоветовал Силину дать денег Анне на покупки. Мол, это женщинам придает ощущение счастья и благодарности к дарителю-благодетелю. Но, похоже, заграничные штучки с Анной не работали. Ни особой радости, ни теплоты, ни тем более благодарности в ее темно-карих глазах Силин не заметил.

Семья подошла к одному из высоких столбов, стоявших прямо около масленичного рынка. Как раз в этот момент невысокий жилистый холоп под разочарованные и насмешливые возгласы толпы съезжал вниз. Его сменил молоденький отрок, совсем еще мальчишка. Он быстро скинул засаленный, весь в латках и дырах сермяжный зипунчик, поношенные валенки и запрыгнул на столб. Парнишка лез ловко и быстро, и толпа замерла, задрав головы.

– Вон, смотри, полез. Достанет? Как думаешь?

Силин бросил взгляд на дочь, как и все, смотревшую вверх. Ему захотелось прижать девочку к себе, но та отстранилась, продолжая молча наблюдать за пареньком.

– Пойдем! – Анна подошла к Силину и несильно дернула его за рукав кафтана.

– Ну что ты, как малое дитя.

– Залезет? – проговорил Силин, не отрывая от столба взгляда. – А… Ну, подожди.

Анна не остановилась, молча пошла вперед. Николка хотел ее догнать, но в этот самый момент нога парнишки проскользнула. Наблюдатели ахнули, предчувствуя падение, но парень чудом удержался. Силин приставил ладонь ко лбу. Парнишка был уже на самом верху. Дорогие красные сафьяновые сапоги висели уже совсем рядом, почти над его рукой. Отрок сделал попытку их схватить. Он уже почти дотянулся до богато расшитого голенища, но смог только скользнуть по нему пальцами. Хватка его ослабла. Парень с видимым усилием подобрался, с трудом удерживаясь на самой вершине столба, и тут за спинами зрителей раздался пронзительный девичий крик. Настин!

Силин развернулся и бросился на голос, расталкивая баб и мужиков, по-прежнему стоявших, задрав головы. Сразу за толпой глазевших на столб, с громкими радостными криками кружился хоровод. В его кольце стояло несколько ряженых – в звериных личинах и вывернутых наизнанку тулупах. Ряженые пытались вырвать кого-то из хоровода, и один из них, одетый в медвежью шкуру, держал в своих руках-лапах орущую во весь голос Настю.

Силин разорвал хороводный круг, протолкнув одного из его участников в снег, и подскочил к ряженым. Медведь тут же отпустил Настю, а та бросилась к отцу, прижимаясь к меховой оторочке кафтана. Силин обнял ее и стал гладить по головке.

– Ну что ты, что… Успокойся, маленькая моя. Медведя испугалась? Ну ладно тебе. Все хорошо.

Ряженый поднял упавшую с головы девочки шапку и протянул ей. Та резко дернула ее из рукавиц с намалеванными на сукне когтями и исподлобья зыркнула на медведя, не отрываясь от отца. Из-под маски раздался приглушенный смех. Ряженый снял личину, взял медвежью голову под мышку и стоял, улыбаясь доброй открытой улыбкой, чуть сощурив глаза от яркого солнечного света.

– Савелий?

Анна, чуть запыхавшаяся, стояла теперь рядом с Силиным и удивленно глядела на ряженого. Савелий хотел что-то сказать, но тут недалеко от толпившихся у хоровода людей пронеслись сани со здоровенной куклой Масленицы. Молодой возница, раскрасневшийся на морозе, в распахнутом зипуне, со свистом и залихватским гиканьем подгонял лошадей.

Толпа и хоровод вмиг ожили. Кто-то затянул песню, кто-то бросился за санями. Один парень поскользнулся и, падая, задел Силина, чуть не сбив его с ног. Николка с трудом устоял, резко обернулся и подошел к упавшему. Его охватила непонятная злость. То ли на неуклюжего пьяницу, то ли на Анну – за ее улыбку Савелию. Силин уже занес было руку для удара, но остановился. Парень пытался встать на ноги и при этом пьяно лыбился, щеря выбитые передние зубы.

Злость исчезла так же быстро, как появилась. Силин протянул упавшему руку, и бедолага, наконец, оказался на ногах. Резким движением дернул пьяницу за ворот зипуна, приводя в чувство. Тот крякнул, хмыкнул, покрутил головой, оторвал от себя руки Николки, улыбнулся и неуклюжей трусцой побежал за санями.

За спиной Силина Анна суетливо поправляла шапку на голове недовольной, нахмуренной дочки. Савелий, с медвежьей маской, зажатой под мышкой, улыбался и смотрел на женщину. Потом он заметил, как Силин, отряхивая снег, двинулся в их сторону. В этот момент ряженый снова надел свою личину, бросив перед этим еще один взгляд на Анну.

– Бежим за Масленицей! – крикнул Силин, схватил Настю за руку и, не оглядываясь, бросился вслед за толпой, спешащей за санями.

Недовольная Анна хотела крикнуть что-то мужу вдогонку, но махнула рукой и оглянулась на неподвижно стоящего Савелия. Тот сделал движение в направлении к ней. Но Анна подхватила подол тяжелого зимнего сарафана и побежала догонять семью. Она пробежала мимо мужчины, быстро перебирая ногами в небольших вышитых валенках.

– Николка, Настя… Подождите!

#

Василь приехал вместе с Силиным в Устюжну. Но он не стал бродить вместе с его семейством по шумной праздничной толчее. Еще на подходе к масленичному гульбищу он уловил знакомый до боли аромат. Пьянящий запах меда и душистого пива. Гжанец. Горячее пиво со специями. Тепло, уют, долгие посиделки в сельской господе, позабытые уже лица родных и друзей… Дом… Родина.

Наскоро простившись с Силиным, Василь заспешил на запах. Протолкнувшись через веселую и хмельную толпу, подошел к небольшой палатке, где краснощекая крепкая девка щедро разливала из парящего котла ароматный напиток по глиняным кружкам. Не торгуясь и не охая на высокую цену, Василь отсчитал девке пять копеек. Получив свою долю жидкого «хлеба», отошел в сторону. Окунул нос в клубившийся на морозе пар. Первое, еще легкое разочарование кольнуло сердце. Нет. Не то. Запах был другой, непривычный. Осторожно, чтобы не обжечься, отхлебнул немного тягучей, темной жадности. Тепло, сдобренное специями, разлилось по небу, потом – приятной, теплой волной пошло внутрь. Василь даже закрыл глаза от удовольствия. И хотя питное пиво на гжанец было похоже весьма отдаленно, Василь быстро прикончил первую кружку и заспешил за второй.

Эту он уже пил не спеша, роскошествуя над каждым глотком. Жмурился, как кот на яркое солнце, только что не урчал от удовольствия. Пока кто-то не окликнул его по имени.

– Василь! Василь!

Литвин нехотя обернулся на голос. Рядом с ним стоял улыбающийся мужичок. Тот самый любопытный староста из Омутишь, который так живо интересовался заграничным житьем на застолье у Силина. Дождавшись, когда литвин обратит на него внимание, старик раскрыл объятия:

– Здорово-о-о, Василюшка!

От старосты густо пахло чесноком и перегаром. Василь пробовал отстраниться, но не вышло. Старик крепко, как родного, прижал его к пропахшему дымом тулупу. С трудом Василь высвободился из пьяных объятий и с грустью посмотрел на пролитое в снег пиво. Староста перехватил его взгляд и, махнув рукой в сторону палатки, бросил:

– Угощаю!

Правда, услышав, сколько стоит напиток, его пыл немного поугас. Но, увидев усмешку, мелькнувшую в глазах литвина, староста решил не ударить в грязь – или, вернее, в снег – лицом и идти до конца. Гулять – так гулять! Поняв, что от старика ему не отделаться, Василь смиренно принял из его рук свою кружку и приготовился к новой порции расспросов.

Но тут на гульбище показались сани. На них, прямо за возницей, стояла Масленица. Кукла, возвышаясь над толпой, смотрела на народ широко раскрытыми нарисованными углем глазами. Ее скрученное из сухой соломы тело казалось живым. Множество тряпичных лоскутов и ярких лент, которыми она была украшена, шевелились на ветру. Голову украшал повязанный по-бабьи платок, а над ним – венец из прутьев и засушенных трав. Рот, вычерченный углем, как и глаза, улыбался. Но улыбка эта показалась Василю не веселой, а угрожающей. Руки из прутьев и соломенных жгутов раскидывались в стороны, будто приглашая всех к пляске, к веселью… или к прощанию. Зима – хозяйка холода и мрака – уходила в прошлое.

– А! Лепота! – староста по-панибратски хлопнул Василя по плечу. – Нет у вас там, в Литве, такого! А? Ну нет же!

– Почему нет, есть.

– Как? – старик удивленно захлопал глазами. – И Масленица есть?

– Есть. Из соломы так же делают. И хороводы водят. Только не сейчас, а на Купалу.

– На Купалу, – староста разочарованно протянул слова. – Чудно, правда. А что на Купалу-то? Зима-то уж кончится. Что жечь-то ее? К чему?

– Так и не жгут.

– Это как?

Василь улыбнулся, глядя, как захлопали от удивления глаза старосты.

– Да просто. Топят ее! Относят на речку и топят!

Старик был так удивлен, что не нашелся, что сразу сказать. А когда собрался с мыслями и отрыл было рот, около телеги высокий бабий голос затянул:

– Прощай, Масленица, прощай, весёлушка! На тот год приезжай, наша душенька!

Сани сдвинулись с места. Ленты и лоскуты пришли в движение. Казалось, Масленица махнула рукой, призывая всех за собой.

#

Толпа, бежавшая за санями, растянулась, двигаясь вдоль берега в направлении большого костра, который запалили правобережные недалеко от Соборной горки.

– Гори, гори ясно, чтобы не погасло,

Чтобы все метели разом улетели!

Чтобы птички пели, травки зеленели,

Небеса синели и колосья зрели!

Чтобы все невзгоды, холод, непогоды,

Зимние морозы, неудачи, слезы –

Пусть они сгорают, к солнцу улетают!

Гори, гори ясно, чтобы не погасло!

Сани с Масленицей были уже совсем рядом с костром, как вдруг среди ясного дня налетел мощный снежный вихрь. Возницу, сани, куклу и костер вмиг заволокло белой мглой. Испуганные кони понесли, возница отчаянно попытался, если не остановить, то по крайней мере замедлить движение саней. Сани неслись на толпу, которая растянутой вереницей сопровождала Масленицу. Люди бросились врассыпную. Николка на мгновение замер, а потом, схватив на руки испуганную Настю, бросился в сторону. Сани пронеслись совсем близко, обдав их волной снежной пыли.

В какой-то момент показалось, что возница справился, но не тут-то было. Сани накренились вначале на один бок, потом на другой, их мотануло, крутануло. Дуги не выдержали и с громким, как выстрел, треском лопнули. Кони выскочили из снежного вихря и понеслись по белоснежной глади реки.

…Вихрь пропал так же внезапно, как и налетел. Люди, молчаливо замершие в отдалении, бросились к перевернутым саням. Силин подбежал одним из первых. От Масленицы не осталось и соломенного пучка. Возница лежал, зарывшись лицом в снег и широко раскинув руки. Пальцы его то сжимались, то разжимались, сгребая окровавленный снег. Николка быстро перевернул его на спину. Грудь мужчины поначалу тяжело вздымалась. Потом дыхание резко остановилось, глаза начали закатываться, на губах появилась кровавая пена. Николка рванул кафтан на груди возницы, да так, что пуговицы разлетелись в стороны. Прижал ухо к груди. Сердце не билось. Вдруг возница схватил одной рукой Николку за плечо, подтянулся поближе к нему и громко, надрывно, надтреснувшим голосом крикнул ему в самое ухо:

– Мара идет! Мара…

Возница тут же рухнул на снег, как будто жизнь ушла из него вместе с этим его последним криком. Николка поначалу отпрянул от умирающего, а потом закрыл его глаза и огляделся по сторонам. Люди, только что веселые и радостные, молча стояли вокруг саней. А среди них, с выражением ужаса в широко распахнутых глазах, стояла Настя. Тело ее сотрясалось от рыданий, но в глазах не было ни единой слезинки. Силин бросился к дочери. А навстречу ему, с трудом продираясь через толпу, рвалась голосящая во весь голос молодка. Она бросилась вознице на грудь и надрывно завыла:

– На кого же ты меня оставил, окаянный! А-а-а… За что ты так со мною… Милый мой… Родненький…

Она схватила возницу за края распахнутого Силиным кафтана, прижала к себе, положила его голову себе на плечо и баюкала, как младенца. Слова ее перешли в рыдания, потом и они смолкли. Женщина тихо выла. Дико и тоскливо. Силин потянул Настю с собой, подальше от этой разрывающей сердце картины. Но девочка упиралась, как завороженная, не в силах отвести взгляд от бабьего горя. Николка подхватил ее на руки, обнял пробившуюся к ним жену и повел их прочь, подальше от этого места.

Толпа, собравшаяся около саней, подалась назад. Люди в молчании стали расходиться. Но тут вдалеке, у городских валов, бухнула пушка. Начался штурм Снежного городка. Люди оживились. Тоска, захватившая всех после смерти возницы, пропала, как будто ее отогнал гром пушечного выстрела. Люди, минуту назад угрюмо отходившие в сторону города, оживились: зашумели, перекликаясь, послышались разговоры, смешки. Кто-то ускорил шаг, дети рванули бегом, старики засеменили, опираясь на палки. Вереница черных фигурок, еще недавно спешившая за санями с Масленицей, возвращалась в Железный Устюг, на шум потешного боя.

– Чтобы все невзгоды, холод, непогоды,

Зимние морозы, неудачи, слезы –

Пусть они сгорают, к солнцу улетают!

Гори, гори ясно, чтобы не погасло!