Египетские ночи

Сегодня - День Пушкина. В этот день, как мне кажется, следует отдавать дань его памяти. Только вот у меня так сложилось, что практически на все значимые вещи нашего поэта и писателя я уже успел написать свои скромные отзывы. Поэтому приходится обращаться к незаконченным вещам...

Хотя... "Египетские ночи" считаются, конечно же, незаконченной повестью, но вот парадокс, в самой этой незаконченности есть та недоговоренность, которая зачастую бывает ценнее сказанных лишних слов. А поскольку Пушкин был непревзойденным мастером лаконичности и лапидарности, то каждое несказанное им слово приобретает ту же ценность, что и сказанное. Ну, это я, конечно, завернул уж слишком, но суть того, что я хотел сказать, надеюсь, вы уловили.

Чем особенно ценна эта повесть, так это тем, что в ней Пушкин поднимает значимые вопросы места и роли поэта в этом мире. Я не буду подробно касаться сюжетной стороны произведения, надеюсь, читающие эти строки, знакомы с содержанием повести не хуже меня. Скажу лишь о том, что на примере всего двух поэтов - русского аристократа Чарского и безымянного итальянского импровизатора - Пушкин показывает всю глубину и широту таланта.

В повести всего три главы, и ключевой является вторая, в которой встречаются два поэта, и в которой Пушкин раскрывает свое видение сущности таланта. Обращает на себя внимание эпиграф к этой главе - строчка Державина "Я царь, я раб, я червь, я бог". В художнике и поэте наиболее сильно проявляется основная божеская функция - творение. Многие мыслители человечества сходились во мнении, что пресловутая фраза "по образу и подобию своему" указывает на способность человека к творческому мышлению, на способность создавать нечто новое, до сих пор во Вселенной не существовавшее. И опять же подобие Богу предполагает не только физический аспект созидаемого, но и духовный.

Однако и червь в человеке продолжает жить, животное и меркантильное начало не позволяет духу воспарить и обособиться, оно крепко держит его в плену повседневности, позволяя только на краткий миг переживать божественное ощущение вдохновения. С диаметральной противоположностью "червь - бог" всё более-менее ясно, но остается "раб - царь".

Однако, и здесь проявляется пушкинская логика: царское начало заключается в том, что "поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением", а рабское в том, что без толпы - без признания - нет и таланта, ибо для того, чтобы какой-то камень был признан алмазом, необходима его оценка. И я согласен, что насчет толпы - это слишком, можно обойтись и без толпы, но оценка кого-то, например, другого такого же творца, - нужна, так что от рабской зависимости от чужого мнения творцу не обойтись. Так что его удел - ходить во власянице, но подбитой горностаевым мехом.

Что же касается включенных в текст повести стихотворных "импровизаций", то обе они продолжают предложенную автором тему, и если с первой - о независимости поэта - всё ясно, то во второй - о "ночах Клеопатры" - можно увидеть относительно пошлый эпизод из древней истории, усилиями творца поднятый до трагической экспрессии, а можно философскую концепцию о том, что жизнь человека - это и есть подаренная Всевышним "ночь с Клеопатрой", и смерть и забвение - расплата за удовольствие жить и творить...

Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание и прозвище, которым он заклеймен и которое никогда от него не отпадает. Публика смотрит на него как на свою собственность; по ее мнению, он рожден для ее пользы и удовольствия.

Когда-то я услышала такую фразу: «Нам Пушкина некогда читать, мы им гордимся». Она очень засела мне в голову, ведь, действительно, большинство знает Пушкина по тем произведениям, которые мы читали на уроках в школе. Да и те уже стерлись из памяти, оставив только смутный силуэт. Я решила понемногу исправлять свое короткое знакомство с Александром Сергеевичем. И я внезапно для себя осознала, что он, действительно, фигура выдающаяся. Конечно, странно, что для меня это стало открытием, ведь нам об этом твердят с пеленок. Но все это лишь слова, которые мы воспринимаем как данность, до конца не осознавая их истинный смысл. И только при погружении приходит понимание. В какой-то момент прочтения произведений Пушкина мне хотелось подойти к кому-нибудь из окружающих и поделиться впечатлениями: «Вы читали Пушкина? Это великолепно!», но на меня, скорее всего, посмотрели бы как на дурочку – да знаем мы, знаем.

— Но если у вас никто не понимает итальянского языка, — сказал, призадумавшись, импровизатор, — кто ж поедет меня слушать?

— Поедут — не опасайтесь: иные из любопытства, другие, чтоб провести вечер как-нибудь, третьи, чтоб показать, что понимают итальянский язык; повторяю, надобно только, чтоб вы были в моде; а вы уж будете в моде, вот вам моя рука.

Повесть эта осталась неоконченной. И мне не передать словами как я хочу узнать, что же должно было быть дальше по задумке автора. Как публика приняла итальянского импровизатора? Как это выступление сказалось на Чарском? Как сложилась судьба импровизатора дальше? У меня самой огромное количество версий того, чем могла закончиться эта история. И как жаль, что они останутся лишь версиями, ведь нам остается только догадываться, какие еще сокровища поэзии он мог бы вложить в это произведение. Как мне кажется, в этом произведении прорисовывается образ самого Пушкина и роль поэта в обществе.

— Что это за человек?
— О, это большой талант; из своего голоса он делает все, что захочет.
— Ему бы следовало, сударыня, сделать из него себе штаны.

"В журналах звали его поэтом, а в лакейских сочинителем".

Александр Сергеевич Пушкин всегда восседал на первом месте в сонме великих русских поэтов.
Мне этого было достаточно. У меня не возникало желания узнать его переживания, мысли, терзания. Как будто талант затмевал собою просто человека.
Именно эта небольшая зарисовка "поэт и импровизатор" раскрывает отношение Пушкина к поэзии, таланту, мнению масс...

Молодой петербуржец Чарский, казалось бы, должен быть своею жизнью полностью доволен: и служба его не обременяет, и порядочное имение по наследству досталось, и семейными заботами не отягощен. Но он поэт. Он живёт и радуется только тогда, когда может писать. Да только талант свой молодой человек всячески скрывает. Он избегает всех литераторов, но готов общаться с самыми пустыми людьми, представляя себя то "страстным охотником до лошадей, то отчаянным игроком, то самым тонким гастрономом (хотя никак не мог различить горской породы от арабской, никогда не помнил козырей и втайне предпочитал печеный картофель всевозможным изобретениям французской кухни").
Именно на этом месте я задумалась о самом Александре Сергеевиче, всегда ли было ему приятно отношение публики, часто запанибратское, или в рассуждения Чарского о роли поэта в обществе он вкладывает свои собственные мысли.

Публика смотрит на него как на свою собственность; по ее мнению, он рожден для ее пользы и удовольствия.

У таланта есть и другая сторона - финансовая. Если Чарский может писать стихи, закрывшись в кабинете и никого не принимая, то бедный итальянец-импровизатор должен жить (питаться, одеваться, снимать комнату) за счёт своего умения не просто писать стихи, но импровизировать на любую заданную тему. Первому неприятна материальная заинтересованность второго.

Италиянец при сем случае обнаружил такую дикую жадность, такую простодушную любовь к прибыли, что он опротивел Чарскому, который поспешил его оставить, чтобы не совсем утратить чувство восхищения, произведенное в нем блестящим импровизатором.

Слышала разные мнения о "Египетских ночах", многие считают, что оно не закончено Пушкиным, кто-то уверен, что такая лаконичность темы задумана.
Так как это моя личная рецензия, то я выскажу лишь своё личное же и мнение. По раскрытию положения поэта в обществе сказано ёмко и определённо. Но есть ещё название ""Египетские ночи". Есть вечер, за который публика заплатила по 10 рублей. Есть тема - одна из нескольких. Да вот они, не так их и много, чтобы выступающий мог уделить внимание каждой:
Семейство Ченчи.
Последний день Помпеи.
Клеопатра и ее любовники.
Весна, видимая из темницы.
Триумф Тассо.
Но импровизатор путём жребия выбирает одну. Для меня это означает вступление к более объёмному произведению. Кстати, в сноске приведён отрывок, который может служить частью стихотворения о Клеопатре.