II. Небо

– ЭТО необычный человек, но кто он? Мы никогда этого не узнаем. Однажды, случайно встретившись с ним в довольно позднее время, я спросил его «Кто вы?». «Вы столь уверены в моей добродетели, что решились задать мне такой вопрос?» ответил он с боддеровской улыбкой на лице²². Художник? Никто не видел его картин. Модели говорят, что он – сумасшедший: то он велит им одеться, едва увидев обнаженными, то подолгу смотрит на их тела, не прикасаясь к холсту… Небо́ часто выходит в свет, объясняя это так: «До тех пор, пока я остаюсь у себя, мне никто не нужен, и люди докучают мне. Когда я теряю к себе интерес, я иду в свет и становлюсь общительным». Ходили слухи, что он прячет у себя темнокожую подружку Жерара де Нерваля²³, водит дружбу с блестящими умами вроде Берюгье и, словно Элифас Леви²⁴, – в вечных поисках философского камня. О нем столько всего говорили, что теперь уж нечего добавить. Едва ли найдется дипломат, под чьим одеянием скрыто столько тайн.

Это было все, что смог ответить Антар на расспросы принцессы, и едва ли кому-либо было известно больше. Даже консьерж ничего не мог сообщить. Небо́ жил один в небольшой гостинице на улице Гальвани, между площадью Перейре и крепостной стеной. Его слуга был стар и молчалив, поэтому никогда не разговаривал с торговцами. Один лишь почтальон смог помочь расследованию, сообщив две интересные подробности. Небо́ получал письма, написанные всегда одинаковым – мужским – почерком. Из периодических изданий ему приходили два – библиотечный бюллетень и судебный вестник. Стало быть, у него был лишь один близкий друг и два увлечения – новые книги и недавно совершенные преступления. Кроме этих сведений, слишком разных, чтобы складываться в цельную картину, жизнь Небо́ характеризовала одна черта – одиночество. Праведник, поглощенный мыслями о Творце; гений, влюбленный в свои творения; крестьянин, порабощенный природой и уподобившийся животному; сумасшедший, одержимый навязчивой идеей – не единственные изгои этого мира. Под действием закона сходства и борьбы противоположностей никто не чувствует себя столь отрезанным от окружающего мира, как житель современных Вавилона или Лондона. Любой из обитателей городских квартир может оказаться отшельником.

Металл ценен своей плотностью, душа человека – благородством, закрытым для светской суеты. Вдыхая дурман декаданса в компании самых развратных парижан на протяжении всей молодости, Небо́ сохранил твердость кристалла, которую ничто не могло разрушить. Он был хладнокровен и непоколебим, и эта стойкость в водовороте столичной жизни объяснялась некой необычной силой. С равнодушием буддистского монаха, вынужденного жить в европейском демократическом обществе, носить фрак и тонко разбираться в современной жизни, он прятал свое презрение к эпохе под маской вежливого интереса. Встретив его в одном из лондонских салонов, недалекие умы были бы восхищены тем, с каким безупречным вкусом одет этот привлекательный щеголь.

Внешне похожий на красавца Браммела²⁵, он использовал имидж денди, чтобы оставаться в стороне, не привлекать внимания, затеряться среди светских статистов, скрывая свое превосходство подобно филантропу, снимающего золотые часы перед тем, как отправиться проведать бедняков. Он владел искусством жить в мире с людьми, уступая им место всюду, где возникают и сталкиваются притязания. Он избегал производить на других впечатление и еще менее стремился удивлять, сам удивляясь тому, что иногда этого подсознательно требовало тщеславие. Благодаря великодушию, заменявшему ему тщеславие, этот замкнутый молодой мужчина, которого никогда не видели ни веселым, ни грустным, ни захмелевшим, который никогда не произносил ни слова своих мыслей, был вхож во все дома. Его охотно приглашали – его манера носить фрак сочеталась с салонной модой. Повсюду его встречали со спокойным радушием и ценили, как ценят в театре статиста, играющего на сцене роль настоящего актера.

Это был художник, чьих полотен никто не видел, и богач, о состоянии которого никто не знал. Он волновал женщин истинно женским искусством ускользать от них. Он никогда не отказывался от приглашения на поздний ужин, где ел и пил за общим столом, с видимым интересом слушая собеседников. Он способствовал всеобщему веселью, никогда в нем не участвуя.

«Улыбнитесь же, мсье! сказала ему однажды одна актриса. Ваша улыбка вскружила бы головы стольким женщинам!» Когда оргия становилась фаллической, Небо́ удобно устраивался в кресле: казалось, он испытывает особое удовольствие, сохраняя трезвость и ясность ума среди опьяневших и оскотинившихся сотрапезников. Однажды во время позднего ужина, который граф де Нонанкур давал в честь предстоящей женитьбы, гости зашли далее обычного. Заглянув в восемь утра в Английское кафе, герцог де Нуармутье увидел, как собравшиеся предаются непристойным утехам прямо на полу, в то время как Небо́, при безупречно повязанном галстуке, задумчиво курит в своем кресле. Он не изменял своему поведению, избегая общения с женщинами даже в публичных домах, которые посещал в компании любителей плотских удовольствий. Однажды он до боли сжал запястье одной распутной женщины, попытавшейся развратить его поцелуем. Повстречав его в церкви, женщины говорили о его благочестии, мужчины, разделив с ним застолье, – о его веселом нраве. Он пользовался уважением и тех, и других.

Чуть более долгий взгляд прочитал бы в его глазах грусть – в ней не было и призрачной тени надежды.

Небо́ был слишком горд, чтобы считать себя неудачником, и слишком сдержан, чтобы бороться. Он не выглядел пресыщенным. Воображение принцессы окружило его ореолом таинственности – самым редким очарованием в эпоху обыденности.

III. Зашифрованное письмо

. . . придуманный мною план.

. . узнать людей, изучив их досконально. . . . . . . .

. . . . . выяснить, о чем они говорят между собой и чем занимаются поздним вечером, покинув светские гостиные и театральные ложи. . .

что они делают. . . . . все тайные и порочные стороны. . .

. . . . . я провела целый год, наблюдая и подслушивая, сама оставаясь невидимой. . . . .

выхватывая в день по часу из их разговоров. . . . . . . . .

. . . . . . любовник. .

. в какой манере он хвастался своими победами перед опьяневшими и развращенными друзьями, в самом разгаре оргии. . . . . . .

. . . узнать человека как можно лучше, подвергнув тщательному изучению каждый участок его тела, все приближая безжалостный скальпель к живой и трепещущий плоти. Для этого необходимо было встретиться с ним с глазу на глаз, застать его раздетым в спальне, следовать за ним, когда он отправится по питейным заведениям и прочим местам. . . . . .

. . . . . . . .

добродетель влечет порок. . . .

. то, что позорит женщину, мужчину приводит в восхищение. . . .

. . . . . . молодой мужчина, который волен делать, что хочет,

. . который выходит из дому утром и возвращается утром следующего дня. . . у которого достаточно денег, чтобы тратить их, как ему заблагорассудится.

. . . . . . . . . он готов рассказать о своих занятиях в мельчайших подробностях.

Небо́ улыбнулся, небрежно роняя на стол страницы «Мадемуазель де Мопен»²⁶: строки, подлежавшие чтению, были зачеркнуты. Он был восхищен этой хитроумной выдумкой, позволившей сообщить столько непристойностей, не написав письма. Он взял со стола конверт, в котором оказалось еще одно письмо: на нем стояли реквизиты портного. Небо́ вновь улыбнулся и, склонившись над столом, написал решительной рукой:

Госпожа принцесса,

Платье, которое мне выпала честь шить для Вас, по форме напоминает рисунки к поэмам Данте.

Что же касается вышивки эпохи Людовика XIII, то у Вашего Высочества слишком изысканный вкус, чтобы следовать давно ушедшей моде.

Ваш рисунок подойдет для изготовления восхитительного платья, но оно более пригодится для альковных свиданий, нежели для прогулок по городу.

Я остаюсь в Вашем распоряжении, госпожа принцесса, и прошу назначить мне время, в которое Вам будет угодно принять меня для необходимых разъяснений.

С глубочайшим почтением,

W. & Со

IV. Принцесса Поль

ОБЕР-КАМЕРГЕР императора Александра I князь Владимир Рязань погиб в 1866 году, упав с лошади. Несколькими годами ранее он взял в жены польскую графиню Крюковецку, двадцатилетнюю аристократку сказочной красоты, но ужасного нрава, превратившую их союз в круглосуточный ад, заключавший в себе не меньше мук, чем флорентийская геенна. Не случись «счастливого несчастья», как она называла смерть мужа, произошла бы другая драма, коль скоро в самый разгар траура по ушедшему супругу в ее сердце вспыхнула страсть к красавцу-графу Печерскому, затмив своей неистовой силой, как это всегда происходит в русской душе, все иные чувства. Даже княгине Вологда, которая была вольтерьянкой, сделалось не по себе, когда молодая вдова сообщила ей: «Мы с Печерским – без ума друг от друга и завтра же уезжаем в его поместье на Волге. Между альковными утехами и верховой ездой у нас едва ли найдется время для этой маленькой девочки. Я знаю наперед все ваши возражения, но не могу любить дочь, не любив ее отца. Поль дорога вам – позаботьтесь о ней».

Княгиня согласилась. Эта странная худая женщина, утратившая женственность в атмосфере идей восемнадцатого века, была когда-то дамой полусвета; состарившись, она предпочла дипломатию молитвам. Заинтересовавшись политикой, она собрала в своей гостиной всех опальных деятелей, потворствуя вольнодумствам, которые на берегу Невы называли французскими. В душе она насмехалась над нелепой идеей прогресса, но ей непременно хотелось занять себя чем-то особенным, и она чересчур увлеклась ролью конспираторши. Приняв всерьез ее тайные дела, ревностные слуги закона отослали ее из Петербурга, но смиренно понести наказание претило нраву княгини – к тому же, в действительности она была бесконечно предана своему императору. Прихватив с собой маленькую Поль, она уехала в Париж, где для нее был построен изящный особняк в ренессансном стиле, окна которого выходили на улицу Рембрандта и парк Монсо; вскоре особняк превратился в крыло российского посольства. Император Александр нередко спрашивал у своих министров: «О чем говорят у княгини Вологда?» И все же он не мог простить ей слов: «Не безумец, но русский готов возвеличить императора до святого, соединив два жезла в одной руке, чтобы вернее погибнуть». Убийство императора княгиня встретила со слезами на глазах – она любила спорить с властью, но ужаснулась заговору народовольцев, бросивших бомбу²⁷. «Бедный государь, если бы он мог знать сейчас, как я благоразумна. Его гибель побудила меня встать на сторону самодержавия – такая перемена в сердце старой княгини Вологда равносильна чудотворению, достойному причисления к лику святых». Утратив вкус к политике, она стала искать новую прихоть и внезапно заметила подле себя Поль, которую до той поры опекала прислуга. Девочка пришлась княгине по душе и превратилась в чудесную игрушку: «Она шумит, перечит, не слушается, мешает людям и портит вещи – у нее столько недостатков, что ее невозможно не полюбить».

Не будь Поль похожа на мальчишку-сорванца, княгиня, чьи гневные попреки наводили ужас на гостей, быстро бы заскучала: «Сколько кукол ты сегодня поломала, маленькая проказница? Ни одной. Если завтра в зале не окажется обломков игрушек, ты будешь наказана». В ответ на приготовленный Поль урок княгиня говорила: «Безупречно, мадемуазель, а теперь сделайте из этого шапку комиссара». Когда Поль исполнилось двенадцать, княгиня устроила вечеринку, где гостям досталась стая бумажных журавликов и флотилия корабликов, изготовленных из ученических тетрадок и книжек принцессы: «Я хочу, чтобы все приобщились к обучающим методам княгини Вологда и выбросили из головы мадам де Ментенон²⁸ – она не единственная во Франции воспитательница благородных девиц».

Поощряя племянницу за лень и всевозможные проделки (урок игры на фортепиано, по совету тети, завершался энергичным ударом ноги по клавишам), княгиня практиковала принцип неприменения наказаний, бесполезных перед неотвратимой силой инстинктов: воспитание оказалось эффективным, и удерживаемая от учебы Поль ревностно взялась за науку. Княгиня, более всего любившая превращать любое дело в абсурд, загромоздила особняк всевозможными приспособлениями для постижения знаний и отдала Поль в распоряжение легиона учителей. Лекторы из Эколь Нормаль²⁹, учителя из лучших коллежей и профессора Сорбонны ежедневно толпой приходили в дом и называли Поль «мадемуазель Журден³⁰». В соответствии с одним из требований княгини, Поль запрещалось читать, чтобы не переутомить глаза: одна из учительниц читала ей вслух, пока та не выучит урок наизусть. Чтобы завести подруг среди сверстниц, Поль пожелала отправиться в пансион, где стала вести себя, как мальчишка, и пристрастилась к гимнастике – неутомимой княгине пришлось оснастить особняк трапециями и гантелями.

В пятнадцать лет принцесса узнала о существовании великого множества полезных развлечений и записалась одновременно на все курсы для барышень – в Коллеж де Франс, Сорбонну, Школу Лувра и Высшие женские курсы. Она возвращалась домой поздно вечером и, измученная и без единой мысли в голове, за ужином передразнивала своих учителей, копируя деланное добродушие мсье Ренана³¹, взгляд мсье Каро³², манеру пышнотелого Шарля Блана³³, начинающего лекцию со слов: «Ах! уважаемые дамы, что за чудный художник Пинтуриккио³⁴!» и властный тон Ледрена³⁵. Терминологическая путаница, смешение сюжетов и категорий, клинописи и химических соединений, толкований древних текстов и ксилографий, хартий и цилиндров, чистого разума и гравюр по дереву, Столетней войны³⁶ и вивисекции, Мальтуса³⁷ и Батибуса и, наконец, непередаваемые бредни некой мадемуазель Пекюше³⁸ заставляли княгиню смеяться до слез и являли ее взору падение с пьедестала знаний.

На смену науке пришел театр – Поль посещала все утренние спектакли³⁹. Княгиня даже позволила ей смотреть вечерние представления в сопровождении гувернантки Петровны, которая боготворила молодую госпожу и без колебаний пригласила бы в ложу бенуара юного Линдора⁴⁰.

Из театра принцесса направилась в церковь – увлеченная мистикой, но более всего – благотворительностью, она за четыре месяца раздала одиннадцать тысяч франков милостыни. «Мадемуазель Сен-Венсан⁴¹, сказала на это тетка, пожалейте бедную княгиню, которая до сих пор не привела в порядок опекунские счета».

В семнадцать Поль стала выходить в свет, выезжая на балы и приемы со страстью, свойственной ей во всем. Однажды в салоне герцога Керси ей представилась возможность доказать аристократизм своей души.

Окруженная докучливыми поклонниками, она вдруг заметила неловко державшегося поодаль мужчину. Его костюм был дурно скроен, виски – тронуты сединой. Заметив ее взгляд, компания щеголей изрешетила чужака колкостями дурного тона. Осознав, что над ним насмехаются, унылого вида мсье испуганно взглянул на Поль, улыбавшуюся грубым шуткам. Увидев выражение лица осмеянного, принцесса направилась прямо к нему и громко произнесла: «Есть лишь один достойный человек, способный спровоцировать насмешки стольких глупцов. Окажите же мне честь!»

Этим патетическим персонажем был бессмертный автор «Истории форм и идей»⁴². Взяв философа под руку, Поль повела его к гостям, представила всем присутствующим и привлекла к нему всеобщее внимание. Используя все существующие приемы изысканной благосклонности, она принялась его угощать, расспрашивать о его трудах и, наконец, проявила любопытство: «Уважаемый философ наверняка пришел сюда не ради развлечения?». Нет, он надеялся встретиться с министром просвещения и ходатайствовать о скромной должности библиотекаря. С поистине королевской отвагой Поль направилась к герцогу, которого без объяснений увлекла в кабинет, велела тотчас же распорядиться о назначении и вручила бумагу изумленному философу, свободной рукой протягивая ему цветок, мгновение назад украшавший ее волосы. В глазах ученого заблестели слезы: «Принцесса, я обязан вам лучшей минутой своей жизни – красота и доброта соединились воедино, отдав дань науке в моем скромном обличье. Этот вечер я провел в обществе платоновской Диотимы. Мужчина, которого вы полюбите, непременно будет философом и объяснит вам значение этого комплимента».

Поль вспомнила об этом предсказании, когда Небо́ назвал ее наследницей мегарийки Диотимы: «Мужчина, которого вы полюбите, непременно будет философом и объяснит вам…» Разумеется, она его не любит и никогда не будет любить, но он все же объяснил ей значение таинственного комплимента.