Цитаты из книги «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы»

На позиции смерть была не просто близко – она царила. Повсюду лежали убитые, уносили и уводили раненых. Когда одно из ядер упало совсем близко и всех осыпало землёй, Милорадович с улыбкой, обернувшись к Вяземскому, обронил по-французски: – Бог мой! Неприятель отдаёт вам честь! («Привычка говорить по-французски не мешала генералам нашим драться совершенно по-русски», – заметит много позже по этому поводу Вяземский.)

На тот момент стихи оказались ещё и провидческими: 12 июня 1812 года Наполеон вступил в пределы России со своим огромным воинством. Из дня сегодняшнего мы воспринимаем эту войну как Отечественную, коснувшуюся каждого и всех, однако Вяземский чуть сложней описывал настроение русской аристократии: «Никто в московском обществе не изъяснял себе причины и необходимости этой войны… В начале войны встречались в обществе её сторонники, но встречались и противники». «Мнение большинства, – признаёт Вяземский, – не было ни сильно потрясено, ни напугано этой войною… В обществах и в Английском клубе… были, разумеется, рассуждения, прения, толки, споры о том, что происходило, о наших стычках с неприятелем, о постоянном отступлении наших войск вовнутрь России. Но всё это не выходило из круга обыкновенных разговоров… Встречались даже и такие люди, которые не хотели или не умели признавать важность того, что совершалось почти в их глазах».

Мать поэта Петра Вяземского, Дженни О’Рейли, – из знатного ирландского рода; отец познакомился с ней во время зарубежного путешествия. Один из её родственников, служа испанской короне, оказался на Кубе – ив честь него одна из улиц Гаваны названа Орели; и это тоже, представьте, кровная родня русского поэта Петра Вяземского. Биограф Вяземского Вячеслав Бондаренко сообщает: «В жизни князя Петра Андреевича был момент, когда он всерьёз собирался эмигрировать в Ирландию и даже просил друзей разыскать там родню. Но, когда ему действительно выпал случай посетить британские острова, Вяземский не предпринял не малейшей попытки навестить родину своих предков». Другой биограф Вяземского – Вадим Перельмутер, автор замечательной книги «Звезда разрозненной плеяды», – приводит свидетельство о том, что прабабка Вяземского по отцу была шведкой: это делает состав его крови ещё более оригинальным. Хотя в Швецию он тоже так и не попал.

Автор этих стихов, Пётр Андреевич Вяземский, в двадцать пятом колене потомок Рюрика, родился 12 июля 1792 года в Москве. Согласно родословной, он самый знатный русский поэт. Рюрик, Владимир Креститель, Ярослав Мудрый и Владимир Мономах – всё его родня. От Владимира Мономаха – прямая линия. У внука Мономаха – Ростислава Смоленского – был правнук, князь Андрей Владимирович «Долгая Рука», получивший в удел город Вязьму; отсюда – Вяземские.

9 мая 1853 года Катенина сбили лошади. Две недели, упрямо и без жалоб, он отвоёвывал свою жизнь, отказываясь от исповеди и причастия, но на этот раз проиграл. Только на этот. На памятнике Катенина выбита его собственная эпитафия: «Павел, сын Александров, из роду Катениных, честно отжил свой век, служил Отечеству верой и правдой, в Кульме бился насмерть, но судьба его пощадила. Зла не творил никому, и мене добра, чем хотелось». Звучит восхитительно.

Ещё отличное выражение было у Катенина: «опыт беды». У него он имелся; и опытом этим Катенин не кичился никогда.

После чего служил на Кавказе, встречался с Бестужевым-Марлинским в боях, и с Лермонтовым в ту пору, когда служил комендантом целого городка. Катенин вышел в отставку генералом – это у него была небогатая событиями жизнь? И что, много ещё таких поэтов? Или генералов, переводивших Корнеля? Много ли вообще в мировой литературе подобных персонажей? Он прожил в своей деревне ещё пятнадцать лет, почти не выезжая, – отставной поэт, отставной герой. Винокуренный завод, оранжереи, библиотека; пил более чем неумеренно, о его чудачествах ходили анекдоты: ходил в Черкесске, лакеев тоже в чёрные черкесские чекмени нарядил… Отличный тип, и отличная старость. Писемский замечательно подметил, что Катенин напоминал «с одной стороны, какого-то умного, ловкого, светского маркиза, а с другой – азиатского князька».

…28 ноября 1838 года без предлога и видимого повода генерал-майор Катенин был уволен со службы высочайшим повелением. Он прослужил на Кавказе четыре с половиной года – и служил бы дальше; но не судьба. В романе Писемского есть (судя по всему, тоже со слов Катенина) версия, отчего его выгнали: «Начальник края прислал ему… книгу дневную, чтобы записывать в неё, что делал и чем занимался. Он и пишет в ней: сегодня занимался размышлением о выгодах моего любезного отечества, завтра там – отдыхал от сих мыслей, – таким шутовским манером всю книгу и исписал!..» История вполне в духе Катенина и похожа на правду. «Жизнь Катенина не была богата событиями», – написал как-то один литературовед. Жаль, не знаем о жизни этого литературоведа никаких подробностей. Ибо сложно представить человека с настолько неординарной биографией, которому показалась бы скучноватой жизнь Катенина. Того самого, что в юности воевал два года подряд, дружил с французскими актёрами, вошёл в число главных российских литераторов, восхищал и обучал Пушкина и Грибоедова. Это Катенина офицеры Преображенского полка считали гением, это он некоторое время был одним из лидеров будущих декабристов, ухитряясь в литературном журнале намекать на то, что государь причастен к цареубийству, это на него писал доносы Фаддей Булгарин. Это Катенина государь император личным указом высылал из Петербурга, а потом заезжал к нему в гости – а Катенин нагло прятался у приятеля, и надирался там наливки.

Уже в 1830 году, по предложению Пушкина, Катенин публикует критический цикл «Размышления и разборы» – внимание! – в двадцати номерах «Литературной газеты». («Покамест, кроме тебя, нет у нас критика», – говорил Пушкин ему немногим ранее; и годом позже заметит в одном письме, что «из наших Шлегелей… – имелся в виду немецкий критик Шлегель —…один Катенин знает своё дело»). В «Размышлениях и разборах» отчётливо проявилась, пожалуй, основная черта Катенина: парадоксальным образом он был новатор и архаист одновременно, литературный реакционер и революционер в одном лице.

Неправильных, но остроумных рифм, подобных «молили – Марию», в русской литературе не будет ещё примерно сто лет. Мы не найдём ничего подобного ни у Лермонтова, ни у Вяземского, ни у Тютчева. Начнётся это, по большому счёту, с Маяковского. Катенин, кажется, даже и не рифмовал эти строки (так, предыдущие две строки в финальном фрагменте не срифмованы, хотя выше идёт рифмованный стих) – однако поэтическое чутьё его вело туда, куда ещё никто не ходил. Созвучие это он наверняка увидел – и осмысленно оставил, чтоб иметь возможность в ответ на претензию о дурной рифме ответить: а я и не рифмовал.