– А что я такого сделал?

– Не помнишь?

– Нет.

– А про луддитов?

– А-а-а…

– Ценю твое остроумие, но лучше держать его при себе. Понял?

– Угу…

– Иди уж, остряк-самоучка! – На лице Ирины Анатольевны мелькнуло то особое выражение, которое я называю «доброхмурым»: моя любимая учительница сдвигает брови, но при этом чуть заметно улыбается, а в темно-карих глазах вспыхивают золотые искорки. Это значит, в душе она со мной согласна, но поступка не одобряет, так как в жизни надо быть осмотрительным. Вот, например, ее отец, Анатолий Сергеевич Осотин, был комбригом (это такое звание), служил в Главном штабе Красной армии, но стал как-то доказывать на совещании, что мы не готовы к большой войне, и тут же вылетел в отставку. В тюрьму не посадили только потому, что его от обиды разбил паралич, он не мог говорить и двигаться, кормили с ложечки. Когда Гитлер напал на СССР, мать Ирины Анатольевны, повесив перед ним карту, наклеивала на нее красные и черные стрелки, чтобы больной был в курсе боевых действий. Видя, как линия фронта неумолимо движется к Москве, комбриг от бессилия плакал и шевелил губами, пытаясь сказать: «Я же предупреждал товарища Сталина…» Умер он за месяц до Победы.

Если же Ирине Анатольевне явно что-то явно не нравится в моем поведении, глаза ее темнеют, искорки гаснут, она нервно поправляет свои короткие каштановые волосы и хмыкает, морща нос, точно от свербящего насморка. Чаще всего так бывает, если я, ее любимый ученик, отвечаю на уроке литературы или русского языка ниже своих возможностей. Да и другие преподаватели, зная, как она ко мне относится, не отказывают себе в удовольствии нажаловаться на меня, чаще всего это делал математик Ананий Моисеевич Карамельник: «Голубушка, Ириночка Анатольевна, снова у вашего хваленого Полуякова икс предпочел остаться неизвестным!»

– Ну вот что, мальчик резвый, кудрявый, влюбленный, еще раз схалтуришь, еще раз услышу про твое лентяйство, между нами – чемодан и рваная шляпа! Понял?

– Понял.

А с луддитами вышла вот такая история: Истеричка на уроке рассказывала про то, как они зверски ломали ткацкие станки, ведь из-за этих машин трудовой народ увольняли за ненадобностью, и люди гибли от голода или становились бродягами, их ловили и сразу вешали, как собак. Потом Марина Владимировна сказала, что только социализм решил проблему всеобщей занятости, потому-то в СССР трудящиеся всячески приветствуют научно-технический прогресс, берегут оборудование, а школьники должны содержать учебники и наглядные пособия в чистоте, чтобы передать их новым поколениям пытливой советской детворы. Вопросы есть? Я поднял руку и спросил, почему же в таком случае каждый второй телефон-автомат в будках раскурочен? Историчка помолчала, потом нехотя объяснила:

– Это обычное хулиганство.

– А ломать станки – разве не хулиганство?

– Нет, Юра, это классовая борьба! Странно, что ты не понимаешь таких простых вещей.

– Понимаю, – кивнул я и тут же привел другой пример.

…В Центросоюзный переулок, чтобы заехать на Пищевой комбинат, постоянно заворачивают фургоны, грузовики с прицепами, серебристые рефрижераторы. Мостовая там никудышная: трещины, выбоины, ямы, весной в них, как в полыньях, стоит вода, и, ухнув туда задним мостом, машина может обдать прохожего грязью с ног до головы. Сигналили-сигналили куда положено, и вот наконец взялись за дело ремонтники. Мы со всех дворов сбежались смотреть, как самосвалы привозили и высыпали дымящийся асфальт, маслянистый, пупырчатый, похожий на черную икру. Потом рабочие разбрасывали лопатами курящуюся, точно вулкан, гору, ровняли специальными граблями, а затем тяжелый каток тремя могучими стальными колесами-валами уминал и сглаживал поверхность. Водитель Серега, веселый парень в засаленном кепаре, не отпуская «баранки», все время высовывался из своей крытой брезентом кабины, оглядывался, проверяя, ровно ли кладет полосы, они напоминали те, что остаются на выстиранной простыне от раскаленного утюга. Иногда он покрикивал, гоня любопытных пацанов, слишком близко подходивших к медленно вращающимся задним колесам, огромным, диаметром в человеческий рост. А потом во время перекура Серега рассказал нам анекдот:

– Тетя Катя, тетя Катя, ваш Мишка под асфальтовую машину попал!

– Ой, ребятки, ой, горе-то какое! Погодите, сейчас отопру!

– Не надо, мы Мишку под дверь подсунем!

Оч-чень смешно!

Пока свежее покрытие твердело, его берегли, огораживали, натягивая веревки с красными флажками, но четвероногим закон не писан, утром на черном глянце появились цепочки кошачьих и собачьих следов. Не смогли удержаться и дети, оставив оттиски подошв на память потомкам. Приятно прийти через год и убедиться, что отпечаток на месте, а твоя нога за это время увеличилась на целый размер!

Понятно, каток своим тихим и тяжелым ходом не может добраться до места укладки асфальта, туда его привозит мощный «КрАЗ» на низком прицепе с опускающейся наклонной платформой. Так вот, когда работы закончились, дорожники с лопатами уехали, а Серега свою стальную махину припарковал возле дома Кобельковых, откуда ее вскоре должны были забрать, чтобы доставить в новое место, но то ли забыли, то ли отпала надобность… Так агрегат и простоял две зимы, заржавел, порыжев, как старое кровельное железо, брезентовый тент над водительским местом прохудился, а все, что можно отвинтить, окрестные пацаны открутили и растащили, включая руль. На третий год «КрАЗ» с прицепом все-таки приехал, но увез от нас фактически металлолом. Мы бы и сами сдали его на переплавку, завоевав сразу первое место по городу, но как такую тяжесть дотащишь до школьного двора, хотя до него и рукой подать! Обидно…

– Ну, и при чем тут луддиты? При чем тут классовая борьба! – возмутилась, выслушав мой долгий рассказ, Истеричка. – Это обыкновенное головотяпство и разгильдяйство. Странный ты, Полуяков! Откуда такое критиканство?

И, конечно, она тут же нажаловалась Ирине Анатольевне, но Осотина ответила ей, что надо бороться с бесхозяйственностью, а не с детской наблюдательностью. В общем, они даже поссорились… Из-за меня.

…Но вернемся в тот страшный день. Подняв воротник пальто, я стоял у дверей Дома пионеров, размышляя, в какую сторону повернуть. Осенний ветер метался по Спартаковской площади, разбрасывая палую листву, сметенную дворниками в кучи, чтобы потом сжечь. Мимо прошли, подозрительно озираясь, три дружинника с красными повязками на рукавах: два парня и девушка в желтом берете. Ишь, какие смелые – по освещенной площади разгуливают, а в темные закоулки их, небось, никакими коврижками не заманишь. Главная опасность таится именно там. Вот недавно, возвращаясь вечером из библиотеки имени Усиевича, что рядом с Электрозаводским мостом, я догадался срезать путь через проходные дворы и лишился в результате восьмидесяти семи копеек, сэкономленных от завтраков. Меня остановили двое и проверили карманы. Я даже знаю этих пацанов. А толку? Один из них – Костя, старший брат моей одноклассницы Верки Коровиной, он учится в ремесленном, так раньше ПТУ называли. Второй Вован Булкин по прозвищу Батон из 359-й школы, это такой учебный заповедник для буйных и недоразвитых. Как говорит Морковка, оттуда прямая дорога в колонию. Я пытался договориться с пацанами, намекая, что знаю, кто они такие, и ссылаясь на дружбу со Сталенковым. Однако налетчики ответили мне, что бесплатно через их территорию никто не ходит, а сами они никого не боятся, даже Сталин им не указ. Если надо, и ему рыло начистят. Ну что тут возразишь? Хорошо еще библиотечные книги не порвали, просто брезгливо полистали, фыркнули, мол, без картинок, и отдали, сообщив, что у них от чтения пухнут мозги… Мне бы промолчать, а я буркнул: было бы чему пухнуть, и хмыкнул, сморщив нос, совсем как Ирина Анатольевна. И тут же получил от крепкого Батона такой удар в челюсть, что в голове у меня вспыхнула ослепительная лампочка, дворовые окна слились в сияющую карусель, в ушах что-то запиликало, и я очнулся, лежа на холодной земле.

– Запомни, шмакодявка, я бью два раза. Второй раз по крышке гроба! – пригрозил Булкин, удовлетворенно оглаживая свой кулак.

– А если скажешь кому-нибудь, падла, прирежем! – пообещал Коровин, вынул из кармана складной нож, нажал кнопку, но лезвие не выскочило.

– Опять заело? – спросил Батон.

– Опять.

– Говорил тебе, ничего не бери у Жучилы. Вечно какую-нибудь муйню впарит. Барахло!

Голова у меня потом болела два дня, челюсть вспухла, но Лиде я сказал, что ударился, когда на уроке физкультуры соскакивал с брусьев. Денег было жалко: все-таки без малого рубль – поди накопи! А надо ехать на «Птичку» за живым кормом для рыбок. Опять придется к Сашке-вредителю в копилку залезать. Но отделался я по сути легким испугом, не то что бедный Лева Плешанов.

…И вот теперь, выйдя из Дома пионеров, я задумался: домой вели два пути. Первый такой: сворачиваешь направо, огибаешь большой новый дом с кинотеатром «Новатор» на первом этаже, а потом чешешь по Ново-Переведеновскому переулку вдоль складов и кирпичной стены Казанки. А лучше срезать, нырнув под арку, пройти наискосок через двор и помотаться на качелях, вспомнив детство: в темное время суток они обычно пустуют. Место безопасное, там всегда тихо, так как над Калгашниковыми живет начальник отделения милиции. Однажды внизу была драка, он высунулся в окно и засвистел – хулиганы сразу разбежались. Шпана помнит тот случай и обходит двор стороной.

По пути можно заглянуть к Петьке Кузину, он живет в деревяной халупе, примыкающей к автохозяйству. Домик одноэтажный, топится дровами, сложенными в поленницу у боковой стены, а вместо водопровода у них на кухне большой бак с краником, в него носят воду ведрами с улицы, колонка метрах в ста, но Кузиных три брата, да еще отец Николай Иванович, здоровенный, как борец Бамбулло. Когда я захожу к ним, он обычно пьет мутный рассол, сплевывая укроп, и мучительно улыбается в ответ на упреки жены, маленькой, измученной, но очень строгой. За чаем я его ни разу не заставал. Петька говорит, батя работает на вредном производстве, ему нужно выводить из организма тяжелые металлы, лучше, конечно, помогает красное вино, но от него у Николая Ивановича лютая изжога. Перепалки с женой заканчивается обычно тем, что она протягивает мужу два оцинкованных ведра, и тот покорно идет к колонке. Когда в семье четыре мужика, водопровод не нужен.

Кузя, наверное, уже вернулся со стадиона имени Братьев Знаменских, где мы занимаемся легкой атлетикой. Но по четвергам у меня изостудия совпадает с секцией, и я всегда выбираю искусство в ущерб спорту, видимо, напрасно, если не могу нормально нарисовать какой-то дурацкий противокозелок!

…Я никак не мог решить, в какую сторону направиться. Внутренний голос шептал: если заглянуть к Кузиным в это время, можно, попав к ужину, поесть жареной картошки с салом и узнать новости про нашего чудаковатого тренера Тачанкина. А потом уж – домой: кормить рыбок, делать уроки (нам задали выучить наизусть начало «Мцыри»), смотреть телевизор, читать и спать. Хотя сегодня можно не торопиться: родители вернутся только к футболу, а вредитель Сашка сослан на пятидневку в детский сад. Я свободен, как Африка! Живи и радуйся!

Но в тот вечер я, как Ленин, пошел другим путем, совершив роковую ошибку.