2. Красный день календаря

…Когда я три часа назад входил в Дом пионеров, над дверями был растянут совсем другой транспарант, провисевший две недели:

Да здравствует Ленинский комсомол – верный помощник партии!

У нас, в СССР, все устроено мудро, и время можно проверять не только по часам и календарям, но и по наглядной агитации. Очень удобно! К примеру, мои неграмотные бабушки до сих пор ориентируются по старорежимным праздникам, а там сам черт ногу сломит. Путаница невероятная, понадобилась революция, чтобы порядок навести.

– Мам, – спрашивает Лида, – когда Санятка из санатория возвращается?

– Сначала на Николу обещался, а теперь вот на Троицу посулился…

– Мама, не морочь мне голову! Так и скажи: хотел 22 мая, а выпишут 29-го. Ну, что ты как в прошлом веке живешь!

– Где родилась, дочка, там и живу.

Но это еще легкий случай. Бывает и потрудней. Допустим, я деликатно напоминаю бабушки Ане, что она обещала мне к Новому году подбросить рубчик на марки.

– Ить помню! На Николу угодника нас с Клавкой в конторе рассчитают, и я тебе пособлю, внучок!

Они с тетей Клавой – надомницы, клеят и вяжут на квартире бумажные цветы для похоронных венков. Я иногда им помогаю: листья к проволочным стеблям прикручиваю.

– Как так – на Николу? – вскипаю я, вспомнив разговор Лиды с Марьей Гурьевной. – Это же в мае!

– Господь с тобой, Юрочка, это скоро уж будет, через пять дён.

– Не обманывай ребенка!

Я подхожу к отрывному календарю, отслюниваю пять листков: 19 декабря. Понятно, в советском численнике никакого Николы в помине нет, религиозные предрассудки мы оставили в далеком мрачном прошлом, хотя нашего завуча Элеонору Павловну я однажды видел в Елоховской церкви, куда заглянул из любопытства по пути в Пушкинскую библиотеку.

– Так это ж зимний Никола, а не весенний! – восклицает бабушка. – Чему вас только в школе-то учат?

– Чему надо – тому и учат… – весело отвечаю я.

А есть еще один странный праздник – Пасха. Наша «сумашечая» соседка Алексевна объясняла, что каждый год православные отмечают воскресение Иисуса, которого коварные евреи распяли на кресте, а он ожил, встал из гроба и вознесся на небо, смертью смерть поправ и искупив наши грехи. История непонятная, Спартака римляне тоже распяли, но он никуда не вознесся, хотя был вожаком восставших народных масс. Сказки все это для темного населения. Но я Пасху люблю, потому что на нее обе бабушки пекут куличи, такие вкусные в магазине ни за какие деньги не купишь. По форме они напоминают круглый украинский хлеб по 18 копеек, но делаются из сдобного теста с изюмом, а сверху посыпаются сахарной пудрой и орехами. Пальчики оближешь! Не хуже кекса. Потом бабушки бегут в церковь – освящать выпечку. Анна Павловна мчится в Елоховскую, а Марья Гурьевна в храм на Новокузнецкой, где меня беспомощным младенцем они, сговорясь, тайком от родителей окрестили. Лида боялась, что ее за это в партию не возьмут, но все обошлось. Хотя… Вот будут меня скоро принимать в комсомол и спросят в лоб на совете дружины: «А ты, Полуяков, случайно не крещеный?» Врать-то нельзя… Сказать правду тоже – сразу завернут салазки. Как быть?

Так вот, с Пасхой постоянная нестабильность. Приезжаю я в гости к Марье Гурьевне, в комнате пахнет ванилью, в кастрюле подходит тесто, в мисочке набухает изюм, а бабушка, завернув в тряпицу несколько кусочков рафинада, бьет по ним деревянной толкушкой, превращая в сахарную пудру.

– Кекс будет?

– Кулич, внучек, кулич!

– А что ж так рано? В прошлом году ты в конце апреля пекла.

– А в этом Пасха десятого, пораньше!

– Как это?

– А вот так. Накось лучше постучи по сахарку. Я тесто умну!

Вы можете себе представить, чтобы рождение Ленина каждый год отмечали в разные дни, то в марте, то в апреле, то в мае… Невозможно! А с Пасхой – очень даже возможно. Странные были порядки при царе, которого обе бабушки вспоминают с почтением, хотя росли в бедных крестьянских семьях.

Слава богу, церковные праздники после революции отменили, и теперь все стало просто и понятно. Ты можешь впасть в летаргический сон, как герой книжки «Когда спящий проснется», потом очнуться в комнате, где нет ни календарей, ни газет, ни радио, ни телевизора, но, едва выйдя на улицу, сразу поймешь, что к чему, сориентировавшись по лозунгам и плакатам, они висят на каждом шагу.

Если на транспарантах написано про День армии и флота, значит, конец зимы, 23 февраля. Если везде поздравляют советских женщин, следовательно, на дворе начало весны, 8 марта. Если празднуют Великую Победу над фашизмом, значит, за окном май, 9-е число. Если повсюду читаешь: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!», к гадалке не ходи – осень, 7 ноября, и до моего дня рождения осталось меньше недели. Ну а если везде наряженные елки и плакаты с пожеланиями счастья в новом году, значит, на подходе 31 декабря. Скоро долгожданные двухнедельные зимние каникулы. Все просто и понятно…

Но, допустим, человек пробыл в летаргии слишком долго и, очнувшись, не может понять, в каком году очутился. И тут дело поправимо, так как кругом полно растяжек, где белым по кумачу написано, например:

1966-й – стартовый год седьмой пятилетки.

За работу, товарищи!

С такими красными датами никогда не заблудишься во времени! Это вам не двоящиеся Николы и дрейфующая Пасха…

Слава богу, дни рождения пионерии и комсомола всегда в одно и то же время – 19 мая и 29 октября. В этом году главному помощнику партии исполнилось 50 лет. Полвека – почтенный возраст. Тимофеичу, например, всего сорок один, а Лиде – 37. На нее мужчины на улице до сих пор заглядываются. Жоржику, когда он умер от сердца, было 54. Мы прощались с ним на кладбище, мимо шли печальные граждане, направляясь к родственным могилам, некоторые останавливались и тихо спрашивали, кого хоронят, отчего усоп, сколько лет, и качали головами: «Совсем молодой! Жить бы и жить!» Хорошо, что комсомол – не человек и умереть он не может. Если я проживу еще пятьдесят лет, то буду праздновать столетие ВЛКСМ… Невероятно!

У нас в школе по поводу юбилея ВЛКСМ был торжественный сбор в актовом зале. Председатель совета дружины Лена Филимонова (она из 7 «А») читала «Гренаду» Михаила Светлова:

 
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах…
 

Хорошие стихи, но странные. Как это: «…отряд не заметил потери бойца»? Человека убили, а они дальше поскакали, даже не обернулись? Не понимаю… Потом мы хором пели:

 
Комсомольцы-добровольцы!
Мы сильны нашей верною дружбой,
Сквозь огонь мы пройдем, если нужно
Открывать молодые пути!
 

Хорошо, от души говорил бывший наш директор Павел Назарович Ипатов. Он хотя и перешел в позапрошлом году на работу в ДОСААФ, все еще живет в школе, в служебной квартире, выходящей окнами на спортдвор. От ворот к их высокому крыльцу протоптана по краю сада дорожка. Иногда, торопясь утром на занятия, я встречал на ней Ипатова: серое двубортное пальто, черная шляпа на голове, кожаная папка в одной руке и свернутая трубкой газета в другой. Обычно он шел не торопясь, останавливался, спрашивал что-то у ребятни, вертящейся под ногами, гладил подрастающее поколение по головкам, угощал леденцами. Порой Павел Назарович выходил на службу под руку с женой, серьезной седой дамой, она вместо ридикюля тащила с собой обычно толстый мужской портфель. А после группы продленного дня можно было встретить на тропинке их дочь-студентку, которая возвращалась с занятий, неся под мышкой черную тубу с чертежами. Обычно ее провожал чернявый лохматый очкарик, он суетился и старался рассмешить подружку, как Шурик хорошую девочку Лиду в «Операции “Ы”». Она розовела, улыбалась, благосклонно кивала, а когда очкарик, выхватив тубу, поставил ее себе на лоб и так дошел до самого крыльца, девушка громко и счастливо засмеялась. Но осенью веселый студент куда-то исчез, и теперь дочь возвращалась одна, бледная и грустная.

Павел Назарович на трибуне вспоминал, как комсомольцы в его родной деревне боролись с кулаками, норовившими сжечь амбар с семенным зерном и потравить общественных коров, а секретаря ячейки избача Кешу Гаврилова подстерегли ночью и зарубили топором. Бывший директор был тучен, имел нездоровый цвет лица, мешки под глазами, а когда волновался, кривил рот набок, как Муслим Магомаев. Он рассказал, что сам вступил в комсомол в 1938 году, когда уже работал на строительстве метро, там ему дали общественную нагрузку, он стал пионерским вожатым, нашел свое призвание и поступил в Потемкинский пединститут…

Но гвоздем мероприятия был не Ипатов, а другой древний комсомолец. Анна Марковна, светясь от гордости, объявила, что сегодня к нам пришел Николай Васильевич – родной брат легендарного Александра Косарева, того самого, что до войны был генеральным секретарем ЦК ВЛКСМ. Маленький, худой, изможденный, гость волновался, тряс трибуну, рубил рукой воздух, сбивчиво рассказывая, как, не щадя сил, боролись они с неграмотностью, строили гиганты первой пятилетки, создавали спартаковское движение, возводили Магнитку, как были гнусно оклеветаны врагами народа, гибли или страдали, но не потеряли веры в дело Ленина! Пару раз он закашливался, клокоча мокротой, а потом никак не мог отдышаться, ему наливали воды из графина, и было слышно на весь актовый зал, как он пил, стуча железными зубами о край граненого стакана.

– На Магнитке простудился, – посочувствовал Воропай, сидевший рядом со мной.

– Скорее, в тюряге… – буркнул Калгаш, он знал много тайн, так как его мамаша служила цензором в издательстве.

– В какой еще тюряге? – изумился я.

– В обычной… для врагов народа. А брата вообще расстреляли…

– Обалдел! За что?

– Откуда я знаю.

– Врешь ты все!

Измученный гость под конец, собрав последние силы, крикнул в зал, как и положено:

– Пионеры, к борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!

– Всегда готовы! – Мы вскочили, вскинув руки в приветствии юных ленинцев, и ответили так стройно, что старший вожатый Витя Головачев зажмурился от восторга.

Когда я потом спросил у него насчет Косаревых, он нахмурился и, понизив голос, подтвердил: да, были такие перегибы культа личности, но о них лучше лишний раз не вспоминать, а смело глядеть в будущее, готовясь к вступлению в ВЛКСМ. Вообще-то у нас в СССР, если не считать перегибов, все устроено правильно и разумно: октябрята – это будущие пионеры, а те в свою очередь – подрастающая смена комсомола, который есть младший соратник и верный помощник партии, руководящей и направляющей силы советского общества, она, вроде паровоза, тащит за собой в светлое будущее целый состав – СССР.

После сбора Ирина Анатольевна спросила меня, как председателя совета отряда, кого из нашего класса можно рекомендовать для вступления в комсомол после новогодних каникул. Она положила передо мной список тех, кому скоро исполнится четырнадцать лет, из них по успеваемости и поведению подходили: Козлова, Гапоненко, Короткова, Родионова и я. А вот рядом с фамилией Калгашникова классная руководительница поставила знак вопроса, так как Андрюха накануне подрался с восьмиклассником Зениным и разбил ему в кровь нос.

– Время еще есть, посмотрим на его поведение… – задумчиво сказала она. – А ты, дитя мое, уймись! Не раздражай Марину Владимировну, она как-никак секретарь партбюро…