Возражая против всего цикла либеральных законопроектов Министерства Юстиции, Замысловский говорил, что «все эти привилегии и гарантии ворам и грабителям стоят денег, а деньги, затраченные на обеспечение всяких удобств ворам и грабителям, ложатся также на мирное население». В настоящем законопроекте, казалось бы, никаких дорогостоящих привилегий преступникам не предполагалось. Наоборот, условное осуждение экономит казне ту сумму, в которую обошлось бы содержание преступника в тюрьме.

Однако Замысловский и тут нашел лишний расход. Согласно законопроекту, отсрочить наказание можно было в случае совершения преступления не по тунеядству и праздности. Поэтому оратор заявил, что-де на судебный персонал взваливается огромная дополнительная работа по исследованию вопросов о тунеядстве и праздности, а значит, придется увеличить штаты судебного ведомства. Более того, обвиняемые станут вызывать лишних свидетелей в доказательство того, что совершали преступление не по тунеядству и праздности, и транспортировка свидетелей тоже вызовет дополнительные расходы.

Изначально намереваясь таким путем доказать юридическую безграмотность законопроекта, оратор договорился до абсурдных выводов. Опровергать тут нечего, но Маклаков все же ухитрился это сделать, впридачу назвав такие аргументы Замысловского «бюджетной демагогией» и «testimonium papertatis» – «свидетельством бедности», в переносном смысле означающем свидетельство скудоумия.

Речь Пуришкевича: Оппортунизм

Пуришкевич охарактеризовал законопроект со свойственной ему эмоциональностью. Это и лабораторный опыт над русским народом, и «длительная, постоянная амнистия преступникам, которая вместе с тем подводит под нож весь русский народ», и «сдача на капитуляцию перед преступниками и государства и общества». Государству проще сразу расписаться в своем бессилии и сказать народу: «честный русский народ, строй выше стены около своего дома, ставь крепче решетки около своего дома, ибо государство не может создать гарантии твоей безопасности и спокойствия твоей жизни в дальнейшем твоем пути».

Оратор высказал любопытное мнение о законотворчестве нынешнего Правительства:

«Если мы всмотримся в целую массу законопроектов, которые буквально возами подвозятся к нам в Г. Думу в течение последних лет, то мы ужаснемся действительно безнадежности нашего прошлого положения, которое, очевидно, было так печально, что мы, существуя почти тысячу лет и представляя собой действительно мощную державу, руководились во всех областях государственного и общественного управления, очевидно, гнилыми законами, ибо все сразу оказалось подгнившим и недостаточно отвечающим запросам современного духа. (Рукоплескания на отдельных скамьях слева). Картина, наблюдаемая нами, действительно поучительна; в области земского самоуправления, в области местного суда, в области вероисповедной – отовсюду везут нам законопроекты, которые становятся или станут предметом рассмотрения Г. Думы».

С другой стороны, ряд законопроектов Правительство забирает назад и вносит вновь порой с противоположными изменениями. Налицо «крайне печальное желание приноровиться к общественными настроениям данного момента», «желание пойти навстречу тому настроению, которое кажется главенствующим в данный момент в Империи, и боязнь не попасть ему в тон». Эта зависимость направления Правительства от общественного мнения «является показателем отсутствия твердости правительственной власти, отсутствия правильного понимания государственных задач у него, безграмотности сплошь и рядом отдельных представителей Правительства, проводящих те или иные законы, несомненно оппортунистического характера деятельности этих представителей Правительства и отдельных ведомств. Это недопустимо».

Так было во времена Г. Думы II созыва. Настоящий законопроект именно тогда был внесен в Думу и потому он – выражение этого оппортунизма, потому он «отличается такой, в сущности, левизной, которую еще усугубила комиссия». Законопроект является «симптомом … малодушия правительственной власти» и «показателем неудачного заигрывания» Правительства с либералами.

С приходом III Думы положение изменилось, и левому законопроекту здесь не место. «Я нахожу, что Правительство сделало величайшую оплошность, не взяв обратно этот законопроект с оттенком, соответствующим духу второй Государственной Думы, подобно тому, как оно взяло много законопроектов назад. Ему место в архивах Министерства Юстиции и в его кладовых». Г. Думе остается лишь «этот законопроект вернуть тому Министерству, которое забыло, что имеет дело с третьей Г. Думой и передало нам законопроект, составленный соответственно духу второй Г. Думы».

Отметим, что Пуришкевич не обвинял Щегловитова. Оратор напомнил, как нынешний Министр Юстиции полгода назад произнес «свои смелые, свои правдивые, честные слова» о засорении инородцами русских судов. Такой человек, по словам оратора, не мог внести в Думу настоящий законопроект. К кому же тогда относилась филиппика об оппортунизме Правительства? Вероятнее всего – к Столыпину.

В том же смысле высказалась и «Земщина», слышавшая в законопроекте «резкий диссонанс среди спокойной тональности голоса правительства, начинающего все более чувствовать и проявлять в речах наших министров уверенность в своей силе и в своем праве, и ставшего, наконец, на путь широких экономических преобразований земледельческой России». «Самое внесение этого проекта в Думу есть уже торжество для врагов порядка».

Щегловитов не оставил речь Пуришкевича без ответа. По поводу обвинения в оппортунизме Министр сказал: «Правительство русское и всякое иное должно памятовать слова знаменитого флорентийца: «иди по своему пути, не смущаясь упреками, которые будут в это время раздаваться». Путь русского Правительства предначертан ему Монархом и имеет в своем основании пользу и благо родины». Обвинение в производстве опыта над народом – «это все, гг., слова, которые практического значения не имеют (голос слева: браво), и, скажу я, слова, в которых звучит отголосок старой, отжившей теории возмездия», требующей строгости законов. «Законопроекту об условном осуждении место не в архивах и кладовых Министерства Юстиции, а место, наконец, в русском законодательстве, подлежащем действительному применению в практической жизни».

Ответил Пуришкевичу и Гулькин, выступивший против союза русского народа – организации, которая «от нечего делать придирается к Правительству»: «Надо сказать, как знаменитый римский сенатор Катон: «или Рим, или Карфаген». Так должно быть и здесь – или русское Императорское Правительство, или союз русского народа. Правительство вносит законопроект, а ему предписывают из Одессы или из других главных отделов, что нельзя; ведь это есть посягательство на власть Правительства. В этом некого винить, гг., я, серенький мужик из села, разумею так: виновато само Правительство; или оно играет с этим союзом, как дети с куклой, или оно боится этого союза, я не понимаю. Я, гг., сам был председателем отдела союза русского народа, но до тех пор, пока нужно было, а кончилась революция, и я распустил эту организацию».

Постатейное чтение

Крепость (ст. 1)

Как писала «Земщина», комиссия окончательно испортила правительственный законопроект об условном осуждении, придала проекту ярко освободительный характер. Это, главным образом, произошло со ст. 1.

Ст. 1 определяла, на какие наказания распространяется условное осуждение: «По делам о преступных деяниях, за учинение коих виновный присужден к денежным пене или взысканию не свыше 500 р., к аресту или к заключению в тюрьме или крепости на срок не свыше 1 года и 4 мес., суд вправе постановить об отсрочке наказания, если признает такую меру целесообразной по свойствам личности виновного и особенностям учиненного им деяния».

Комиссия распространила законопроект на приговоренных к крепости. Что представляло собой заключение в крепость? Из-за отсутствия помещений такое наказание фактически отбывалось в той же тюрьме, но крепостные содержались особо от прочих заключенных и пользовались разнообразными льготами. Крепость назначалась за религиозные и политические преступления. Были и другие преступления, за которые могла быть назначена крепость, наряду с другими наказаниями по усмотрению суда, но о них речи сейчас не идет, поскольку если судья захочет осудить условно такого преступника, то достаточно вместо крепости назначить ему тюремное заключение, к которому применимо условное осуждение.

Казалось бы, распространять условное осуждение на крепость – совершенная бессмыслица, поскольку этот институт изобретен для тех, кто украл с голода кусок хлеба, а не на религиозных и политических преступников. Но большинство Г. Думы придерживалось иного мнения. Идеалисты Маклаков и Капустин в защиту комиссионной редакции говорили о несчастных юношах, которые попадают в крепость за увлечение нелегальной литературой. Политические преступления, за которые полагается заключение не свыше 1 года и 4 мес., говорил Капустин, – это часто ничтожные преступления.

В числе этих якобы ничтожных преступлений, подходящих под действие настоящего законопроекта, Замысловский называл, ни много ни мало, принадлежность к преступному сообществу, поставившему целью ниспровержение существующего общественного строя, преступные воззвания, призывы к бунту, создание революционных типографий.

Маклаков не соглашался. У него состоялся с Замысловским целый юридический поединок. Кадетский оратор доказывал, что крепость у нас назначается за совершенно незначительные проступки, которые напрасно квалифицируются как принадлежность к преступному сообществу.

«Найдут у какого-нибудь студента первого или второго курса литературу, которую ему подбросил тот, кого он не хочет назвать», и человек осуждается не по ст. 132 – хранение вредных сочинений без их публичного распространения, а по ст. 126 – принадлежность к преступному сообществу с целью ниспровержения существующего государственного строя. К крепости присуждаются «люди 18-19 лет, люди совершенно юные, люди, которые попали в ту горячку, в которой не устояли и более зрелые, стойкие люди, виноватые только в том, что были знакомства, которых они не отклонили, были разговоры, которых они не избегли. … Я вам скажу одно из последних моих жизненных впечатлений: студент 3-го курса, сын почтенного отца, принадлежащего к нашей московской магистратуре, осужден на 2½ года крепости по обвинению в принадлежности к сообщничеству только потому, что были знакомые, которых он не выдал, и были книги, которые к нему принесли. (Смех справа; звонок Председателя). Да, пусть скажет Замысловский, разве, когда он был прокурором, по этим признакам не предъявлял он обвинения по ст. 126?».

«Нет, член Думы Маклаков, – возражал Замысловский, – я подобных обвинительных актов не подписывал, потому что подобные обвинительные акты, конечно, составлены с полным нарушением законов». По уголовному уложению карается не хранение преступных изданий вообще, а хранение с целью распространения их. Потому за хранение 5-10 разнотипных листков студенту ничего не будет, а за хранение однотипных воззваний его привлекут не за принадлежность к преступному сообществу, а именно за хранение с целью распространения, за что полагается лишь 3 месяца тюрьмы.

– К трем годам, – не выдержал тут Маклаков и крикнул с места, за что Председатель напомнил Наказ ему, отцу Наказа, прося не говорить с мест.

Получив затем слово, Маклаков повторил:

– Не три месяца, а три года крепости полагается на основании ст. 132.

– Это максимальное, – уточнил Замысловский.

– Это максимальное наказание три года крепости, минимальное наказание не указывается в законе, это знает депутат Замысловский, и нельзя говорить о трех месяцах потому, что наказание, которое может быть назначено судьей, может быть меньше.

Видимо, Замысловский, говоря о трех месяцах, имел в виду, что практически суды назначают именно такое небольшое наказание. В таком случае, так как это срок менее 1 года 4 мес., на хранение нелегальной литературы тоже распространялось действие настоящего законопроекта. Равно как и на принадлежность к преступному сообществу, которая, однако, «должна быть доказана не только хранением литературы, но еще и иными весьма вескими уликами».

Маклаков так и не согласился и вновь говорил о том, что «на годы заключения в крепость» можно попасть за хранение нелегальной литературы, «только за то, что человек не выбирал достаточно своих знакомых, не запрещал себе мечтать и читать о том, что его интересует». «И мы видим на каждом шагу, если не гимназистов, то студентов, которых обвиняют в принадлежности к сообществу, поставившему себе целью ниспровергнуть существующий общественный строй, и достаточно, чтобы какой-нибудь юноша увлекался идеей национализации земли, которая подводится под ст. 126».

После годов, проведенных в крепости, «этой школе злобствования», человек выйдет озлобленным. «Я думаю, – говорил Маклаков, – что для нас всех ясно, что, помимо всех многочисленных грехов, душевных грехов, которыми болеет наше общество, которые сейчас не дают России возродиться, является [так в тексте] та злоба, то озлобление, которое не желает и не хочет примириться. Я думаю, что это озлобление против власти, озлобление против государства, это есть одна из величайших наших слабостей, и вот эту злобу вы порождаете крепостью».

Оратор закончил призывом подумать не только о ворах, мошенниках, уголовных рецидивистах, но и «о тех юношах, которых губит не их дурная природа, а губит вся совокупность нашей жизни». Спасать уголовных и допускать «гибель» политических – «это будет значить – да простит мне Министр Юстиции, – что вы в уголовное дело сами первые вносите политиканство».

В своей обычной наивности Маклаков даже не заметил, что если за хранение литературы несчастные юноши попадают на «годы заключения в крепость» (он дважды повторил, что речь именно о годах во множественном числе), то они уже не подлежат действию настоящего законопроекта, вне зависимости от того, оставят в ст. 1 слово «крепость» или нет, потому что в ст. 1 речь идет не о «годах», а об 1 годе 4 мес. и не более того.

Противники распространения законопроекта на крепость указывали на то, что в крепости осужденный содержится обособленно, а следовательно нельзя сказать, что он там развращается от общения с преступниками. Правые гр. Бобринский 1 и еп. Митрофан говорили о том, что народ не поймет условного осуждения политических преступников.

Вл.Митрофан, в частности, рассказал о случаях убийств священников в его Могилевской губ., убийств «на политической подкладке», за противодействие «освободительным явлениям». Владыка говорил, что в его Могилевской губ. «…грабежи и убийства совершаются почти каждую неделю, по губернии бродят целые шайки разбойников, захватывая соседние Черниговскую и Минскую губ. Местное население в тревоге, и многие не знают, что будет с ними завтра, увидят ли они свет Божий. И что же? При этом невыносимом положении неужели вы еще освободите агитаторов, которые потом натравят разбойников и преступников, а сами, конечно, останутся в стороне … Нет, гг., как вы ни рассуждайте, я не могу видеть элемента чистого милосердия в данном законопроекте, и именно в отношении преступников, присужденных к заключению в крепость. Разве это милосердие – оставить без защиты мирное население, разве будет гуманно сказать, что они вне всякой защиты? Нет, одно милосердие, как чувство, как эффект, красиво, пожалуй, но отрешенное от реальной почвы оно переходит или в слащавый сентиментализм, или – простите – в простое лицемерие».

Щегловитов призывал Г. Думу охранять русскую государственность, колеблемую именно теми, кого карает крепость. Пуришкевич предсказал, что распространение настоящего законопроекта на политических преступников «увеличит их энергию воли и поведет нас скорее по тому пути, на который нас хотят вовлечь, откуда – разложение нашей общественной нравственности и государственный переворот».

При втором чтении исключение крепости из ст. 1 было отвергнуто большинством 146 против 116. Фракция правых голосовала против распространения условного осуждения на крепость. Ст.1 была принята в редакции комиссии. При третьем чтении принята эта же редакция.

Предоставление присяжным заседателям права применять условное осуждение (ст. 16)

Помимо добавления в ст. 1 крепостного наказания, комиссия добавила в законопроект новую ст. 16 – о предоставлении права применять условное осуждение и присяжным заседателям. Как уже говорилось, присяжные заседатели-то как раз и просили о создании настоящего законопроекта.