Финита ля трагедия
(трагедия)

Действие первое

Поднимается тяжелый желто-зеленый занавес. На сцене комната Максима и Федора. На низко просевшей раскладушке спит Максим. У него нехорошее, недоброе лицо.

Над раскладушкой висят репродукции и фотографии, вырезанные из журналов «Пробуждение» и «Солнце России». Посреди сцены стол. На столе и под столом грязные тарелки, пустые и ополовиненные бутылки, окурки, несколько стаканов. За столом сидит крепко задумавшийся Федор. По сцене бегает кот.

Федор наливает себе стакан вина, залпом выпивает. Опускает голову на грудь. Не двигается. Видимо, засыпает. Вся сцена представляет собой тяжелое, пасмурное зрелище. Неприятна неинтеллигентность движений Федора, его манера тянуться к бутылке, роняя стоящую на пути посуду.

Все, от начала и дальше, до самого конца, начинает казаться ужасной мурой.

Между тем на сцене ровно ничего не происходит в течение 45 минут, после чего занавес опускается.

Действие второе

Занавес поднимается, а на сцене все то же. Проходит 45 минут.

Зрители начинают думать, что попали на авангардистский спектакль и до самого конца будут показывать спящих Максима и Федора; но тут неожиданно освещается второй план сцены, на котором происходят столь напряженные события, что публика, не успевшая покинуть театр, должна бы чувствовать себя вознагражденной.

Это надо видеть.

На втором плане сцены действует множество персонажей, в том числе и неизвестно как сюда попавших.

Это:

Дух Максима,

Дух Федора,

Дух Петра,

Дух Василия,

Духи японских друзей,

Духи различных изящных дам, в том числе:

Дух продавщицы в винном отделе и

Дух продавщицы в пивном ларьке

(а как вы думали? Что они – хуже?),

Духи соседей по квартире,

Духи подпольщиков,

Духи прохожих на улице,

Дух И. Константинова,

Дух Хокусая,

Дух Рансэцу,

Дух Д. Судзуки,

Дух А. Гауди,

Дух А. С. Пушкина,

а также множество других духов, вплоть до духов зрителей в театре.

Причудливую картину отношений всех этих духов трудно описать.

Некоторые духи видят всех или почти всех остальных духов, некоторые – только часть, некоторые – только себя, а есть духи, которые и в собственном существовании не уверены. Забавно, что иные из духов видят у себя, да и у остальных, пожалуй, только отдельные части тела, например кулак, которым и лупцуют по чему ни попадя. Столь же неприятны духи, которые вообще ничего не видят, – они бодро разгуливают по сцене, пребольно толкая остальных.

Несмотря на сумятицу и гвалт, видно, что в центре внимания многих духов находятся спящие Максим и Федор. Кто смотрит на них с презрением, кто – с негодованием, кто – с жалостью, кто – со смехом, кто – с пониманием, кто – с любопытством, ну и по-всякому. Дух Максима и Дух Федора смотрят с неопределенным выражением.

Второй план сцены начинает постепенно погружаться в темноту. Духи по одному исчезают, шум стихает. Последними исчезают духи Максима и Федора, в наступившей тишине слышны их последние малопонятные реплики:

Дух Максима. Он просыпается.

Дух Федора. Но нем…

(Второй план сцены в темноте. Федор поднимает голову. Желто-зеленый занавес опускается, однако, прежде чем он совсем скрыл сцену, видно, как Федор тянет руку к бутылке.)

Часть вторая
Возвращение из Японии

Blow up

Илья Давидович Кобот, с одной стороны, не любил соседей Максима и Федора, даже писал на них заявления, что Федор по ночам кричит, что водят собутыльников, писают в коридоре и на кухне, но, с другой стороны, говорят, обычно соседи и похуже этих… Федор такой горемычный, не нахамит, а Максим хоть и строгий, будто командир, да все спит больше.

Как-то вечером Кобот сидел у них в гостях, пил чай, – надо же иногда посмотреть, как люди живут. Да вот тоже выбрал, на кого смотреть… С самого начала лучше было уйти, с самого начала ругань у них пошла – то Максим Федора изругал, зачем вермуту купил, когда в магазине портвейн есть, потом опять изругал, зачем Федор с пивом балуется: у бутылки крышку открывает и снова пришпандоривает.

Еще в тот вечер Федор во все фразы вставлял какое-то мерзкое слово, которому его научил ученик Василий, – слово «пантеизм». Ну, например: «Что, нальем еще пантеизму?» – про вермут. Или: «Пантеишно я нынче пивка попил!» Кобот специально вышел, посмотрел в энциклопедическом словаре это слово – нету!

Вот так посидели, молчали в основном, и вдруг – дверь открывается – на пороге стоит милиционер.

Причем кто ему дверь открыл входную?

Илья Давидович очень, конечно, напугался, но все-таки ясно, что не за ним же милиционер пришел, за Федором, вернее всего. Максим и был злой, а тут аж черный весь стал – тоже на Федора подумал. «Ну, жопа, доорался по ночам!» Сам Федор как-то не сориентировался: «Это чего… чего он тута?»

Милиционер обвел всех мрачным взглядом, особо задержав его на Федоре, и спросил:

– Который тут Кобот?

Сердце у Ильи Давидовича больно застучало, а всего мучительнее было стеснение перед Максимом и Федором, которые, пьянь политурная, еще смотрят с сочувствием.

– Я… Кобот…

– Ну, здравствуй, Кобот, – после паузы сказал милиционер, снимая фуражку.

– Здрасте…

Илья встал и вытянул руки по швам. Максим взял со стола пару бутылок вермута и поставил на пол. Милиционер перевел испытующий взгляд с Кобота на Максима:

– А вы тоже здесь проживаете?

– Здеся, – спокойно ответил Федор, – пантеишно.

– Ну, здравствуйте и вы. Сосед я вам новый буду, Пужатый Алексей Степанович.

От внезапности этой сцены и проклятого бушующего сердца с Кобота лил пот, ноги дрожали. Он дугой пошел к двери, не замечая удивленного взгляда милиционера.

– Чего это он, больной, что ль? – спросил Пужатый.

– Жопа, – не сразу ответил ему Максим и выпил полстакана вермута.

* * *

Новый жилец быстро почувствовал себя в квартире по-свойски, точнее, в первый же день. Наутро, когда Кобот ставил чайник, в коридоре послышался задорный свист и на кухню в одной майке вышел Пужатый.

– Здорово! – громко сказал он.

– Доброе утро, – ответил Илья Давидович.

Эту фразу он заранее приготовил, чтобы сказать милиционеру, – знал, что очень растеряется после вчерашнего, не сразу сообразит, что сказать.

– Ты чего вчера отвалил-то? Испугался, что ли?

Кобот покраснел, не зная, как ответить.

– Чего ты все мнешься?

Илья молча мыкался с газом, но зажечь никак не получалось. Пужатый зажег газ на своей конфорке, поставил чайник и, сев на табурет, стал следить за Коботом.

– Ты где работаешь?

– В Механобре работаю… – подумав, ответил Илья.

– Как-как? Что такое?

– Так называется.

Последовала тягостная пауза. Кобот, с такой натугой включивший газ, выключил его и пошел к себе в комнату. Войдя, он, как и вчера, долго и быстро ходил туда и сюда, ни о чем не думая.

* * *

Вечером, возвращаясь с работы и уже подойдя к дому, Илья Давидович увидел в дверях Пужатого, безотчетно, неосознанно повернулся и, съежившись, прошел мимо дома.

– Эй, Кобот! – окликнул его Пужатый.

Кобот, пометавшись на месте, подошел.

– Ты чего это от меня шарахаешься?

– Да нет, я… мне надо было…

– Темнишь все. Я же видел, ты к дверям шел.

Было уже темно, и это придавало сцене зловещий оттенок.

– Ну шел, да вот в магазин решил сходить! – с надрывом сказал Кобот.

Пужатый молчал, лицо его было в тени, на пуговицах обмундирования светились колючие звезды. Илья немного помолчал за компанию и отошел за дом, где и промыкался с полчаса для отвода глаз.

* * *

Вечером перед сном Илья Давидович, чуть заглянув на кухню, отшатнулся и замер за дверью. Красный, распаренный Пужатый со стаканом в руке шептал Федору:

– Этот Кобот, я смотрю, тот еще корефан. Еще утром заметил: что за ядрен батон – морду воротит, боится чего-то. Сейчас вот в магазин за вермутом иду, гляжу – мать честная – Кобот! Увидел меня и шмыг в сторону, воротником прикрывается. Ну, думаю, видать, за тобой водится… Да еще спрашиваю: «Где работаешь-то?» А он мне говорит: «В хренобре!» Ну, думаю, гусь ты хорош!

– В Механобре! В Механобре я работаю! – забывшись, пролепетал Илья из-за дверей.

Это был сильный и неожиданный эффект. Даже Федор с испугом глянул на дверь, а Пужатый вскочил и, выбежав из кухни, наткнулся на вытаращившего глаза Илью Давидовича. Они некоторое время стояли молча, почти вплотную, блестя глазами и взволнованно дыша.

– Ага… – сказал Пужатый, поправляя майку.

Илья, шатаясь, побежал к себе в комнату.

– Идиоты, что за идиотизм, – бормотал он. – Фу! Как все… Фу! Идиотизм абсолютно.

Он подошел к зеркалу и напряженно глянул в него. Зеркало мудро, матово светилось вокруг искаженного отчаянием лица. Илья, не в силах чем-нибудь заняться, долго стоял у зеркала, то так, то сяк выворачивая голову и скаля зубы. Это бессмысленное занятие давало какой-то выход напряженности, невесть за что свалившейся.

Сухо и зловеще тикал будильник.

Дверь без стука отворилась, и в комнату вошел Пужатый, уже в форме, в сапогах. Не спрашивая разрешения, он сел за стол, вынул папиросу и, разминая ее, стал разглядывать скромную, но благообразную комнату.

Илья Давидович, как пойманный за руку вор, понурившись, стоял у зеркала.

– Кобот, что вы, собственно, скрываете? – медленно сказал Пужатый.

– Я, Степ… Александр Степанович, совершенно не могу понять, что… за что вы меня… вот так спрашиваете.

– Ах так, значит, я виноват, да? Я вас преследую? Это я, выходит, виноват? Ведь так у вас получается?

– Нет, но вы Федору там говорили… Ну там…

– Ну-ну. Я слушаю.

Илья Давидович молчал.

– Ну, я слушаю вас.

– Вы говорили, что я воротником прикрываюсь…

– Хватит ерунду пороть. Кстати, если уж вы хотите обсудить именно этот случай: я после нашей встречи был в магазине. Вы и сейчас будете утверждать, что направлялись именно туда?

Илья молчал.

– Вы, Кобот, видимо, обеспокоены моим вселением в квартиру, да? Да или нет?

В буфете тонко пискнули фужеры. Страшно тикали часы.

– Может, хватит в молчанку играть?!! – закричал Пужатый, с силой всаживая папиросу в стол.

Илья Давидович дернулся, как от электрического удара, и отбежал к окну. Пужатый, опрокинув стул, поднялся и вышел из комнаты.

Кобот, широко открыв глаза, смотрел в пространство. Очнувшись, он опрометью кинулся в коридор, надел пальто и выбежал на улицу.

* * *

На улице все казалось кошмаром: дул долгий ветер из всех переулков; прохожие, как солдаты, ходили от одной остановки автобуса к другой, фонари, машины… Спрятаться было негде.

Домой Илья решился вернуться поздним вечером.

Не раздеваясь, на цыпочках он прошел в свою комнату, разделся там и, совершив несколько кругов по комнате, высунул голову в коридор. На кухне ожесточенно стукались стаканы и гремел голос Пужатого:

– Да ведь враг он, враг! Вражина натуральный. Что ты будешь делать – вижу, что враг, а прищучить не могу… Но погоди – видишь ты Алексея Пужатого? Он у меня не уйдет! Не уйдет, сам себя выдаст!

На следующий день Илья Давидович смалодушничал, не пошел домой совсем. Впервые за долгое-долгое время он ночевал не дома. Попросился к приятелю, то есть к сослуживцу. Там было вроде и хорошо – поиграли в карты, поговорили о работе, а все равно тяжело на непривычном месте, да и неудобно.

Потом вместе поехали на работу; там как-то забываешься, очищаешься, все нерабочее время кажется коротким и малозначительным. После работы, для окончательной разрядки, Илья еще сходил в кино на «Версию полковника Зорина» и совсем спокойный направился домой. Сколько можно, в конце-то концов, пугаться этого идиота-милиционера? Нужно спокойно и насмешливо дать понять, какого дурака он валяет; еще лучше бы осадить его как следует, поставить на место… нет, ну его к черту, не стоит.

Кобот вошел в квартиру, разделся (даже почистил пальто щеткой), не таясь прошел к себе в комнату, где хладнокровно сел за стол с книгой «Заметки по истории современности».

Почти тотчас же в комнату вошел Пужатый и расположился напротив Ильи. Илья Давидович оторвал глаза от книги, холодно посмотрел на Пужатого и снова погрузился в чтение. Милиционер забарабанил пальцами по столу, едко глядя на читающего Кобота:

– Книжечку читаем?

Илья продолжал смотреть в книгу.

– А ну положить книгу! Смотреть на меня! – как никогда страшно, закричал Пужатый, с силой хлопнув раскрытой ладонью по столу.

Все затрещало, книга упала на пол.

Коботу уже некуда было смотреть, и он со страданием взглянул на Пужатого. Тот сидел весь красный и тяжело дышал.

– Алексей Степанович, я думаю, пора наконец… – начал Илья.

– Кобот, что вы делали сегодня ночью? – перебил его Пужатый.

– Я… что? Спал, ночевал…

– Где? Адрес?

– Да что, при чем тут… на работе, то есть у сослуживца…

– Интересная у вас работа, я замечаю… Адрес я спрашиваю!

Илья Давидович понял, что лучше не выламываться, а спокойно отвечать на вопросы, чтобы Пужатый перебесился, понял, что не прав, и отстал. Однако адрес сослуживца действительно невозможно было вспомнить теперь, в таком лихорадочном состоянии.

– Не помню точно сейчас. Я так могу показать, а завтра спросить могу.

– Значит, где были ночью, не помним? Или, может быть, не хотим вспоминать?

Жилы на шее у Пужатого вздулись и мерцали. Он встал, окинул комнату внимательным взглядом и, хлопнув дверью, вышел.

Илья застонал, вскочил, стал метаться. Подбежав к двери, однако не совсем, чтобы не было вида, что он подслушивает, замер. Через некоторое время раздался звонок – пришел Василий, ученик Федора, принес вермуту, плясал, напевая что-то восточное. Федор внушительно выговаривал, что портвейн пантеишнее вермута. Неожиданно раздался властный голос Пужатого:

– Не шуметь! Передвигаться по квартире осторожнее! В квартире – Кобот!

* * *

Поздно вечером, когда все уже утихли, Илья на цыпочках пошел по коридору в туалет, с опаской прислушиваясь на каждом шагу. Нащупав дверь, он медленно, чтобы не скрипела, открыл ее, вошел и стал тихо-тихо закрывать.

Вырвался грохот, в коридоре вспыхнул свет. Пужатый схватился за почти уже закрытую дверь и рванул на себя с пронзительным криком:

– Стой, гад! Теперь не уйдешь!!!

Илья до крови вцепился в ручку, однако дверь неотвратимо распахивалась. Кобот затравленно вскрикнул и закрыл голову руками.

Пужатый с полминуты постоял в дверях, грозный, как памятник, и, ничего не сказав, быстро пошел в свою комнату, оставив после себя тревожный запах винного перегара.

* * *

Часа через три, когда Кобот стал задремывать на диване, куда он прилег не раздеваясь, в коридоре послышался резкий, неприглушенный стук сапог. Прямо в ушах заскрипело страшное шуршание, и потом голос из громкоговорителя:

– Внимание, Кобот! Вы окружены! Всякое сопротивление бесполезно! Выходите и сдавайтесь!

Илья до боли вытаращил глаза, вцепился зубами в руку и укусил ее.

– Повторяю, Кобот, всякое сопротивление бесполезно! Выходите и сдавайтесь!

Снова напряженное, выжидающее шуршание. Хлопнула дверь, и потом голос Максима:

– А вот ты поори у меня, говно! Хватит, один засранец по ночам орет, еще второй нашелся!

– Всем оставаться в помещениях! – ответил Пужатый в громкоговоритель.

– Я тебе, жопа, покажу помещение!

В коридоре еще некоторое время ходили, зажигали и тушили свет – Кобот был почти в беспамятстве. Он рванул на груди рубаху и откинулся на спину, хрипло дыша.

* * *

Под утро Илья Давидович забылся тяжелым, неспокойным сном. Часто просыпаясь, он тут же забывал кошмарные сновидения, так как действительность казалась еще хуже, гаже и непонятнее. От малейшего шороха он просыпался и, вытягивая шею, сонно таращился во все стороны.

Когда в комнате стало светать, когда невнятные клубы мебели стали уже оформляться, хоть и непонятно во что, дверь резко распахнулась и из проема послышался голос Пужатого:

– Ни с места! При малейшем движении стреляю! Руки вверх!

Черная фигура вынырнула из темноты и метнулась к выключателю.

Кобот пружиной распрямился, одним движением снял предохранитель и нажал на курок.

Бахнул выстрел, и черная фигура шлепнулась на пол.

* * *

Забегали в коридоре. Максим включил свет. Перевернули на спину Пужатого. Прямо напротив сердца на синей форме расплывалось страшное пятно крови. Кобот забился в угол дивана, поминутно разглядывая руки и шаря под собою.

Все, как обалделые, смотрели на грузный, нелепый труп.