Прошло две недели, и Лев пишет восторженное письмо брату Сергею: «Я и решился здесь остаться держать экзамен и потом служить, ежели не выдержу (всё может случиться), то и с 14-го класса начну служить, я много знаю чиновников 2-го разряда, которые не хуже и вас, перворазрядных, служат. Короче, тебе скажу, что петербургская жизнь на меня имеет большое и доброе влияние, она меня приучает к деятельности и заменяет для меня невольно расписание; как-то нельзя ничего не делать; все заняты, все хлопочут, да и не найдёшь человека, с которым бы можно было вести беспутную жизнь, – одному нельзя же. Я знаю, что ты никак не поверишь, чтобы я переменился, скажешь: “Это уже в двадцатый раз, и всё пути из тебя нет, самый пустяшный малый”; я теперь совсем иначе переменился, чем прежде менялся: прежде я скажу себе: “Дай-ка я переменюсь”, а теперь я вижу, что я переменился… Ежели же кто хочет жить и молод, то в России нет другого места, как Петербург; какое бы направление кто ни имел, всё можно удовлетворить, всё можно развить, и легко, без всякого труда. Что же касается до средств жизни, то для холостого жизнь здесь вовсе не дорога, всё, напротив, дешевле и лучше московского; нипочём квартира…»

Вскоре он также извещает любимую тётеньку, что желает жить в столице. Брат Сергей предупреждает его только об одном: чтобы он не вздумал там играть в карты, так как это может очень плачевно кончиться для него.

В один из дней он навещает дядюшку, вице-президента Академии художеств, графа Фёдора Петровича Толстого. В вестибюле академии привратник сразу же провёл его в жилые апартаменты графа. Его жена, Анастасия Ивановна, любезно приняла гостя. Лев увидел и Фёдора Петровича, который сидел у окна за отдельным столом, увлечённо набрасывая рисунок за рисунком. Причём ощущалось, что его в эти минуты никто не сумеет оторвать от начатого дела. Беседуя с тётенькой Анастасией, Лев в душе был восхищён дядюшкой, который, по его мнению, доходил до крайностей, и ничто его во время занятий не могло отвлечь от любимого дела. Как-то в детстве Лёва услышал историю о его нелёгкой учёбе и жизни, и он сумел преодолеть немало препятствий, прежде чем успех пришёл к нему. Лев убедился в том, что дядюшка в юности понял, чем надо заниматься. «А я до сих пор витаю в облаках и не пойму, в какую сторону мне двигаться».

– А вы, Лев, уже определились, чем желаете заниматься? – не отрываясь от дел, спросил Фёдор Петрович.

– Пока, дядюшка, присматриваюсь и думаю.

– Ты же, кажется, в Казани в университете учился?

– Вы правы! Я оставил его.

– Здесь неплохой университет, продолжи учёбу в Петербургском университете, а там и поймёшь, к чему лежит душа.

– Я тоже так думаю!

Вошёл знакомый привратник и, подойдя к графу, попросил его срочно пройти в одну из аудиторий.

– Анастасия, угости нашего гостя, мне срочно надо отойти. Кажется, император Николай Павлович решил навестить наш храм искусств…

Посидев немного с графиней, Лев сослался на то, что ему хочется погулять по этому прекрасному городу.

Он регулярно навещал знакомых и родственников, бывал на балах и раутах. Видел, что многие его знакомые с утра отправляются в присутствие и заняты делами. В один из приёмных дней он пришёл в гости к дальней родственнице графине Прасковье Васильевне Толстой.

– Прости, батюшка, что принимаю тебя по-домашнему, – произнесла пожилая графиня. – Скажи мне, как поживают твои тётушки?

– говоря откровенно, сам не знаю. Из Ясной я уехал в Москву осенью 1848 года. С тётенькой Татьяной с тех пор нахожусь в переписке, а о тётеньке Юшковой вообще ничего не знаю. Слышал, что Владимир Иванович с тётенькой Пелагеей разошёлся и теперь она скитается по монастырям.

– Что так?

– Право, не ведаю, что-то казанская жизнь её не устроила, и она уехала.

– А почему с Татьяной в Ясной не живёт?

– Характер у старушки сложный.

– Насчёт характера я с вами, Лев, полностью согласна. Она и в молодости любила настоять на своём, а это не всем по душе. А как братья?

– Николенька служит в армии на Кавказе, а мы пока бездельничаем.

– Надо когда-то и побездельничать: молодость быстротечна, – с грустной улыбкой заметила графиня. – Моя младшая, Александра, с отрочества вся в заботах, а уж о старшей, Елизавете, и говорить не приходится. Обе служат фрейлинами во дворце. Вижу их крайне редко. Бывает, заскочат на минутку – и опять на пост. Рада бы тебя с ними познакомить, но сама не ведаю, когда они у меня появятся.

Льву импонировало, что она не стала пенять ему, что он без дела оказался в Петербурге. Накормив гостя и ещё поговорив немного, предложила ему иногда заглядывать на огонёк.

– Может, Бог даст, и с Александрой столкуешься, она дева умная.

Толстой поблагодарил её за добрые слова и в будущем обещал по возможности навещать.

Встретил в столице Лев и друзей детства Иславиных. Костенька стал его постоянным сопроводителем в Петербурге. Он имел пристрастие к аристократическому обществу, помня, что его мать была урождённая графиня Завадовская, а бабка – графиня Апраксина. Поэтому и кстати, и некстати упоминал об этом. Учился он на первом курсе в университете, на юридическом отделении, а главное, всех знал и везде был принят за своего. Взяв опеку надо Львом, он пытался внушить ему, что перед сильными и важными господами незазорно даже встать на колени.

– О чём ты, Константин? Я дворянин и граф и никогда не только не совершу этого, но и в мыслях не намерен этого делать.

– Если хочешь достичь вершин власти, то должен быть с ними предельно любезен! К тому же они аристократы.

– А я, – в запальчивости воскликнул Лев, – я не меньше их аристократ и по привычкам, и по положению, и по рождению! Я аристократ, потому что вспоминать предков: отца, дедов, прадедов моих – мне не только не совестно, но и всегда радостно!

– Ладно, Лев, не расходись, я же желаю тебе добра и хочу помочь определиться тебе здесь.

– Я такое добро не приемлю, и постарайся не поучать меня.

В одной аристократической компании Лев увидел маленького человечка в тёмном фраке с портретом государя, украшенным алмазами, в петлице.

– Кто таков? – простодушно поинтересовался Лев, указывая глазами на присутствующего тщедушного господина.

– Что ты, Лёва, это министр по иностранным делам Карл Нессельроде, любимец императора.

– И вот перед таким пигмеем ты советуешь склонять голову? Уволь, уволь, – с сарказмом заметил Лев.

Толстой стал часто бывать у Прасковьи Васильевны. Как-то её гостем был профессор Никитенко. Он говорил о положении дел в университете, в частности о том, что некоторые профессора ратуют за отмену на юридическом отделении таких предметов, как русская словесность, история и философия.

– Наша молодёжь, – заявлял он, – и так не умеет правильно излагать мысли по-русски, а если сократить эти важные дисциплины, они, по сути дела, останутся неучами с университетским дипломом.

– Я с вами тут совершенно солидарен, – поддержал его Лев. – Я учился в Казанском университете, и некоторые преподаватели так плохо по-русски излагали свой материал, что мы ничего не понимали. Вот я и перестал посещать эти лекции.

– Простите, с кем имею честь?

– Граф Лев Толстой.

– Рад слышать из уст молодого господина такие разумные речи. Разве можно допускать в образовании один прикладной метод, без знания своей истории и духа философии? Это значит принести молодого человека в жертву случайности и потоку времён. Вы представляете, – продолжал он с возмущением, – это значит уничтожить в нём всякий порыв к лучшему и всякое доверие к высшим непреложным истинам.

– Убирать надо не эти предметы, о которых вы нам говорите, Александр Васильевич, а этих, с позволения сказать, профессоров.

– Что вы, Прасковья Васильевна, небезызвестный вам господин Бутурлин предлагает закрыть университеты. Образование – это притворство! Именно в университетах студенты читают иностранные книжки, а там сплошной социализм и коммунизм, как утверждает он.

– Я бы поняла, если бы подобные сентенции высказывал какой-нибудь солдафон, но когда такие речи звучат из уст директора Императорской публичной библиотеки, просто не знаешь, что и думать.

– Он ко всему прочему председатель Особого секретного комитета для высшего надзора за исправлением.

– Тогда надо попытаться доказать, что данные предметы так же важны образованному человеку, как и юридические, – продолжала графиня. – Надо бы им напомнить, что нашим молодым аристократам давно пора научиться правильно говорить по-русски!

– Вы совершенно точно подметили, – сказал Лев. – Я недавно на балу с одной девой заговорил по-русски, и что же вы думаете? Она заявила мне, что я истинный мужлан и никак не комильфо.

– Молодец, продолжайте с ними беседовать по-русски! Беда, Лёва, в том, что в нашем обществе мы рассуждаем по-немецки, шутим по-французски, а по-русски только молимся Богу или ругаем наших служителей.

Все рассмеялись весёлому замечанию хозяйки.

Чем дольше Лев жил в Петербурге, тем больше дни его были заполнены различными встречами и развлечениями. В то же время он постоянно думал, по какой дороге ему пойти, чтобы найти именно свою стезю. Он постоянно задавал себе вопрос, мог бы он быть письмоводителем или столоначальником и сидеть в присутствии положенные часы. И сам себе отвечал: нет! Да и постоянная светская жизнь с её интригами и завистью порой раздражала его.

Однажды на Невском проспекте Лев встретил близкого знакомого по Казани, князя Дмитрия Оболенского.

– Лёва, ты ли это? – увидев его, радостно воскликнул тот и, обняв, повёл в ближайшую кофейню. – Как ты сам? Как твои братья и сестра?

– Старший, Николенька, служит в армии на Кавказе, другие живут в своих имениях, а сестра Маша замужем, у неё уже трое детей.

– Как я понял, университет ты не окончил?

– Я ушёл оттуда.

– Это поправимо. Известный тебе по Казани Михаил Николаевич Мусин-Пушкин здесь является попечителем Петербургского университета.

– Надо попробовать.

– Прекрасно. Я в ближайшие дни навещу господина попечителя.

Очарованный встречей с Дмитрием, который занимал пост председателя Петербургской палаты гражданского суда, Лев решает поступить в университет и 30 марта 1849 года подаёт прошение о допущении к испытаниям на юридический факультет Петербургского университета.

Документы его были приняты. Он сдал два вступительных экзамена и начал готовиться к очередному испытанию. Находясь в университете, Толстой услышал от студентов хвалебный отзыв об одном из адъюнктов, который читал им лекции об историческом развитии политической экономии.

– Вы не подскажете, кто это? – поинтересовался Лев.

– Это наш старшекурсник Владимир Милютин. Советуем вам послушать его. Он так доходчиво рассказывает об историческом развитии политической экономии и никогда не заглядывает в конспект. Его всегда внимательно слушают студенты, боясь что-нибудь упустить.

«Это же наш хороший знакомый, ещё по детским играм», – вспомнил Лев.

Как только Владимир вышел из аудитории, окружённый слушателями, Лев подошёл и громко поздоровался с ним. Милютин, узнав его, ответил на приветствие и пригласил посетить вместе с ним одно из собраний, на котором обсуждаются социальные и нравственные вопросы дня.

– Я уверен, что тебе понравится. На сегодняшнем заседании будет выступать с темой «Об организации крестьянских работ по Фурье» твой сосед по имению, помещик Алексинского уезда Тульской губернии господин Беклемишев.

Милютин привёл Льва в Коломну, в небольшой деревянный домик, стоявший на Покровской площади. Молодые люди с большим вниманием слушали оратора. Здесь не вели пустой болтовни, а проводили серьёзную работу по разъяснению и освоению первых социальных основ учений Сен-Симона, Фурье и Руссо. Высказывали мысли о гармоничном и всестороннем развитии способностей человека и всех законных его потребностях, данных ему природой и развитых образованием. «Это ли не стремление к счастью?» – подумал Лев с восторгом и благодарностью, что Милютин пригласил его на эту встречу.