Пустяшный малый

До старшего брата, Николая Толстого, который служил на Кавказе в армии, доходили слухи, что у младших братьев в самостоятельной жизни не всё ладится. Сергей увлёкся цыганским пением и даже решил выкупить красавицу цыганку, певицу Машу. Родные отговаривали его от этого опрометчивого шага, но он не пожелал никого слушать. Митя метался от одной деятельности к другой: устроился на службу в один из департаментов Москвы, но вскоре ушёл оттуда, занялся торговлей, но и это дело его не увлекло.

Младший, Лев, оставив Казанский университет, приехал в Ясную Поляну, решив жить помещиком и руководить своим хозяйством. Но вскоре стал понимать, что не всё у него идёт по намеченному плану: мужики на сходках как будто слушают его, но не слышат и продолжают делать всё по-своему. «Видимо, тётенька была права, советуя выбирать торные дороги, которые ближе ведут к успеху, а пока только одни разочарования!» – думал Лев.

Беспокоит его и венерическая болезнь, периодически появляется зуд и ощущается недомогание. Доктор Беер посоветовал ему обратиться в Москве к известному хирургу, гофмедику Оверу.

Осенью 1848 года Лев внезапно уезжает в Москву и снимает квартиру в Николопесковском переулке.

Встретив знакомого, Василия Перфильева, Лев рассказал о неудачах, с которыми столкнулся, занимаясь хозяйством в имении.

– Милый Лёва, – заметил Вася, – я на такие подвиги неспособен. Служу по провиантской части, на жизнь не жалуюсь. Надо жить потребностями дня, а если всё время задумываться, то и не заметишь, как молодость пролетит!

Лёва удивлялся: «Почему я не умею жить сегодняшним днём и радоваться каждой проживаемой минуте?» Но внутренний голос не соглашался с ним, утверждая, что всё это пресно и скучно. Толстой не возражал приятелю, тем более что тот сказал, дескать, взял для него приглашение в Английский клуб, где будут нужные и интересные люди, а также состоится большая игра. Лёва решился сказать Перфильеву о своей несвоевременной болезни, и он посоветовал ему проконсультироваться сразу у двух врачей: «Во-первых, один ум – хорошо, а два – лучше, а во-вторых, дешевле!»

Перед отъездом в Москву Лев встречался с братом Сергеем и говорил об общем долге, который необходимо было внести в заёмный банк. Брат считал, что это не более 200 руб лей, но выяснилось, что срочно надо было заплатить 1195 руб лей серебром. «Может, Сергей что-то перепутал? – подумал он. – Видимо, придётся продать Савин лес. Интересно, сколько за него дадут? Надо срочно написать тётеньке Татьяне, чтобы она связалась с управляющим Андреем».

– Вы слишком много задумываетесь, мон шер, – заметил Перфильев. – Мне кажется, что вам не двадцать лет, а намного больше. Надо помнить, что молодость мимолётна, проскочит и улетит, как птица. Ты мог бы не приезжать в Москву, а продолжать находиться у себя в Ясной, – твердил он. – А коль появился, то изволь жить весело и со смыслом!

«Как это – со смыслом?» – подумал Толстой, но спросить не решился, так как они уже подходили к Английскому клубу. Лев заметил, как легко и непринуждённо Васенька вёл себя в обществе. Здесь он был своим человеком: одни жали ему руку, другие улыбками приветствовали его, третьи приглашали к столу. Перфильев представил Льва нескольким своим знакомым, и вскоре Толстой увлечённо играл за карточным столом. Московская светская жизнь закружила его настолько, что он и не заметил, как много денег проиграл в карты и оброс долгами. А к тётеньке и управляющему полетели письма с просьбой о высылке денег. «Что я делаю? Я же так разорюсь, – сетовал он, – все мои благие намерения пропадают втуне! В то время как Перфильев, князь Львов и другие служат, Калошин пишет статьи и получает денег больше, чем я доходу со своего хозяйства. Но они все учились, а я бросил учёбу в университете. Неужели я ниже их? – корил он себя. – Мне кажется, что они не умнее меня. Ум тут ни при чём! Они умеют пристраиваться, а я – нет. Но у себя в усадьбе я не бездельничал: пытался создать приемлемую, нормальную жизнь для своих крестьян, но ничего путного из этого не вышло. Неужели я правда, как утверждает брат Сергей, пустяшный малый?»

Лев был настолько расстроен, что решил возвратиться домой. И тут к нему заглянули его новые знакомые – барон Герман Ферзен и Борис Озеров.

– Лёва, ты что-то совсем закис. Это не дело!

– Вы правы, есть о чём задуматься. Вы, друзья, при деле, а я баклуши бью да весь в долгу как в шелку, поэтому пора к дому прибиваться.

– Долг, Лёва, – дело наживное. Сегодня образовался, завтра рассчитаешься. К себе ты всегда успеешь, а мы тебе предлагаем поехать с нами в Петербург, ты там никогда не был.

– Я уже и тётеньку известил, что возвращаюсь домой.

– Мало ли, Лёва, что мы обещаем родным. Петербург – столица, там университет, а главное – там значительно больше возможностей для приложения сил, да и город необычайной красоты.

– Мне надо подумать.

– Лёва, право, думать не стоит, поехали, не пожалеешь! В дилижансе уже и место для тебя забронировано.

Соблазн был велик, и он согласился.

Приехав в Петербург, Лев остановился в гостинице «Наполеон». Трое с половиной суток в дороге вымотали его окончательно, и, вой дя в номер, он сразу же уснул богатырским сном. Проснулся, когда солнце призывно светило в окна. Открыв глаза и увидев незнакомую обстановку, подумал: «Где я?» Вспомнил, что приехал в столицу. Хотя и выспался, но тело ещё до конца не отдохнуло, и вылезать из-под одеяла не хотелось. «Не спать же я сюда прибыл», – одёрнул он себя и крикнул Ивана, который уже наготове ждал пробуждения барина. Из окон гостиницы открывался вид на Исаакиевскую площадь. Перед ним возникла громада строящихся зданий, Исаакиевского собора и Министерства государственных имуществ, которые тонули в лесах. Главным украшением площади был Мариинский дворец.

Камердинер Иван сообщил, что недавно заходил один из его приятелей и передал, что будет ждать его к вечеру в трактире у Каменного моста. Кучера хорошо знают этот трактир.

День был воскресный, и гуляющих оказалось немало. У дверей гостиницы стояли рысаки. Кучера наперебой предлагали прокатить с ветерком, но Лев решил прогуляться пешком. Поддавшись общему движению, он пошёл, что называется, куда глаза глядят. Спешащий парень задел его и не извинился, детский плач грудного ребёнка ввёл его в раздражение. Ещё больше возбудила его пьяная гонка двух всадников, которые проскакали посреди дороги. Дух противоречия проснулся в нём: «Зачем я сотни вёрст мчался сюда? Такой же город, с улицами и домами, как и в Москве, только улицы попрямее!» Хотел было повернуть назад, но, пересилив себя, направился дальше, вышел на Стрелку Васильевского острова и остановился. От увиденного буквально замер. Это было что-то удивительно прекрасное. Дома стояли в одну линию, создавая неповторимый городской ландшафт. Перед глазами открылся Зимний дворец. С другой стороны он увидел Биржу, которая была поставлена строго по оси Стрелки. Все сооружения на Стрелке связаны с Биржей, а ростральные колонны с пандусами, пристанями и лестницами являлись величественными морскими воротами в град Петров. Вдоль Невы прекрасно вписались в архитектуру набережной здание Кунсткамеры, Двенадцати коллегий, дворец Прасковьи Фёдоровны и Старый гостиный двор. Белоснежным ковром лежала величественная Нева.

Стоявший с отцом отрок, крутя головой во все стороны, вдруг с воодушевлением воскликнул:

– Грандизно! – И снова закричал, поворачиваясь во все стороны: – Грандизно!

Отец с улыбкой заметил:

– Не грандиозно, а grandiose, majestueux, ambitieux, что значит «грандиозно, величественно, масштабно…» Этот город совсем молодой, – продолжал он рассказывать сыну, – заложен Петром Первым в 1703 году.

– Он что, моложе дедушки? – вопросительно глядя на отца, спросил мальчик.

– Чуть постарше, – произнёс он, чуть замешкавшись и не ожидая такого вопроса от сына, и стал прикидывать в уме, сколько батюшке лет.

А в это время на Неве все увидели, как мчится кавалькада троек с гиканьем и свистом. Неожиданный выстрел вернул Льва в реальность.

– Папа, что это?

– Это, сын, адмиральский час! Ежедневно в Петропавловской крепости в двенадцать часов дня гремит выстрел, сообщая, что в столице наступил полдень, и рабочий люд приступает к дневной трапезе.

«Как этот отрок прав: грандиозно!» – с восторгом подумал Толстой. Отец с сыном ушли, а он всё стоял и любовался красотой дворцов и величественных зданий, а главное – той гармонией, которая вливалась в душу и от которой захватывало дух. Неслучайно в одном из писем к родным он напишет: «Я навеки остаюсь здесь, в Петербурге!»

Лев отправился к памятнику Петру Первому. Он вышел на Сенатскую площадь и увидел огромную глыбу, на которой был водружён памятник основателю Петербурга. «Кто ж такой валун приволок сюда? – подумал он. – А может, он здесь лежал со дня основания города?» Ему захотелось подойти ближе к памятнику, но решётка вокруг монумента не позволяла это сделать. И тем не менее он прочитал: «Петру Первому – Екатерина Вторая. Лета 1782».

Ему показалось, что конь, вставший на дыбы, сейчас перемахнёт Неву, и опять вспомнилось восклицание отрока: «Грандиозно».

Увидев лихача, он подозвал его и приказал ехать к трактиру, расположенному у Каменного моста. Приятели радостно встретили Льва и усадили его за стол.

Вечером он был в Мариинском театре, на балете «Эсмеральда» Цезаря Пуни. В главной партии танцевала несравненная Фанни Эльслер. Время пролетело незаметно, но Толстому было неловко, что в театре он был не в сильном восторге от балета и знаменитой танцовщицы. Хотелось уже оказаться в кровати.