Откидывается кормушка и в окошке терема, появляются толстые, голые по локоть, руки. На на среднем пальце правой узкое, вросшее в молодую женскую плоть, обручальное кольцо
– Замужем, – говорит зек по кличке Кнырь. – Значит кто-то ее eбeт по вечерам.
Кнырь крутится возле кормушки, каждый раз, когда она приносит передачу, и однажды, изловчившись хватает раздатчицу передач – мамочку за кисть и целует.
– Ай, – кричит мамочка, – укусили сволочи!
– Какие же суки эти бабы! – восклицает Кнырь, идет к своей шконке, ложится и, как жук, притворяется мертвым.
После ужина за мной приходит попкарь Коля, с которым за год жизни в следственном изоляторе установилось что-то в роде приятельства.
– Дароу, Коля, – говорю я ему, когда мы выходим из старого корпуса на лестницу.
– Дароу, – отвечает Коля.
– Куда идем?
– У администратиуную.
– Чего там?
– Баба к табе прыйшла.
– Какая еще баба?
– Симпотная. Молодая. Лет сорока. Сейчас сам поглядишь.
– Слушай, Коля, – говорю я ему заговорщицки, – пошли через двор.
– А не сбежишь?
Коле и самому не хочется вести меня через подвальные переходы. Начальства в СИЗО в это время уже нет, и мы идем через двор. Во дворе шныри разгружают грузовик с картошкой. Конец августа – начало сентября лучшее время в тюрьме, когда завозят свежие овощи.
– Когда уже тебя расстреляют, – шутит Коля, – надоело водить.
– А может не расстреляют, может выпустят.
– Я здесь двадцать один год работаю, не помню случая чтобы кого выпустили.
– Вот вам ваш заказ, – говорит Коля красивой женщине в легком летнем платье.
– Меня зовут Александра Владимировна Русецкая, – говорит она, – я ваш адвокат.
– Уже поздно, – говорю я, зачем мне адвокат.
– Почему поздно? – спрашивает она.
– Дело закрывается.
– К сожалению процедура допускает адвоката только по окончании следствия. Я буду представлять ваши интересы в суде.
– В суде?
– У вас легкая статья. Максимальный срок четыре года. Год, считай, вы уже отсидели. Будем за вас бороться.
Она улыбается.
– Как называются ваши духи? – спрашиваю я.
– Ох, это Красная Москва, – говорит она, – обычно я ими не пользуюсь, но когда нужно идти в изолятор… Извините. У вас здесь такие запахи.
– Почему выбрали вас, – спрашиваю я.
– Ваш папа хотел адвоката еврея, но ему сказали, что еврей, который защищает еврея будет раздражать судью.
– А вы сможете понравиться судье? – спрашиваю я.
– Смогу, говорит она уверенно.
– Сколько вам лет?
– О, какие вопросы. Давайте лучше о вашем деле, – говорит она.
– Да там и говорить не о чем. КГБ ментам готовое дело скинуло. Правда ошиблись при подсчетах на две с половиной тысячи. Чисто арифметически. Деградирует организация.
– Что, серьезно, расчеты при вас, – спрашивает женщина адвокат.
– Я помню, сейчас вам напишу.
– Я это дома посмотрю, – говорит она. С калькулятором. Хорошо?
– Вы замужем, – спрашиваю я.
– Разведена.
– Можно я закурю?
– Курите. О нет только не это! – восклицает она, увидев пачку Памира, которую я вытащил из кармана.
– Курите мои. Она достает из сумочки Космос.
– Ну, что там на свободе? – спрашиваю я.
– Ничего особенного. Вот Высоцкий умер и Джо Дассен, Афганистан, Олимпиада…
– Машеров, – говорю я.
– Что Машеров?
– Машеров скоро умрет. Погибнет в автокатастрофе.
Она смотрит на меня внимательно и спрашивает:
– Вы нормально себя чувствуете?
– Не очень, – говорю я, – почти не сплю. Все время в помещении. Час прогулка. Пятнадцать минут менты отнимают, чтобы вывести и завести…
– Хотите, чтобы вас посмотрел врач? – перебивает она.
– Нет не хочу. Положат в дурку, там хуже чем в камере, там эти, которые притворяются сумасшедшими. Они опаснее сумасшедших.
– У вас был суицид? – спрашивает она.
– Да. Но это давно, в самом начале. Больше не будет, обещаю. Родителям не говорите.
– Ваши родители знают. Книги вам дают?
– Дрянь всякую. Невозможно читать, уж лучше не читать вовсе.
– Хотите я вам подарю английский словарь, говорит она.
– Я немецкий в школе учил.
– Переучивайтесь, – говорит она. Английский язык, язык международного общения. Мог бы быть немецкий, но у немцев не получилось.
– Вы мне нравитесь, – говорю я.
– И вы мне тоже, – говорит она.
– Жаль, что мы познакомились при таких обстоятельствах.
– Обстоятельства меняются, – говорит она.
– Можно мне посмотреть в окно? – спрашиваю я.
– Не знаю, – говорит она неуверенно, – по правилам, наверное, нельзя.
– Попкарь ушел – говорю я.
– Откуда вы знаете?
– Я слышал, как хлопнула дверь. Повел кого-то в корпус.
Я подхожу к окну, на котором только выкрашенная белой краской решетка и нет намордников.
– Что вы там увидели? – спрашивает она.
– Машины, люди, деревья, тетка в белом переднике продает пирожки с яблочным повидлом. Мне теперь этих впечатлений на долго хватит. Пацанам в камере расскажу.
– Что же мне теперь делать с вами? Я должна уходить.
– Там в коридоре пустые стаканы, посадите меня в любой. Попкарь вернется и отведет в камеру.
Стакан – маленькое помещение для одиночного содержания заключенных, где можно только сидеть или стоять. Я захожу в стакан.
– Ну что, все тогда, – говорит она?
– Подождите, – говорю я и придерживаю ногой дверь, которую она хочет захлопнуть, – Можно поцеловать вашу руку?
Началось все с почтальона в шесть утра: «Вам срочная телеграмма». Я открыл дверь. В дом, толкаясь, валились менты в гражданке:
«Согласно постановлению прокурора Первомайского района…» Обыск.
Они прекрасно знали, где что лежит, да мы ничего и не прятали. Наличных денег они не нашли и, видно было по всему, разочаровались. Выложили на столе в столовой смешные родительские накопления, которые непонятно от кого, старики прятали по пиджакам в папиных костюмах, мамину ювелирку из пепельницы в серванте, обручальное кольцо моей двадцатилетней жены.
Два дня в КПЗ городского управления в компании с подсадным. Ночью сосед не спал, на слабых руках подтягивался к решетке, смотрел на ночную улицу, на перекресток с мигающим желтым светофором.
– Что там? – спросил я.
– Никак не могу понять, где я нахожусь, – сказал он.
Играли в коробок. Я проиграл и с изумлением смотрел на то, как он быстро съел мою, принесенную из столовой, порцию. Достал из грязной наволочки, где хранилось его имущество, пачку Памира, закурил и сказал:
– Сигареты шестого класса. У ментов против меня ничего нет. В пятницу они чистят КПЗ, меня выпустят. Если хочешь передать что—нибудь важное своим, только на словах, я передам».
Я театрально оглянулся по сторонам поманил его рукой, сказал в ухо первое, что пришло в голову: «Брекс, фекс, пекс, кекс». Он обиделся.
И первый месяц в камере с двумя стукачами – явным, про которого все знают, что он стукач и скрытым – скорее всего твой лучший друг. В камере живет уже год. Долгое следствие. Дольше всех. Угостил из своих фармакологических запасов. Две таблетки от кашля. Сели играть в шахматы. Десять граммов кодтерпина совершили свое дело: я сделался дурашливым, болтливым, рассказал ему несколько сюжетов из голливудских фильмов, выдав за случаи из собственной жизни. Он слушал восторженно. На фильме «Почтальон, который стучит дважды» не выдержал и сказал:
– Какая у тебя ахуительная была жизнь. Всего не запомнишь. Позволь запишу.
Я выиграл у него партию, разгромив наголову в миттельшпиле.
Спустя неделю, за помощь в составлении кассационной жалобы – порция манной каши, спичечный коробок сахара и четыре таблетки кодтерпина. Я запил таблетки сладким чаем, а через час меня вызвали к следователю.
Нет, я не испугался, я уже все понимал.
Первый раз они лажанулись еще неделю назад, когда попкарь повел меня в административный корпус «играть на пианино». Случилось это на переходе из нового здания в старое. И хотя выводной все время стучал ключами по лестнице, по трубам, по разным металлическим предметам, рабочие сцены загримированные под шнырей, не справились с отклеившейся декорацией, я увидел в открывшейся дыре незнакомый ночной город. Остановился, спросил у попкаря:
– Где это?
Он ткнул меня ключом в бок:
– Не останавливаться, руки за спину, по сторонам не смотреть.
В комнате, задекорированной под кабинет, сидел артист. Я помнил его по телевизионному сериалу, он играл майора пограничника.
– Следователь по особо—важным делам Прокосенко, – представился он.
Я шагнул навстречу и протянул руку:
– Обвиняемый по статье 160 часть вторая…
Майор машинально ответил на рукопожатие.
– А что такого особо—важного в моем деле? – спросил я.
Артист, который играл следователя сказал:
– Ни—хе—ра!
– Ну, так отпустите меня домой.
– Нельзя.
– Почему.
– Это будет нарушением физики мира.
– Ладно, – сказал я ему примирительно, – по—моему мы занимаемся с вами чем—то не тем. Давайте лучше во что—нибудь сыграем.
Вернулся в камеру к обеду. Звукоинженеры гремели в коридоре дюралевыми мисками. Мои сокамерники – товарищи по неволе, собирались за длинным столом. Когда все уселись, я постучал ложкой по пустой кружке и сказал:
«Друзья, я совершил открытие и спешу поделиться с вами. Нас обманули и продолжают обманывать ежесекундно! Нашу волю сломили. Мы жертвы тотальной мистификации. Никакой тюрьмы нет. Вся эта тюрьма – фуфло, сплошная подъебка и дешевая декорация. Вы думаете, что это металлическая решетка, вмурованная в стену двухметровой толщины. Вот, смотрите, что я сейчас сделаю.»
Подошел к окну, вырвал решетку вместе с намордниками и с грохотом бросил на бетонный пол. Зеки вскочили из—за стола, сгрудились возле оконного проема и заворожено смотрели на десятиэтажный океанский лайнер, который медленно проплывал в невозможной близи. На верхней палубе тетка в грязном белом халате с передвижным лотком торговала горячими пирожками с повидлом.
Больше всего в геометрии я люблю шар. Форма шара идеальная. А вы обратили внимание какими красивыми математическими формулами описываются и объем и поверхность шара. Это таинственное число пи. Почему именно 3.14? Никто не может ответить на этот вопрос.
От сидения в тюрьме я начал быстро сходить с ума. День у меня в голове поменялся с ночью. Ночью я лежал и смотрел на лампочку без абажура, а днем засыпал дурным сном, от которого потом болела голова.
Драку возле кормушки, я проспал, проснулся, когда менты забежали в камеру с дубинками и принялись всех колотить. Я только надел очки, чтобы посмотреть, что происходит, как подбежал ко мне один такой здоровый деревенский хлопец, замахнулся и говорит:
– Сними очки, а то разобью.
Я послушно снял очки и положил под подушку.
Один старый зек в отстойнике мне сказал, что если тебя пиздит много человек, главное не сопротивляться, а сохранить здоровье. Я подумал, что форма шара самая устойчивая к внешнему воздействию. Принял позу эмбриона. Мент ударил меня по босым ногам. От боли я сделался как идеальный круглый шар, упал со шконки и покатился по бетонному полу. Все на меня с удивлением смотрели, и зеки и менты. Попкарь ударил еще раз и сказал:
– Будешь знать, как нарушать социалистическую законность.
О проекте
О подписке