– А у вас хоть хватит денег, чтобы расплатиться за наш обед? Я сейчас подсчитал на калькуляторе, и выходит, что на пятерых едоков, вам наш обед обойдётся в три тысячи восемьсот пятьдесят рублей.

– Ну, если не хватит у нас денег – поедем к заначке и выкопаем наши пулемёты, и разнесём всё здесь в щепки – надо же тебе в России хоть раз пострелять!

– Как говорит мой папа: «Подавать милостыню почётно, вот только принимать её позорно»! Вот вы смеётесь, а мы сидим у вас на шее, и в карманах у нас только наши рейхсмарки!

– Вот и расплачивайся ими! Кто тебе не даёт?

– А что, разве можно? – удивился мой Фома.

– Шучу, конечно, но моих денег нам хватит, так что успокойся! Знаешь, когда есть деньги, да ещё халявные, как-то легче думается, что не в деньгах счастье когда их тратишь. Главное, что моя жена о них не знает! Вот когда приеду к тебе в гости, то тогда буду кушать в самом дорогом ресторане, с утра до вечера! Так что не думай, что этот обед тебе просто так сойдёт!

– Но сто шестьдесят рублей за тарелку супа – это явный грабёж!

– Генрих, пойми, вода очень дорогая! Артезианская! Пока достанешь её с такой глубины вёдрами – семь потов сойдёт!

Мой Фома смотрел на меня, и в его глазах читалось, что он мне почему-то в первый раз не верит. Вообще он какой-то не по возрасту дотошный! До всего хочет докопаться сам, разложить аккуратно всё по полочкам и в итоге получить дубиной по голове. Если русскому человеку можно объяснить теорему Пифагора с её девятью аксиомами при помощи доступного и всенародного мата в течение пары минут, то с немцем этот номер не пройдёт и за день! Лучше бы вспомнил, как та туманность, в которой они просидели целых семьдесят лет, смогла разобрать их тела на молекулы, а мотоциклы… Мотоциклы тоже на молекулы. Наверняка ведь их в этой туманности перемешивало, как в хорошем миксере, и потом, немного подумав, она собрала их по своей технологической сборочной карте, не забыв прицепить все составляющие части по своим местам и даже не перепутала каску с чем-нибудь похожим. Высочайшая технология и уровень развития! Но без юмора! А жаль! Я бы перепутал!

Вот и долгожданный официант с заказанными мясными салатами!

Расставив перед каждым из нас тарелки, официант ушёл, пожелав всем нам приятного аппетита. И за столом дробно зацокали вилки по тарелкам проголодавшихся иностранных туристов, не забывших навыков пользования этим столовым инструментом за столь долгое отсутствие на бренной земле, и тарелки недолго оставались с салатами. А глаза уже стреляли в сторону ушедшего официанта, с нетерпением ожидая появления основного блюда. Но особого нетерпения, свойственного оккупантам, они не высказывали, а сидели за столом чинно, как молоденькие воспитанницы монастыря кармелиток. Наконец-то принесли заказанный мною борщ, и уже на меня уставились три пары глаз, с недоумением увидев перед собой национальное славянское блюдо. И только один Генрих уже размешивал в тарелке сметану, ища глазами на столе перечницу, что говорило о его знании этого блюда, которое готовила дома его любимая бабушка с русскими корнями. Но перечница была пуста, и пришлось позвать официанта и попросить его принести нам чёрный перец и заодно заменить чуть подветренную горчицу. И если у них есть в наличии чеснок, то мы бы не отказались и от головки чеснока.

Да, борщ был на высоте кулинарного искусства повара, очень вкусный, и даже было жаль, что тарелка была не столь глубокая, как гусятница, а только разожгла волчий аппетит у людей, не евших горячего и жидкого двое суток, а кое-кто и еще дольше. Наверное, приятно смотреть на дело своих рук, когда видишь проголодавшихся мужиков уплетающих приготовленный тобою борщ за обе щеки, – это повариха с улыбкой наблюдала за нами, высунувшись из раздаточного окна.

Незаметно подошёл наш официант и, извинившись, сказал:

– Вы заказывали жареную рыбу с гарниром, но мы хотим предложить вам нечто другое, более интересное!

У Генриха уши сразу стали торчком, как у ушастого фенька, и, быстро всё пересчитав и умножив на пятерых, спросил:

– А насколько больше это будет выглядеть в финансовом измерении?

– Стоимость будет даже чуть меньше, и мы вместо чая предлагаем вам по стакану кефира. И поверьте, что это будет гораздо вкуснее. Только чуть-чуть подождите!

Против этого предложения Генрих, конечно, не возражал, но уже включённые вкусовые рецепторы были настроены на жареную рыбу, и ему было трудно переключиться на что-то неизвестное. А мне даже стало интересно, что же они хотят предложить нам такое, если даже самостоятельно решили изменить наш заказ?

Генрих вопросительно смотрел на меня, и мне ничего не оставалось, как поднять свои плечи к ушам и развести в стороны руки.

– Хорошо, мы согласны, – изрёк наш счетовод, хлопнув ладошкой по столу, ну точь-в-точь как президент Украины на подписании договора о поставках газа из России.

Ждать нам пришлось недолго, и мы вскорости увидели нашего официанта, нёсшего на подносе громадную сковороду, накрытую крышкой. Даже закрытая сковорода источала божественные запахи, да такие, что наши руки сами потянулись за ложками. А запах! С убранной крышкой запах жареной картошки с грибами и луком и ароматным перчиком, да посыпанной в меру зеленью, заставил нас поспешно схватиться за ложки, забыть о стоящем рябом официанте. И только проглотив пару ложек, я с удивлённой благодарностью обратился к молодому человеку:

– А где вы взяли такую прелесть? Ведь в наших лесах белых грибов крайне мало?

– Это наше ноу-хау! Ведь наше кафе стоит на оживлённой трассе, и нам один дальнобойщик предложил поставлять партию грибов – и ему хороший бизнес и лишняя копейка, и нам быстрая доставка редкого деликатеса. Мы уже успели засушить их на всю зиму. А осенью будет ещё и клюква!

– Вы, ребята, просто молодцы, и я не удивлюсь, если рядом с вашим кафе вскорости вырастет хороший ресторан со звездой «Мишлен»!

– Ну, кушайте, не буду вам мешать и пойду принесу вам кефир. Спасибо вам за красивое пожелание нашему кафе!

Картошка с кефиром была ещё вкуснее, а вот сковорода всё же должна быть чуть-чуть больше! У Иоганна очки запотели так, что стали матовыми, и что он в них мог видеть – было для меня загадкой, но вытереть их он не мог, так как рядом мелькали со скоростью молотилок другие ложки. И только звук втягивающегося ртом кефира прерывал перестук работающих инструментов.

Да, молодцы ребята, здорово нас удивили и порадовали местные кулинары! Если и дальше они будут так удивлять своих клиентов, то их ждёт большое будущее на кулинарном поприще, если налоги не задушат!

Расплатившись и от всей души поблагодарив прекрасных специалистов, работающих в этом кафе, мы вышли на свежий воздух сытыми и довольными. Мягкий ветерок приятно обдувал наши лица, несмотря на довольно жаркий день, даже какой-то жгуче-блестящий. Наверное, совсем недавно проехала поливалка, и теперь от этого так ярко отсвечивала зелень листвы деревьев и травы. На горизонте сверкали белые терема кучевых облаков, и ослепительно синело небо. По трассе, как и двадцать лет назад, медленно ехали машины, отдавая долг уважения павшим воинам, знаку ограничения скорости движения и красивой машине ГИБДД, с мирно дремавшими сотрудниками под шелест проезжающих колёс, а может быть, просто прищурившихся от яркого солнца, чтобы лучше видеть далёкого нарушителя.

– Ну что, Генрих, поехали теперь ко мне домой, а то это спаньё по шалашам и в машине мне уже порядком надоело, – обратился я ко всем ребятам. – И пора бы уже обдумать и найти выход из ситуации, в какую вы угодили.

– Мы и сами об этом думаем каждую минуту. Как мы попадём на Родину, как нас встретят и кто? Ведь прошло столько лет, и наших родителей давно нет уже в живых. А наши сверстники стали стариками и навряд ли вспомнят, кто мы такие!

– Да, я согласен с тобой! Очень сложно и крайне тяжело всё это принять и пережить, но жить-то надо! Так что не раскисай! Просто вспомни, кто для тебя был дорог, и для кого ты хотел бы жить! Ты ещё закончишь свой институт, и ребята твои обязательно куда-нибудь поступят учиться, ведь у них нет никакой специальности, а сидеть на паперти вашей кирхи – не долго и гемморой заработать! По крайней мере, у вас, у каждого, есть куда вернуться, присмотреться к той жизни, в какой вам придётся жить и зарабатывать на эту жизнь. И потом, вы молодые и вам нужно будет заводить свою семью, а вот она уже и будет самой главной опорой в вашей дальнейшей жизни.

– Ребятам легче, у них хоть остались младшие сёстра и братья, племянники, а я у родителей ведь был совсем один и никого больше не было!

– Ой, Генрих! Как ты меня сейчас расстроил! Дай я о тебя свои слёзы вытру! Ну откуда ты знаешь, что у тебя нет брата или сестрёнки? Ты родился в двадцать пятом году? Значит отец твой на двадцать – двадцать пять лет старше тебя, и что, ты думаешь, твои родители в сорок – сорок пять лет не могли настрогать себе детей, когда получили о тебе известие, что ты без вести пропал на Восточном фронте? Не поверю ни когда! Да твоя любимая бабушка их бы живьём изгрызла! Ты сам только подумай – бабушка и без внука! Определённо дети у них должны быть! И тебя они ждали до самой смерти. Так что не вешай нос и не забывай свою фамилию и домашний адрес в Гамбурге. Прислушайся ко мне, Максим Робинзонович Крузо никогда не врёт! А всё, о чём мы с тобой говорили, передай своим ребятам, а то у них уже уши опухли и мозги начинают закипать от усилия что-либо понять из нашего разговора. Пусть лучше русский язык изучают! Пригодится в жизни!

Генрих закатил длинный монолог, сопровождающийся кивками трёх голов, с обязательными вопросами и ответами, подтверждающих, что их дальнейшая жизнь стала хоть как-то для ребят вырисовываться.

– Генрих, а ты заметил, что на ваши разрисованные боевой раскраской лица никто не обратил никакого внимания? Ни в музее, ни в кафе! Ну, в музее люди интеллигентные, подумали, что приехали спортсмены – боксёры на соревнования в Россию. А в кафе точно подумали, что к ним наведались с дружеским визитом крутые бандиты на обед. Да нет, не бандиты! Худые вы уж больно очень! Пожалели они! Прямо не знаю – кормлю вас, кормлю, и всё без толку! Так, заморыши какие-то! Может, вы в этой своей тучке глистов каких-нибудь подхватили? Или она собрала вас из разобранных на молекулы как-то не так?

– Скажите, пожалуйста, а почему на мемориале нет фамилий солдат, погибших на Курской дуге? – переключился на другую тему Генрих.

– Наших солдат или ваших?

– Ваших, конечно! – с удивлением ответил парень, вытаращив на меня свои глаза от услышанного.

– Ты хоть представляешь, какой величины нужно поставить памятные плиты, чтобы на них уместились все фамилии погибших на этих полях русских солдат и офицеров? У меня вообще складывается такое мнение, что наша планета, где мы с тобой живём, это большой могильник в космосе!

– Но ведь они погибли здесь! Значит, их фамилии должны быть увековечены здесь! И почему вы сказали «русских солдат»? Ведь в Красной армии были солдаты разных национальностей!

– Под словом «русский» подразумевается одно – воин государства Российского, многонационального по своей сути, и ещё потому, что гибель русского воина за землю свою, делает его бессмертным в памяти всего народа страны! Знаешь, у нас есть одна деревня, где её жители создали своими силами сельский мемориал памяти всем погибшим односельчанам, ушедшим на фронт. Там на плитах с фотографиями написаны фамилии больше чем двухсот человек, и очень многие с одной фамилией! Только имена да отчества у них разные. Так-то! Целый род лёг в землю, защищая свою страну от фашистов! Хочешь посмотреть?

– Хочу! – твёрдо ответил Генрих, и в подтверждение ещё и кивнул головой.

– Ну что же, для этого нам придётся ехать в Подольхи, а это далеко. Бензина нам хватит, и мы не голодные. Едем?

– Да! Едем, ведь другого случая может и не быть!

– Ну, тогда поедем другой дорогой, совсем сельской, но тоже хорошей, да и автомашин на ней будет меньше обычного. Так что только вечерком будем дома. Там, в нашей машине, должны остаться яблоки вкусные, но сильно на них не налегайте – останавливаться нигде не буду!

И опять побежала знакомая дорога с лёгким спуском, бросая под колёса машины бесконечную ленту горячего асфальта, и мне уже стало казаться, что наша дорога никогда не закончится. Можно подумать, что над нами постоянно висит этот сгусток невидимого странного тумана и как бы хочет до конца узнать, как его подопечные смогут заново адаптироваться к восстановленной им жизни.

Вот и поворот дороги с грустной «Катюшей», и ребята уже приветствуют её, как старую знакомую, а наша машина-трудяга – весёлой трелью своих клаксонов. Опять потянулись ухоженные свекольные поля и спеющей пшеницы, разделённые километровыми полями с высокой кукурузой или подсолнечником, и дорога с бесконечными подъёмами и спусками Среднерусской возвышенности, с редкими лесочками или кустами по краям оврагов, закрепляющими склоны и не позволяющими им резать черноземные поля.

Парни о чём-то разговаривали между собой, и мне было как-то неуютно слышать рядом с собой незнакомую речь людей, которую я не понимал.

– Генрих, ты когда-нибудь видел красу и гордость Военно-морского флота Германии – линкор «Тирпиц»? Всё-таки Гамбург – портовый город со всякими там доками, верфями и эллингами, в чём я слабо разбираюсь.

– А почему Вас заинтересовал линкор «Тирпиц»? У нас не принято говорить о «Тирпице», если вы не хотите, чтобы вами заинтересовалось гестапо.

– Так, приехали! Мне непонятно, то ли ты картошки с грибами переел и у тебя в животе бурчать стало, то ли на солнышке перегрелся? Какое гестапо? Драть тебя, неука бестолкового, надобно чаще за уши, чтобы хоть помнил что-то! И за какие грехи достался мне такой пленный?

– Я не пленный, а без вести пропавший!

– Это мозги у тебя ещё не вернувшиеся! Я тебе задал простой вопрос – видел ли ты «Тирпиц»? Всё! Больше мне ничего не надо!

– Нет, не видел! А зачем вам «Тирпиц»?

– Нет, порой ты бываешь просто невыносим! Когда приедем домой, я тебя точно скормлю Бладу, так и знай! Я к чему у тебя спросил про «Тирпица»? Может быть, ты сейчас едешь по земле, по какой ходил человек, который поставил крест на твоём «Тирпице»!

– Но я об этом не слышал! Ведь это же трагедия для Германии!

– И однако это так! Сейчас ты всё ещё витаешь в далёком 43-м году, в июле месяце. Хорошо, тогда будем отсчитывать от этой даты. Значит через шесть месяцев и двадцать два дня, то есть десятого февраля сорок четвёртого года, штурман бомбардировщика капитан Проскурин Алексей Иванович, уроженец этой земли, нашёл линкор, который прятался в норвежском Альтен-фьорде, и его бомбы нанесли серьёзные повреждения «Тирпицу», где его дней через десять и добили английские лётчики.

Расстроенный Генрих сообщил ребятам о нашем разговоре, но остальных эта новость как-то не затронула, и они отнеслись к ней довольно спокойно, похрустывая спелыми яблоками.

После очередного подъёма показалось нужное нам село, вольготно раскинувшееся по пологому распадку тремя широкими улицами добротных домов на два хозяина, но чаще на одного собственника, с обязательными гаражами и хозяйскими постройками, хорошо видимыми с дороги, ведущей в село.

Стоявший в центре села мемориал, поставленный не во славу оружия, а в знак памяти и скорби, был когда-то обсажен берёзками, а сейчас здесь вымахавшие высокие деревья, укрывающие в солнечные дни мягкой тенью памятные плиты с фамилиями людей, не вернувшихся с войны домой. А на вертикально стоящих стелах прикреплены фотографии людей, когда-то храни-вшиеся у родственников по семейным альбомам. И никакой помпезности, горящего Вечного огня в бронзовой оправе и дорогого красного гранита, но всегда здесь лежат свежие цветы, и даже просто полевые ромашки. Всегда чисто, как будто и нет рядом деревьев с облетающей листвой, ни мусора, ни загнанной ветром бумажки. Даже на первый взгляд видно, как много людей погибло в этой маленькой деревне, защищавших от лютого зверья эту землю и свой мирный край, своих детей и стариков, своих аистов на крышах домов и свои неубранные поля с колосившейся пшеницей. Вы, читающие эти строки, только посмотрите и вдумайтесь, сколько мужских рук перестало ласкать своих жён и детей, сколько песен не спето на весёлых свадьбах, и посчитайте!

Кулабуховы – восемьдесят пять человек!

Гряздиловы – тридцать восемь человек!

Шляховы – двадцать два человека!

Молчановы – двадцать девять человек!

Домоновы – восемнадцать человек!

Маматовы – пятнадцать человек!

И ещё много похоронок с другими фамилиями принес в это село почтальон!

Я не мешал ребятам, а они медленно обходили по кругу это поклонное место – не только сельского масштаба, а всех людей русских, где бы они ни жили, и любой наш человек, находясь здесь, обязательно вспомнит своих родных и родственников, отдавших свои жизни ради того, чтобы жили их дети и внуки.

Обойдя мемориал, Генрих подошёл ко мне и очень серьёзно сказал:

– Прости нас, дядя Максим, меня и моих солдат, за то, что мы пришли на твою землю с оружием в руках! Прости!

– Да чем вы-то виноваты, вы, мальчишки, которым забили мозги фашисты своей звериной идеологией под фанфары и барабанный бой лживой пропаганды о вашем превосходстве, да и не воевали вы! А вот как простить ваших фюреров, эсэсовцев, гестаповцев, полицаев, бандеровское отродье и хиви, предателей из РОА, перебежчиков и трусов? Нет им прощения, и не будет никогда! Особенно своим, славянам! Татаро-монгольское нашествие было более нравственным и человечным, в сравнении с нападением на нашу страну этого фашистского зверья. После того, что они здесь творили, – ни один немец не должен был вернуться домой даже раненым – только трупом ему была дорога в Германию!

Внимательно выслушав меня, парень долго стоял молча, не отводя глаз от длинного перечня фамилий павших воинов, забыв пересказать мои слова своим друзьям, сам всё переваривая и сопоставляя ранее услышанное и увиденное. Это уже хорошо, что он начинал потихоньку думать как нормальный человек.

– Поехали домой, ребята! У вас сегодня был тяжёлый день! Даже с перебором, как шоковая терапия для тяжелобольных. Вы много узнали, много видели, поняли и много пережили. Поехали домой!

Возвращаться по старой дороге мне не хотелось, да и крюк приличный получался бы, а напрямик было короче, и ехать спокойнее.

Выбранная дорога домой была немного узкая, как все старые дороги, построенные ещё в шестидесятые годы, но без выбитого асфальта с глубокими ямами, а с частыми и новыми чёрными латками, но зато пустая от машин. Только одинокий грузовик вдалеке с натугой поднимался на затяжном подъёме, направляясь куда-то по своим делам, да синяя легковушка торопливо старалась обогнать трудягу, чтобы не быть приятно удивлённой в конце подъёма от неожиданной встречной машины.

Солнце ещё прилично грело голые руки державшие руль, а в машине было тихо от молчащих моих пассажиров и уютно от спокойной музыки, а влетающий ветерок в открытые окна выдувал из голов ребят последние крохи геббельсовской брехни, и заставлял вспомнить ненароком сказанные их родителями крамольные и противоречащие нацистскому строю слова, приводившие их когда-то к возмущённым вспышкам юношеской горячности, а то и к открытому неповиновению и несогласию со взрослыми, которые ничего не понимают из-за своей отсталости и нежелания посещать собрания местного «партайгеноссе».