Фарт

Для геологов НИИ конец зимы в смысле занятости – самое благодатное время. Напряженной у них всегда бывает осень, когда, вернувшись с полевых работ, они приступают к камеральной обработке материалов, исследованию привезенных проб, написанию отчетов и разного рода заключений. Все тогда «пашут до седьмого пота», не считаясь ни с праздниками, ни с выходными.

Другое дело – январь, и особенно февраль. Отчеты по работам минувшего года написаны и защищены на Ученом Совете, определена тематика и открыто финансирование на новый год, до начала полевых работ еще далеко, – особых забот нет. Сказать, что совсем уж нет никаких забот, было бы неверным, – это время разработки планов работ, подготовки и подачи заявок на новый полевой сезон. Но здесь все делается по уже проторенному пути и потому особого напряжения не требуется.

Распорядок работы в эти месяцы вполне соответствует трудовому кодексу, – «от сих до сих». Более того, сотрудники порой даже переступают черту закона, сражаясь в рабочее время в шахматы или бадминтон на тесноватом коридорном пятачке у лестничной площадки. Руководство, понятное дело, этого не одобряет, ворчит. Впрочем, не очень, поскольку знает, что все это в полной мере компенсируется напряжением полевого сезона и осенней страдой. А в «межсезонье» в свободное время каждый занимался тем, что любил. Я выходные свои дни, – субботу и воскресенье посвящал охоте.

Поднимался затемно, – часов в пять, осторожно, на цыпочках, чтобы не потревожить жену и ребятишек, шел в ванную, наскоро умывался, обтирался по пояс холодной водой, торопливо пил чай и, прихватив с вечера заготовленное снаряжение и «тормозок», уходил из дома.

Шел, не торопясь, по темным городским улицам, вдыхая морозный воздух, забросив на плечо рюкзак с торчавшей из него разобранной и зачехленной двустволкой. Первый автобус увозил меня за Ингоду, на окраину города. Оттуда уже видно было, как вздымалась вверх поросшая лесом горная гряда. Еще с час скрипел унтами по присыпанной снегом дорожной обочине, пока не подходил, наконец, к черневшему в ночи лесу.

Вот отсюда, с этой опушки и начиналась та сладостная цепь ощущений и впечатлений, ради которых поднимался я в такую рань. Сняв рукавицы и опустив рюкзак на снег, расчехлял, собирал и заряжал свою двустволку, рассовывал по карманам запасные патроны. Много патронов я с собой не брал. Знал уже по опыту, что если попусту их не жечь, то за целый день хождения по лесу удастся выстрелить лишь раза три-четыре, иногда – и того меньше. Поэтому брал с собой зарядов пять-шесть, – по два со средней и крупной дробью и один-два с пулей, – так, на всякий случай.

В тот памятный день, – уже на исходе февраля, пошел я в лес не один, – с сыном Артемом. Ему тогда было лет пятнадцать, он учился в горном техникуме, и когда была тому возможность, я тянул его в лес, стараясь привить ему чувство любви к природе. Мы с ним ходили по окрестным лесам уже не раз, и даже лазили на знаменитый среди читинских жителей «Чертов пик», что возвышается на правобережье Ингоды у начала дороги на Молоковку.

Со мной, как всегда, была ижевская двухстволка-вертикалка 12-го калибра, у Артема – тульская длинноствольная 16-го калибра курковка, приобретенная мною еще в студенческие годы. Не могу сказать, что нам с Артемом по-охотничьи везло. Видимо, своим шумным появлением в лесу мы разгоняли лесных жителей, которые наблюдали за нами издалека из укрытия. Правда, взяли однажды зайца в петле, но сами понимаете, – что это за добыча.

Так было и в этот раз. Мы прошли с ним по всему путику (путик – охотничья тропа с установленными на ней ловушками), но добычи нигде не было. Где-то колонки ухитрились взять приманку, а капкан не сработал, а где и капкан сработал, но ни приманки, ни добычи не было, – капкан был пуст, а вокруг – птичьи следы, – по всей вероятности – сойки. Было и так, что никто к капкану вообще не подходил, – никаких следов.

Особую заботу представляли сойки. Говорят, что сороки, увидев в лесу человека, растрезвонят об этом по всему лесу. Это так. Но хуже того сойки, – птицы размером с галку с ярким оперением, небольшим широким хохолком на голове и довольно длинным хвостом. Цвет туловища у них рыжевато-коричневый, голова – рыжая, крылья, хвост и верх головы – черный, надхвостье белое, перья на плечах – ярко-голубые с узкими черными полосками. Одним словом, – красивая птичка.

Сойка – птица любопытная и наглая, как танк. Чуть только увидит человека, начинает оглашать лес своим резким, неприятным «дчэ-э-э – джэ-э-э», дребезжащим «пир-р-р-рь». При этом о появлении человека она своим скрипучим голосом давала знак лесным обитателям гораздо раньше, чем её увидит сам человек. Впрочем, охотники рассказывают, что сойка способна подражать даже звукам человеческого голоса и стуку топора, умудряется имитировать звук работающей бензопилы.

Птица эта вороватая и считается одним из самых опасных врагов мелких птиц. Она разоряет гнёзда, выпивает и крадет яйца, уносит птенцов, нападает даже на взрослых птиц и млекопитающих, которых в состоянии одолеть. В её рационе есть и растительная пища и животная, в том числе и падаль. И это еще не все. Она имеет нехорошую привычку преследовать человека, внимательно присматриваясь к тому, чем он занимается в лесу. А когда он уйдет, еще и подлетит к тому месту, чтобы проверить, что он там делал. Зануда, одним словом.

Вот и в этот раз привязалась к нам сойка и преследовала, не отступая, время от времени оглашая лес своим противным криком. Не успели мы отойти от капкана и на сотню шагов, как, оглянувшись, увидели, – она уже шарится возле того места. Пришлось вернуться. Сойка, заметив наше возвращение, отлетела метров на тридцать и уселась на сосне. Прижав что-то лапой к ветке, но которой сидела, требушила это клювом, как мне показалось, ехидно поглядывая на нас. Приманки возле капкана уже не было.

– Ну, зануда! – невольно вырвалось у меня.

– Пап, дай я её сниму, – загорелся Артем, снимая ружье с плеча.

– Жалко, птица-то красивая, хоть и нахалюга, – ответил я, рассматривая хорошо различимые даже с такого расстояния ярко-голубые пятна на её плечах. – Давай так, пальни вон по той сосновой лапе, что над ней, – со снегом. Дай ей знать, что мы и там её достать сможем. Может, испугается, – отстанет.

Грохнул выстрел, отразившись несколько раз затихающим эхом от окружающих сопок. Сосновая лапа над сойкой дрогнула, сбросив с себя снег. Сойка, уронив что-то из под лапы, вспорхнула с ветки, полетела в глубину леса.

– Ну, слава Богу, кажется, отвязалась.

Поправили капкан, подложили новую приманку, припорошили снегом, – пошли дальше. Надо сказать, что установку ловушек я отмечал в своей полевой тетрадке. Можно меня понять: пройдет большой снегопад, – не найдешь ни путика, ни капканов. Поэтому я рисовал в тетрадке абрисы с ориентирами, поворотами путика, указанием примерного расстояния между ними, ну и, понятное дело, – где установлены капканы.

В одном из них взяли все же колоночка. Небольшой колонок, – видимо самочка. Я ловил их, снимая и выделывая шкурки, в намерении отослать их дочери, которая, окончив Днепропетровский горный институт, работала на Донбассе. Пусть, думал я, хоть шапчонку какую себе изладит, – все не попусту отец в лес ходил. Там такой зверек, должно быть, не водится, – эксклюзивная будет вещь.

Дело уже клонилось к вечеру, мы основательно устали, Артем взмолился:

– Пап, ну дай я постреляю.

Я в принципе не возражал. Как было не понять пацана, – целый день при оружии, патронов навалом, что же, так и тащить все это обратно домой? Порою мне и самому не терпелось пострелять хотя бы и по пустой консервной банке, раз уж не было никакой другой цели.

Но не подумайте, что лес был такой уж безжизненный. Стоило недельку постоять бесснежной погоде, как вся поверхность сопок покрывалась множеством следов обитателей леса. Было видно, что здесь в изобилии водятся и косули, и кабарожка, лисы и зайцы, колонок и белка. Встречаются порой, правда, редко, следы оленей-изюбрей. О птицах уж я не говорю. Но не стрелять же поползней и синичек, тем более в красавца зеленого дятла, – они человека практически не боялись. А глухаря, тетерева – попробуй-ка, разыщи. Во-первых, места нужно знать, а во-вторых, они не хуже косули чуют охотника, да и вообще человека в лесу, и не склонны испытывать судьбу.

– Ну, не по деревьям же стрелять, – убавил я прыти Артему. – Метрах в ста впереди каменная россыпь, – курумник. Там среди камней пищухи водятся. Вот там и постреляешь, – как ни говори, а живая, движущаяся цель.

Эти пищухи не представляли собой никакой промысловой ценности. Шкурки и них слабые, мех не привлекательный. Мне их было не жалко. При первой встрече с ними я принял их за крыс. Во-первых, потому, что они были серыми и близкими к ним по размерам, а во-вторых, увидел я сразу несколько особей, сновавших среди камней, и это тоже как-то ассоциировалось с крысиной стаей. Впрочем, я тогда увидел их издалека, и рассмотреть, как следует, не успел, – они, увидев меня, сразу же попрятались.

Я сунул в карман свою тетрадку со схемой маршрута, подумал, – дело все равно идет к завершению нашей вылазки, – пусть шумит, стреляет, душу отводит. А я посмотрю, насколько он меток. О том, что мы увидим пищух, я не сомневался. Надо только притаиться, где-нибудь за деревом; они долго не выдержат, – обязательно вылезут посидеть под последними лучами солнца, оглядеться по сторонам.

Вышли к курумнику. Здесь на площади квадратов в четыреста расстилалось, подобно озеру россыпь острозубых каменных глыб. Меня и поныне не вполне понятно происхождение этих каменных полей. Специалисты-исследователи пишут, что их образование вызвано попаданием воды в трещины и последующим их многократным расширением при зимнем замерзании. Поскольку де этот процесс продолжается тысячелетиями, вот, мол, и образуется такой ландшафт.

Может быть и так. Только, думаю я, за эти тысячелетия ветрами должно было надуть, нанести меж этих камней столько пыли, всяких органических остатков, семян тех же одуванчиков и не только, что там давно должна была повырастать не только трава, но и могучие деревья. Так ведь нет, – голые безжизненные глыбы, будто образовались неделю назад. Идти через такой курумник – мученический труд с реальным риском сломать или подвернуть себе ногу.

Я в своих хождениях по лесу вышел однажды на курумник, напоминавший каменную реку. Шириной он был метров в сто, зато простирался в обе стороны, – насколько можно было охватить взглядом. Недолго думая, полез в камни, рассчитывая, что минут через пятнадцать переберусь на другую сторону. Не тут-то было. Пришлось переползать, прижавшись пузом, каждую глыбину, еще и опасаясь, как бы нога не попала в какую расщелину. Добрался до середины часа за полтора, при этом вымотался до последнего, – хоть «мама» кричи.

Подобное ощущение я испытал лишь однажды, когда вздумал переплыть обскую протоку. Почувствовал тогда, что сил уже нет, а до берега еще далеко. Выплыл только на упрямстве и самовнушении. Вот и здесь подобное, правда, полегче, – все же посуху. Выбрался, конечно. С трясущимися руками и ногами вышел к опушке леса. Было уже не до охоты, и не до добычи. Сориентировался и затрусил к дому. С тех пор к курумникам я стал относиться настороженно, – старался обходить их стороной.

*

Мы притаились за деревьями неподалеку от края курумника в ожидании. Артем держал в руках направленное в сторону курумника ружье. Минут пять было тихо, потом послышался свист, и над одним из камней, забавно опираясь на него передними лапками, показалась пищуха.