Цитаты из книги «Своя комната»

Возвращаясь к исходному вопросу о том, какое все же состояние духа подходит для творчества, я подумала, что подобная чувствительность вдвойне плоха тем, что для абсолютного высвобождения творческого потока разум должен раскалиться добела и сиять подобно шекспировскому, когда тот писал «Антония и Клеопатру». Не должно быть никаких препятствий, никаких инородных примесей.

Таким образом, становится ясно, что художественные наклонности у женщины не поощрялись и в XIX веке, подытожила я, захлопнув мистера Оскара Браунинга. Напротив, ее осаживали, обрывали, отвергали. Все силы у нее уходили на то, чтобы доказывать и опровергать.

Приходилось все время бороться с высказываниями вроде: ты не можешь того, не способна на это.

мы знаем, как Карлейль писал «Французскую революцию», каково было Флоберу работать над «Мадам Бовари» и что испытывал Китс, когда пытался писать стихи и противостоять грядущей смерти и безразличию общества. Бесконечные современные работы, посвященные исповедям и самоанализу, говорят нам, что гениальные труды требуют колоссальных усилий. Все восстает против целостности и полноты этих трудов.

Возможно, стоит отказаться от поисков правды, ведь вместо нее на голову изливается поток мнений — пылающий, словно лава, и мутный, словно сточная вода

Понять, какая профессия важнее и нужнее, в наши дни уже не так просто, как век назад. Лучше быть угольщиком или няней? Неужели поденщица, вырастившая восьмерых детей, менее ценна для общества, чем барристер, сколотивший состояние в сто тысяч фунтов? Нет смысла задаваться подобными вопросами — ответа на них нет.

С чрезмерным пылом рассуждая о женской неполноценности, профессор, возможно, стремился утвердить собственную полноценность. Вот что он так жарко оберегает — для него это наивысшая ценность.

За все утро мне удалось выудить один полезный факт — наличие гнева. Все эти профессора (я мысленно скомкала их) на что-то сердились.

Я безошибочно вспомнила ту книгу, ту фразу, которая пробудила демона: утверждение профессора об умственной, моральной и физической неполноценности женщин. Сердце мое заколотилось. Щеки запылали. Меня охватил гнев. В этом нет ничего удивительного. Кому приятно слышать, что его считают неполноценным по сравнению с каким-то одышливым небритым юнцом (я глянула на своего соседа) в дешевом галстуке. Есть же, в конце концов, дурацкая гордость.

Все мужчины думали о женщинах по-разному. Невозможно было остановиться на одной точке зрения, решила я,