«Его превосходительству Ислам-беку-токсобо. Его Высочество всемилостливейше соизволили известить о своем здравии. Извещается, что Ваши донесения получены. Из них стало ясно, что Вы слуга истинный. За Ваши услуги вере ислама от Господа Бога будет небесное блаженство. Его высочество остались Вами очень довольны. Если Аллах даст, услуги Ваши будут велики и останутся в летописи религии.
Хамаль 1345 г.».
Дочитав послание эмира до конца, Ислам-бек – предводитель крупнейшего в междуречье Пянджа и Вахша вооруженного формирования моджахедов ислама, – оглядел присутствующих самодовольным, холодным взглядом, в котором не было ни особой радости, ни какого-то недовольства. Хотя внутренне он ликовал от того, что эмир назвал его токсобо – полковник, но своей радости преждевременно не показывал. Собравшиеся в юрте Ислам-бека по случаю приезда гонца эмира курбаши по-разному встретили послание сбежавшего в Афганистан бухарского владыки. Одни, заглядывая в глаза хозяина дома, удовлетворенно и льстиво зацокали языками, выражая тем самым своему вожаку высшую степень удовлетворения похвалами эмира. Другие были сдержаннее, ответив на взгляд Ислам-бека лишь кивком головы да подобием улыбки, эти были явно недовольны акцентами, расставленными в письме, но ссориться с ним не хотели, третьи отводили взгляд, глядя перед собой с деланым равнодушием.
Ислам-бек прекрасно понимал, что не все будут рады его возвеличиванию, и потому заранее принял необходимые меры предосторожности. Белую юрту, где собрались курбаши Гиссарской долины, охраняли его верные нукеры, которые по первому сигналу должны были обезоружить недовольных и их телохранителей.
Письмо эмира, по сути дела, закрепляло его главенство над разрозненными отрядами моджахедов в Восточной Бухаре. Ислам-бек задержал свой взгляд на широком лоснящемся, женоподобном лице Саид-Ишан-баши, который смотрел на него взглядом, полным злобы и ненависти.
В это время заговорил посланник эмира – Темир-бек. Мало кто из присутствующих знал этого стройного джигита с тонкими благородными чертами лица – названого сына Ислам-бека, которого бек несколько лет назад послал учиться в Кабул, возлагая на него большие надежды.
– Его Высочество, да продлит Аллах годы его бесценной жизни, просил меня на словах передать его искреннюю признательность и благоволение всем, кто встал на защиту ислама против джалилитов. Во имя пророка надлежит нам всем вместе, единым сердцем, едиными устами, встать на борьбу с неверными, – гонец эмира на мгновение замолчал, подчеркивая этим важность последующих слов.
– Волей Аллаха и эмира Бухары, достопочтимый Ислам-бек-токсобо назначается главным военачальником Локая. Его Высочество передал мне напомнить особо – всякое неповиновение ему будет считаться отступничеством от Ислама и караться на небе и на земле. Да поможет нам Аллах!
Моджахеды, устремив свои взоры в сторону священной Мекки, зашептали про себя слова молитвы, благодаря Аллаха за поддержку и прося побед в борьбе с неверными.
Закончив обряд, все встали, приветствуя главного военачальника Локая, желая ему многих благ.
Ислам-бек поднял руку, призывая собравшихся к молчанию.
– Я благодарен вам, моджахеды ислама, за поздравления и принимаю их как уверение в вашей верности делу священной войны, во имя Аллаха. Я напишу об этом Его Высочеству в ответном письме. Я буду просить Всевышнего ниспослать на нас божье благословение и всяческих благ земных. – Сделав небольшую паузу, он продолжал: – Первым советником и своим заместителем я волей Аллаха и эмира Бухары назначаю Саид-Ишан-баши!
Среди воителей ислама пробежал шепоток недоумения, но уже в следующее мгновение многие наперегонки кинулись поздравлять стоящего обособленно курбаши, который, видно, и сам не меньше остальных был удивлен таким поворотом событий. На приветствия и поздравления он отвечал бессвязно, не высказывая особой радости, но уже не выражая открытого недовольства. Саид-Ишан-баши, медленно переваливаясь на своих коротких, кривых ногах, подошел к Ислам-беку, полупоклоном выразил свою признательность и сел по правую руку от него.
После этого Ислам-бек пригласил моджахедов в соседнюю юрту, сплошь увешанную богатыми персидскими коврами. Подождав, пока все усядутся вокруг низкого, инкрустированного позолотой, полированного стола из красного дерева, он что-то шепнул на ухо своему нукеру. Тот тихо исчез за ковровым пологом.
В юрте установилась напряженная тишина. С улицы доносился лишь плач шакалов да мирное пофыркивание коней. Изредка ночную тишину прерывало клацанье металла о металл – это давала знать о своем существовании личная охрана.
Вскоре бесшумно отворился полог, и на пороге появился нукер Ислам-бека. Повинуясь знаку хозяина, он торжественно прошествовал к столу и бережно выложил на него мусульманские святыни.
Взгляды присутствующих скрестились на середине стола, где зеленой переливающейся волной расстилалось знамя, освященное в Мазаре, и лежал небольшой томик Корана с золотым тиснением на обложке и серебряными застежками. Вслед за нукером в комнату бесшумно проскользнул мулла, доставивший дары эмира по назначению. Став на колени, он вознес хвалу Аллаху за то, что святыни благополучно переданы в руки истинных борцов за веру.
Закончив молитву, мулла на вытянутых руках приподнял зеленое полотнище с золотым полумесяцем. Лицо служителя Аллаха выражало неземную благодать, поднятых к небу глаз не было видно, блестели только белки. Темир-бек взял Коран, предварительно прикоснувшись к нему устами и придерживая находящегося в священном экстазе старца, торжественно ступая, подошел вместе с муллой к Ислам-беку.
Новоиспеченный военачальник Локая встал перед зеленым полотнищем на колени, взял в руки Коран, поднес к губам, лбу и груди, произнося при этом слова молитвы:
– Воистину я знаю людей, которые первыми войдут в рай, – это павшие за веру, – закончил Ислам-бек молитву словами пророка Мухаммеда.
После этих слов посланник эмира, взяв священное знамя из рук муллы, передал его личному телохранителю Ислам-бека. Закончив эту церемонию, Темир-бек подошел к своему отцу и о чем-то тихо спросил у него. Получив утвердительный ответ, посланник эмира достал из нагрудного кармана своего полувоенного английского френча сложенный вчетверо лист плотной белой бумаги, развернул его. В верхнем левом углу листа позолоченным тиснением выделялся вензель эмира Бухары, остальная часть листа была чистой.
– Его Высочество, да продлит Аллах годы его праведной жизни, просил преданных ему слуг ислама, ставших под священное знамя шариата за освобождение Бухары от иноверцев, за процветание благородного мусульманского народа, поставить свои подписи и печати как знак заверения в своей глубокой преданности исламу и эмиру Бухарскому. Да поможет нам Аллах в борьбе против неверных!
Закончив свою витиеватую речь, гонец эмира широким жестом положил лист на стол. Видно было, как одни с радостью поспешно ставили подписи, старательно выводя для истории свои имена. Другие о чем-то думали, прежде чем поставить подпись. Только после напоминания они вдруг вздрагивали и торопливо прикладывались к бумаге пером и печатью. Третьи, не зная даже, какой стороной повернуть лист, просили грамотных соседей вписать свои имена, которые тут же пришлепывали своими родовыми печатками. Обойдя всех курбаши, лист возвратился в руки посланника эмира. Тот снова сложил бумагу вчетверо и спрятал ее подальше от людских глаз.
Только после окончания этой обязательной процедуры Ислам-бек облегченно вздохнул. Видимость создания добровольной освободительной мусульманской армии была соблюдена. Под этот лист с десятками подписей влиятельных людей Гиссарской долины эмир мог просить у англичан деньги и оружие, которые непременно поступят в его полное распоряжение. Этому Ислам-бек был особенно рад, ведь что-то из обещанного англичанами добра осядет и в его родовой сокровищнице. Гонец эмира и военачальник удовлетворенно переглянулись. «Эмир будет рад итогам наших совместных трудов», – сказали они друг другу многозначительными взглядами.
Все ждали, что скажет токсобо. Ислам-бек возвышался над присутствующими своей статной, словно высеченной из неотшлифованного камня фигурой. Широкоплечий, с высоко вздымающейся из-под атласного халата грудью и короткой толстой шеей, которую украшала крупная, крутолобая голова, увенчанная высокой белоснежной чалмой, он казался благородным орлом среди стайки разопревших от обильной пищи стервятников. Но это впечатление возникало лишь при первом взгляде на него. Внимательно всмотревшись в обветренное горными ветрами и опаленное солнцем лицо бека, взглянув в его колючие, черные глаза, недоверчиво и зло взирающие на мир из-под густых бровей, становилось понятно, что он недалеко ушел от своих более мелких по полету сородичей. Крупный крючковатый нос и узкая щелочка всегда поджатых в недовольстве губ придавали еще большее сходство со стервятником. Это и понятно, ведь он был стервятником над стервятниками.
Поглаживая клинышек бородки, Ислам-бек начал заранее заготовленную к такому случаю речь:
– Сегодняшний день с благословения Аллаха войдет в историю ислама как начало священной войны с неверными. Враг силен и коварен, и потому каждый из нас должен быть примером не только в бою, но и в вере. Только в едином порыве, под священным знаменем ислама мы победим, и потомки будут чтить наши имена, высеченные на камнях священных мазаров…
Заметив презрительную усмешку, промелькнувшую на устах Саид-Ишан-баши, Ислам-бек запнулся, и явно упуская не меньше половины заготовленной для такого дела речи, поспешно закончил ее:
– Аллах призывает нас объединить свои усилия в борьбе с неверными под зеленым знаменем священной войны!
Вслед за этими его словами со всех сторон раздались льстивые возгласы одобрения и признательности. Омытый потоком лести, токсобо уже увереннее продолжал:
– Благодаря Аллаху и поддержке Его Высочества эмира Бухары, да будут долгими и радостными все годы его жизни, нам удалось захватить Гиссар. Неверные отступают, освобождая воинам ислама дорогу в Дюшамбе! Пройдет немного времени, и мы совместными усилиями освободим нашу многострадальную землю от власти неверных и голодранцев. Аллах акбар!
…Лично проследив, пока последний из гостей со своей охраной, вздымая клубы пыли, промчится через перевал, изгибающийся гигантским седлом в лучах заходящего солнца, Ислам-бек дал знак стоящему рядом нукеру, чтобы тот привел к нему посланника эмира.
Через несколько минут в юрту вошел Темир-бек. Пружинящей, легкой походкой он подошел к токсобо и в знак уважения к старшему, сложив руки на груди, поклонился.
Ислам-бек был искренне рад приезду своего приемного сына, но вида не показывал. Он только ободряюще похлопал его по плечу:
– Ну, дорогой мой Темир, я вижу, учеба и служба у эмира пошла тебе на пользу. Окреп. Возмужал. Научился говорить так, что слова твои словно бальзам врачуют души верных слуг ислама, зажигая их сердца и проясняя взор.
Разглядывая молодого свитского офицера, который за преданную службу эмиру уже успел получить чин караул-беги – капитана, бек невольно позавидовал его молодости и развернувшейся перед ним перспективе. В его возрасте он даже и не мечтал быть в свите эмира, в том высоком чине, который имел сейчас Темир-бек. Но это был его приемный сын. Он был рад за него и как названый отец, и как чиновник, который имел на него свои виды.
– Ты достиг больших высот, мой мальчик. Я слышал от верных людей, что ты пользуешься у эмира особым доверием.
– При дворе Его Высочества явно преувеличивают мои заслуги, – смущаясь пытливого взгляда своего благодетеля, сказал юноша.
– И потому, – не обращая внимания на его слова, продолжал Ислам-бек, – я хочу знать от тебя, мой дорогой сынок, все то, что задумал этот напыщенный осел, твой нынешний хозяин.
Заметив недоуменный и настороженный взгляд Темира, Ислам-бек добавил:
– Мы с тобой сейчас одни и будем называть все своими именами. Нечего нам друг перед другом изощряться в красноречии, славя этого беглеца-эмира, который, я думаю, неплохо устроился за границей и теперь нашими руками пытается загребать жар.
Главарь Гиссарского басмачества умолк, глядя в глаза Темир-беку, хмурил свои лохматые брови. Во взоре юноши он уловил и страх, и надежду. Кто для него эмир – чужой человек, а Ислам-бек, хоть и не родной, но отец. Да, они не одной крови, но тем не менее люди не чужие.
Положив руку на плечо юноши, бек привлек его к себе и горячо зашептал в самое ухо, словно опасаясь, что и у него во дворе могут быть глаза и уши эмира:
– Я много сделал для тебя, потому что ты мне дорог как родной сын. Тебе и только тебе достанется все то, чем я буду владеть. Пусть эта старая рухлядь – эмир – позабавится игрой в так называемое эмигрантское правительство. Пусть помогает мне оружием и людьми, думая, что нашел в моем лице преданного слугу. Пусть. Но как только зеленое знамя священной войны заполощется над дворцом эмира в Бухаре, я, с помощью Аллаха, стану единственным правителем этой благодатной земли и провозглашу свободную Исламскую республику. А этому жадному шакалу, – Ислам-бек махнул рукой в сторону афганской границы, – учитывая его былые заслуги, я назначу пожизненное содержание.
Токсобо, не сдержавшись, хохотнул, явно упиваясь произведенным на Темир-бека впечатлением.
– В этом деле мне нужен умный и, главное, преданный помощник в стане Его Высочества. Я напишу эмиру, что ты с честью выполнил его задание и достоин его награды. Он не посмеет мне отказать, – сказал Ислам-бек удовлетворенно.
Заметив в глазах сына удивление и некоторое замешательство, он добавил:
– Подумай обо всем, что я тебе сказал хорошенько, прежде чем принять окончательное решение.
В душе Темир-бека боролись противоречивые чувства. Он вспомнил свою безрадостную юность, дырявую крышу над головой, через которую можно было, не выходя из дома, считать звезды. Вспомнил сгорбленную фигуру отца, голодные глаза старшего брата. После трагической смерти самых близких ему людей, оставшийся один на всем белом свете, Темир был в отчаянии. И только благодаря заботам Ислам-бека, которым он был сначала пригрет и получил кусок хлеба, а затем взят в семью, направлен на учебу в Кабул, стал офицером. После окончания военного училища, по рекомендации Ислам-бека, его взяли в канцелярию эмира Бухары. Эмир, видя, что юноша много знает и, главное, исполнителен до самозабвения, преследуя свои далеко идущие цели, был с ним удивительно ласков и откровенен. Он любил поговорить с начитанным не по годам, умным и красноречивым юношей. Темир же этой его благосклонностью не очень-то обольщался, потому что знал: та нить, которая связывает его с эмиром, может в любой момент оборваться. Такая нить, скажем, связывает кошку и мышь, с которой та забавляется, готовая в любой момент разорвать острыми когтями живую игрушку.
«Что ни говори, а Ислам-бек мне ближе, в конечном счете он искренне желает мне добра». Очнувшись от переполнявших голову мыслей и воспоминаний, Темир, решив для себя что-то большое и важное, твердо сказал:
– Я ваш покорный слуга и готов служить вам верой и правдой, мой дорогой отец, мой господин и благодетель. – Нескрываемая искренность и признательность заботам и доверию Ислам-бека чувствовались в этих словах.
Получив желанный ответ, Ислам-бек обнял Темира за плечи и тут же повлек его за собой в юрту. Там их уже ждал богато накрытый стол. Надо было навеки скрепить этот их родственный и военный союз.
О проекте
О подписке