Загадочный свет

 
Спускался вечер. Шла весна…
В толпе, по-летнему одетой,
Она была особым светом
Из всех одна озарена.
 
 
Своих достоинств не тая,
Она не шла – она парила,
Она как будто говорила:
«Смотрите, вот какая я…»
 
 
Неповторимое, свое,
Раскованное и простое,
Торжественное и святое
В походке виделось ее!
 
 
Полуовал, полунамек,
Бедра изгиб, изящность линий…
Есть, есть в моих краях богини!
Ах, почему же я не бог.
 
 
Цок, цок! – а слышалось: «нет, нет…»
Весна переплавлялась в чудо!
И было не понять – откуда
Струился этот дивный свет!
 
 
В нем было столько чистоты,
В нем было столько тайной боли…
И я опять увидел поле:
Роса, и солнце, и цветы!
 
 
Светлеют тени по кустам,
Щебечут птицы, не смолкая,
И женщина, совсем другая,
Идет босая по цветам!
 
 
Ей обойти меня нельзя.
Мы не готовы с ней к разлуке.
Она идет, раскинув руки,
И светится от счастья вся!
 
 
Бушует солнце на лугах!
Играет свет в небесной глуби,
И я смотрю, смотрю на губы,
На ноги в мокрых лепестках…
 
 
Цок, цок! – качался силуэт.
Весна переходила в лето.
Шел вечер и далеко где-то
Небесный зажигался свет.
 
 
Цок, цок! – звучит из темноты.
Я женщине гляжу вдогонку,
А память снова крутит пленку —
Роса, и солнце, и цветы…
 

«Гуляет низовой буран…»

 
Гуляет низовой буран.
Горит огонь, горит экран,
Луна приклеена к стеклу
И кот сибирский на полу.
 
 
Всё так обыденно и просто.
Мой отчий дом.
Здесь мать живет.
Отец домой идет с погоста,
Вторую зиму не дойдет.
 
 
Такая боль, хоть в крик кричи!
А ветер снег метет в ночи
И лепит, лепит седину
И на стекло, и на луну.
 
 
Теснятся мысли… круг за кругом…
Ружье без мушки на стене…
Ведь это с ним бродил я лугом
Давно когда-то. Как во сне…
 
 
И вспоминаю, вспоминаю…
Зачем? Не ведаю, не знаю.
Зачем по прошлому бегу,
Остановиться не могу?..
 

«Имя – Анна…»

 
Имя – Анна…
Странно и туманно…
Словно из далёка-далека…
В наших встречах не было обмана.
Грусть была и радость.
На века.
 
 
Поезда приходят и уходят…
Старый клен, посаженный тобой,
На подворье каждый вечер бродит,
Горькою качая головой.
 
 
Звезды гибнут, падают полого…
Клен стареет, золотом шурша…
У какого дальнего порога
Обо мне болит твоя душа?
 
 
У какого моря-океана,
Под какой нездешнею луной?..
Анна… Анна…
Как всё это странно.
Имя-то какое, боже мой…
 

Звезда в Вифлееме

 
Свершилось.
И новая встала звезда.
Шепталась прислуга в царевых палатах,
Недобрые люди в овчарнях и хатах
Искали того, кто пришел навсегда.
 
 
Округа на всё отвечала молчаньем.
В пещере под сенью хранительных сил
Марии был знак, и Мария с вниманьем
Смотрела на тех, кто дары подносил.
 
 
Младенец сопел и пеленки мочил,
Не знал о своей удивительной роли,
И, все-таки, словно в предчувствие боли
Сжимал кулачки и ногами сучил.
 

Декабрьская оттепель

 
Зима обмякла и раскисла,
И потемнела. За два дня!
А ведь вначале как нависла,
Колючим холодом звеня, —
Упала с неба в два крыла
Белым бела.
 
 
Синицы, чувствуя тепло,
Опять в леса откочевали,
Река закованные дали
Взломала декабрю назло.
О камни плещется волна
Черным черна.
 
 
Избушка наша в два окна
На всё смотрела и дивилась,
И крошечной трубой дымилась
Покоя чудного полна,
И от восторга пес Буян
Был просто пьян.
 
 
И только серая ворона,
Зарывшись в крылья с головой,
С верхушки ели вековой
Вещала всем, причем, резонно:
«Ну, что вы сходите с ума!
Придет зима…»
 
 
Я, слыша голос той вороны,
И, веруя в воронью речь,
Под пыж тяжелую картечь
Кладу в латунные патроны.
Лью воск на рыжие пыжи —
Ни капли лжи!
 
 
А через день, являя милость,
Зима пришла и в два крыла
Опять раскинулась, бела,
И вся округа обновилась:
Ни перекосов, ни теней —
Стола ровней.
 

Утром

 
Дымится черная зола.
Рассвет клубится над болотом.
Ладони пахнут конским потом
И кожей старого седла.
 
 
Ночь догорает на костре.
Дымит зола, дымятся росы…
Тиха округа, безголоса
Как мышь на шерстяном ковре.
 
 
Но только-только рассвело
И небо выгнулось полого —
Прощай, ночлег!
Зовет дорога
И тело просится в седло.
 

На просеке

 
Я в ладони плюю. Топорище шершаво.
Синеватая сталь до озноба остра.
Опрокинется дерево на спину в травы
Под тяжелым блестящим толчком топора.
Я к работе такой тяжело привыкаю.
Лес густой, а как будто стою на виду.
На березах по плечи сучки отсекаю
И стволы безголосые в штабель кладу.
 
 
Труд, конечно, почетен, но этот вот – тяжкий.
По особому тяжкий. Рублю ведь… Гублю…
А березы стоят, как матросы в тельняшках,
Я смотрю им в глаза и под корень валю.
 

«Город выглажен как скатерть…»

 
Город выглажен как скатерть.
Кружит солнце в этажах.
Ты идешь в красивом платье,
Отражаясь в витражах.
 
 
У тебя в губах улыбка,
Солнцем тронутые плечи…
День качается как зыбка.
Воздух носит чьи-то речи,
 
 
Чьи-то взгляды, чьи-то мысли —
Он прозрачен, зрим и плотен…
О тебе тоскуют кисти
Ненаписанных полотен.
 
 
Ты идешь одна. В молчанье.
Облака плывут. В круженье.
И ни грусти, ни печали
Ни в глазах и ни в движеньях.
 
 
Ты как будто неземная.
Не одна идешь, но врозь,
Словно радуга сквозная
Сквозь толпу и время сквозь.
 

«Облаков этажи…»

 
Облаков этажи.
Солнце меди рыжей.
Под обрывом стрижи.
Я гляжу на стрижей.
 
 
Чертит птица круги.
Голосок – волосок!..
Возле самой реки
Сядет стриж на песок;
 
 
Сложит крылышки стриж,
И сидит, словно мышь.
Но взлетает когда —
Это просто беда!
 
 
Бьет крылами песок.
В каждом взмахе – борьба!
 
 
…А в округе покой
Сумасшедший такой.
 

Цезарь

 
Оставить за спиною Рубикон,
Не брезговать в пути котлом плебея,
Скорбеть над мертвой головой Помпея,
Жизнь, как монету, положить на кон,
Явиться в Понт,
Увидеть, победить,
Залить огонь гражданского пожара,
И… двадцать три отточенных удара…
 
 
Ну, кто бы ни хотел вот так прожить!
 

Май

 
Подсохли дороги. Не видно воды.
Апрель на деревьях оставил следы.
 
 
Со звоном навстречу встающему дню
Смолистые почки срывают броню.
 
 
Их звоны слышны далеко в тишине…
Гарцует пастух на мухортом коне.
 
 
С коровами бабы теснятся в кругу.
И дикие гуси орут на лугу…
 

Хлеб

 
Мы за хлебом занимали очередь с вечера,
Всё старухи да мы, дети малые.
Я узнал тогда, что звезды не вечные,
И еще узнал – какие зори алые.
Я прошел насквозь те ночи холодные,
Где луга в росе – гигантские простыни.
Если б не были в те дни мы голодные,
Эти ночи были просто бы проспаны.
 
 
У старух такие личики сморщенные.
Разговоры полушепотом, жуткие.
Как метались они в криках «смена очереди!»,
Обучали нас выносливости сутками.
Угощали нас квашеной пахтою,
Обижались, что пахту не брали мы…
 
 
А мы окурки смолили украдкою,
Мы в пристенок играли медалями!
Не камнями дрались – кулаками мы,
В ранки сыпали глину целебную…
 
 
И росли пацанами нормальными,
И влюблялись в Россию бесхлебную.
 

«Войду к тебе из осени…»

 
Войду к тебе из осени.
К огню.
Горячий чай. Домашнее варенье.
Сухой осины ясное горенье…
Я голову на грудь свою склоню
И на твои упреки не отвечу.
Я просто посижу и помолчу…
 
 
И, глядя на огонь,
В ненастный этот вечер
Далекого коснуться захочу.
Не упрекай, не обвиняй меня,
Всё так непросто.
Догорит осина…
 
 
А вдруг и впрямь всё кончится красиво,
И Феникс возродится из огня.
 

«Не кричали. Не ругались…»

 
Не кричали. Не ругались.
Ни в обиде. Ни в злобе.
Помолчали. Попрощались.
Он – к себе, она – к себе.
 
 
Ветер травами сухими
Шелестел: кого винить?..
И легла тропа меж ними,
Как натянутая нить.
 

«Когда я чую за моей спиной…»

 
Когда я чую за моей спиной
Недобрый взгляд и шепоток змеиный,
Душе моей, открытой и ранимой,
И без досужих вымыслов больной,
Я говорю: «Не плачь, душа моя.
Всё это не впервой и не в последний…
А – больно?.. Что ж, на то она и сплетня.
Змея без яда – это не змея».
 

Поэзия труда

 
Я не был никогда на буровой…
Пишу строку и живо представляю:
Как я под вой буранный управляю
Машиною, сверлящей шар земной…
 
 
Прочтет читатель и вздохнет при этом:
«Вам хорошо придумывать, поэтам,
А сами-то…»
Читатель, извини!
Пускай – не нефть, но мне пришлось в метелях
На тех же сумасшедших параллелях
В сугробах мять нерадостные дни.
 
 
«Нерадостные? Что за ерунда?
А в чем тогда поэзия труда?..»
Поэзия труда?..
Она – потом!
Когда однажды над морозным станом
Нефть вырвется сверкающим фонтаном
И буровик закрутится винтом
 
 
От радости, что не был труд напрасен,
Что нефть пришла.
И этот миг прекрасен!..
Но это всё не скоро, а пока
Мне кажется – открыты двери ада,
Снега ревут сильней, чем канонада,
И столбик ртути ниже сорока.
 

Муравейник

 
Расположен у тропы лесной
Город с миллионным населеньем,
 
 
Со своей тревогой и весельем,
С долгою заботою одной.
 
 
Постоишь, подумаешь: в натуре,
Вот они и радость, и успех.
 
 
Этакий колхоз в миниатюре
С трудоднями общими – на всех..
 
 
Тот несет домой, а тот – из дома!
Коль семья, то должен быть урод.
А картина, в общем-то, знакома,
Пропивать, наверно, волокет.
 
 
Но никто вдогонку не ругался.
Муравей уселся на пенек,
Посидел, подумал, застеснялся
И назад хвоинку поволок…
 
 
По дорожкам взад-вперед несутся.
Труженики, что еще сказать!
В тесноте живут, а не грызутся…
Надо бы собратьям показать.
 

Из больничной тетради

1.

 
Я лежу один в палате.
Я один на всей планете.
Умираю на закате.
Воскресаю на рассвете.
Я пишу кривые строчки.
Я пишу плохие мысли…
За окном прозрели почки,
А из почек лезут листья.
 
 
Звук далеких колоколен
Правит мне и лечит нервы…
Я четвертый месяц болен
И еще июнь в резерве.
 

2.

 
Зачем же так рано к земле потянуло?
Ломало, крутило, ужели согнуло?
То взлет, то паденье, то шрамы, то риски,
Прокручены ленты, проиграны диски…
В июне земля горяча на закате,
В июне земля холодна на рассвете…
Как пахнет сосною в больничной палате!
Как тихо играют под окнами дети!
Я всё представляю, что там – за стеною.
А жизнь – стороною, а жизнь – стороною,
Остались мгновенья, последние крошки…
Неужто обманут я был при дележке,
И мне суждена лишь одна половина?..
 
 
Ночь в окна плывет как рогатая мина,
И рядом встает. Принимает участье.
Ночь ждет терпеливо, когда я – на части!
Чтоб первой, увидев, оплакать потерю…
Но я не умру, потому что я верю.
 

3.

 
Как вестник смерти,
Как палач,
Ко мне вошел в палату врач.
Он приговор в руках держал.
Он рядом сел, а я лежал.
Я тлел, как желтая свеча.
Он говорил, а я молчал,
А я дышал едва-едва,
И жадно пил его слова…
 
 
Всех слов запомнить не дано,
И я запомнил лишь одно!
Оно во мне.
В моей крови!
Он, уходя, сказал: «Живи!»
Сказал, как приказал.
В упор!
 
 
…Я помню это до сих пор.