Иван Иванович [(столяр)]

Иван Иванович (мы не знали его фамилии) работал в семинарии столяром по ремонту.³³⁰ Его мастерская была расположена над баней, в восточной части верхнего этажа.³³¹ Комната была большая, светлая, сухая и тёплая. В ней в разных местах лежали кучи леса: доски, брусья, а на полу горы стружки. В воздухе стоял аромат от соснового и пихтового леса. Огромный верстак стоял ближе к северной стороне, а на стенах около него развешан был «струмент»: пилы, ножовки, долота, свёрла и прочее. В стороне стояла кровать со спальными принадлежностями. Здесь, в уединении, И. И. и проводил большую часть рабочего времени с редкими выходами на место какой-либо мимолётной поделки: приколотить что-либо, подправить покосившийся предмет, ввернуть шурупы или что-либо подобное. Эта отчужденность его работы накладывала печать на его характер и настроение: был он малоразговорчив и, как было заметно, и не любил, когда к нему обращались с разговорами. Может быть, на таком его поведении отражалось и то, что он когда-то был изуродован: у него одна нога была сильно изогнута, и он ходил прихрамывая. У одного глаза у него было вывернуто веко. Мы редко непосредственно соприкасались с И. И., вот разве только что-либо у парты случилось, и он приходил в класс и тут же производил необходимый ремонт, или когда при переходе на зиму он приходил в классы и прошпаклёвывал окна. Вот тогда-то мы и вели наблюдения над ним, на основании которых и получился описанный выше его образ. Из истории семинарии было известно, что И. И. однажды даже был инструктором по столярному делу. На каких условиях он обучал трёх или четырёх семинаристов столярному делу – это осталось нам неизвестным. Известно только, что, во-первых, учились они этому «по своей доброй воле», во-вторых, что они научились делать табуретки и тумбочки и что по вине одного из них, в-третьих, произошёл пожар в мастерской, после чего опыты с обучением столярному делу были прекращены.³³²

[³³³]

Sic transit gloria mundi!³³⁴

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 15-17.

Михаил [(ламповщик)]

Под таким лаконичным названием работал у нас ламповщиком молодой совсем парень, вернувшийся с японской войны. Был он из зимогоров. Самое замечательное было в нём то, что он вернулся с войны с душевной травмой. Нервная система его была потрясена, и он внушил себе, что его вот-вот должна настигнуть смерть. Жизнь его казалась ему пустой, тщетной и всё внимание его было направлено на спасение души. Чуть оказывалось свободное время, он устремлялся в церковь, у него была постоянная потребность в покаянии. Он чуждался людей, был бледным, с тусклым взглядом, и среди сторожей стяжал репутацию «святоши», подвижника. Жил он в одиночестве в комнате, которая была складом керосина. Скоро эта особенность Михаила была замечена, и он был переведён в церковные сторожа, однако во время империалистической войны (в 1915 г.) его в семинарии уже не было, а должность церковного сторожа в семинарии исполнял эвакуировавшийся из восточной Галиции псаломщик-униат, а Михаил, вероятно, был призван в армию, если только не прикрылся одеянием монаха.³³⁵

После русско-японской войны в Перми наблюдался большой приток эвакуированных откуда-то корейцев. Чем они занимались и на что существовали, нам было неизвестно. Не было известно нам также и то, кто вёл среди них пропаганду или, выражаясь на богословском языке, миссионерскую деятельность, но в семинарской церкви несколько раз совершилось крещение взрослых уже корейцев, иногда целыми семьями. В западной части церкви, между колонн, ставились большие баки с водой, защищённые ширмами. Здесь, после обедни и совершалось крещение, причём восприемниками были кто-либо из благочестивых посетителей церкви. Говорили, что, принимая крещение, крестившиеся преследовали материальные интересы: их шефы, крёстные, как их называли, брали на себя обязательство устраивать их на работу.³³⁶

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 17-17 об.

«Сторожа»

«Сторожами» в семинарии называли тех людей из обслуживающего персонала, которые выполняли самые разнообразные работы, относящиеся к хозяйству её во всём разнообразии их. Это были люди, не имевшие специального назначения, люди, не имевшие определённой производственной физиономии. Из состава их по мере раскрытия их талантов выделялись уже люди специального назначения, как-то: ламповщик, банщик, помощник повара, буфетчик и т. д. Но это мало что давало им в смысле повышения заработка: в лучше случае он повышался на один рубль. Всё-таки положение таких людей улучшалось уже в силу того обстоятельства, что работа у них была определённее, а не «мотали» их, как они сами выражались, по разным работам. Все они были вятские зимогоры и чаще всего они являлись в семинарию на зиму из года в год. Если же некоторые из них являлись вновь, то не иначе, как из живущих в одной деревне с кем-либо уже из осевших на работе в семинарии. Все они чаще всего были бородатые, очевидно, обременённые семьями, что и побуждало их ехать в город на заработки. «Сторожей» общего назначения, т. е. разнорабочих, коих теперь называют, было человек десять. Для житья их отведена была большая комната над баней. Здесь стояли их кровати в длину комнаты, как в спальне семинаристов. Кровати были из разных выбывших из строя, но приспособленных для спанья с разными деревянными приспособлениями – ножками, подставками, перекладинами. На них лежали разные списанные в расход матрацы, но как-нибудь слатанные, перевитые шнурами и т. д. А всё прочее было уже, как кто мог украсить свое ложе. В комнате было всегда тепло, а в банные дни жарко. Чистота в комнате вверялась самой комнате, т. е. так как это делалось в ночлежках. Жили только мужчины; женского пригляда не было. Атмосфера была как в «жилых» помещениях.

Рабочий день «сторожей» не был нормирован, а работы были постоянного типа и авральные, к последним относились, например, уборка снега, чистка на кухне картофеля, когда его нужно готовить в большом количестве. Постоянными работами были: прислуживать во время обеда и ужина – разносить на подносах блюда, хлеб, т. е. выполнять функцию официанта; топить печи в главном корпусе – колоть дрова, поднимать их на второй и третий этаж; носить воду в умывальник на третий этаж, мести полы швабрами в главном корпусе, и ходить на промывку швабр на ручей, расположенный в полугоре, недалеко от семинарии. Из всех этих работ самой кропотливой была работа официантом, потому что она требовала ловкости и подвижности, что для деревянного бородача требовало некоторого навыка. Колоть дрова помогали иногда семинаристы, любители физического труда, но это было явление случайное. Физические работы «сторожей» распределялись по некоторому, правда, очень грубому, «на глазок» принципу «равновесия», т. е. примерно по равной нагрузке на рабочую силу.

За свой труд «сторожа» получали по шести рублей в месяц и питание. Что входило в рацион «сих малых»? Нужно отдать справедливость нашему шеф-повару Кириллу Михайловичу: он не обижал их. Хлеба они получали сколько угодно. От всего, что готовилось не порционально, они за обедом и ужином получали вдоволь супа, каши, киселей, разных приправ и гору костей от супа, причём кости это были не те, про которые сказано «Sero venientibus ossa»³³⁷, а такие, что около них можно было «поживиться» мяском. Кирилл Михайлович опять-таки не обижал своих земляков, и поступал он правильно.

Из всей этой, можно сказать, безликой массы выделялись уже отдельные личности, а среди них были даже такие, которых можно назвать persona grata. Такой persona grata, например, был буфетчик. Это было лицо, которое находилось в непосредственных отношениях с семинаристами, и которые именовали [его] по имени и отчеству. В наше время на этой должности из года в год был Иван Степанович, тоже из вятских, очень степенный обходительный человек. По своей деятельности он стоял близко к повару, но не имел такой квалификации, как тот, и поэтому труд его оплачивался значительно ниже. В его обязанности входило ежедневно утром и днём готовить кипяток к чаю, для чего согревать куб с водой, причём воду ему приносили «сторожа», и распределять булки к чаю, которые поставлялись из булочной Шипиловского. Кроме того, в начале каждого месяца он должен был под расписку распределять сахар по два фунта в кульках и чай в пачках по восьмушке. Такое его служебное положение давало ему возможность иметь некий личный «интерес», т. е. подторговывать, что не возбранялось. Поэтому у него на столе всегда имелись в запасе «плюшки», что теперь называют венскими, которые он продавал по три копейки, имея полкопейки прибыли. Он отпускал и в кредит. На этот счёт у него существовала солидная тетрадь, в которую вносились кредитные операции. Не было слышно, что бы кто-нибудь его обманул. По роду своей деятельности он хорошо знал всех семинаристов. Любопытная деталь: был один год, когда Иван Степанович почему-то не явился в семинарию, и на его месте подвизался некий Иван Антонович, тоже из вятских.³³⁸ Когда в следующем учебном году я поступил в Казанскую дух[овную] академию, к своему большому удивлению, я встретил там Ивана Антоновича в «сущем сане», т. е. буфетчиком, причём он тоже торговал «плюшками», как это было в семинарии, а дополнительно яблоками, фруктовой пастилой и т. д. Очевидно, торговля имела «смысл».

Иосиф был помощником повара. Он был принят на кухню специально для выполнения тяжёлых работ, например, для проверчивания через машинку мяса на котлеты. Он был моложе других «сторожей», бритый, очевидно, со времён «солдатчины». Имел пышные усы, причёску ёжиком. Казалось, надеть только на него солдатскую «бескозырку» и тужурку, и перед вами появится «служивый». Сила у него была большая, и он непрочь был иногда похвастаться своими бицепсами, а то и показать свою силу. Был ли он семейный человек или нет, никто не знал, но натура у него была страстная, и когда позднее в семинарии был учреждён штат поломоек, он доставил им немало «забот». Кирилл Михайлович по своей физической консистенции был полной противоположностью Иосифу, но как ближайший его начальник любил подшучивать над ним, особенно над его страстными порывами. Платили ему 7 или 8 руб[лей] в месяц.

Кондратий. Его часто незаслуженно небрежно называли «Кондрашка». Он выполнял две хозяйственные функции: был банщиком и кормил свиней. Баня топилась через десять дней, и всякий раз функционировала в течение двух дней. За это время в ней мылись семинаристы и весь служебный персонал, связанный своим жильём с территорией семинарии. Кондратий приходил на квартиры жильцов и приглашал в баню и в этом случае ему, очевидно, перепадали кое-какие чаевые. Был он в отличие от других своих земляков жгучий брюнет. Невысокого роста, сухощавый, жилистый, он был очень подвижным. Лицо его было густо покрыто волосами, чёрными, как смола; глаза карие западали глубоко. Он производил впечатление человека с хитрецой. Любил пошутить. … Нам почему-то казалось унижением для Кондратия то, что заставили его кормить свиней. Нам также казалось, что он должен быть одиноким бобылём вроде тургеневских Касьяна или Сучка.³³⁹ С таким наружным видом, какой был у Кондратия, автору сего представляется наружный вид Емельяна Пугачева и думается, что он мог бы позировать для зарисовки портрета последнего.³⁴⁰

Петя больничный.³⁴¹ Он сначала был обычным «сторожем», а потом перевели его в «больничные». Он был высокого роста, сильный. Лицо у него было в карявинах, почему его называли ещё карявым. Кто его рекомендовал на эту работу – было не известно. Непонятно было так же, как он согласился на эту работу, на жизнь в одиночестве да ещё вдобавок с больными. А жить ему приходилось больше, чем кому-либо другому, в одиночестве. Правда, дважды в день он ходил в столовую за обедами и ужинами, но это были мимолётные встречи, а всю остальную часть дня он был на кухне больницы, где за занавеской у него стояла кровать. К нему никто не должен был приходить, и он не мог никуда отлучаться на продолжительное время. В какой-то степени он должен был быть и за больничную кастеляншу и за медицинскую сестру. К счастью, серьёзных больных в семинарской больнице почти не бывало. За всё время нашего обучения в семинарии было два или три случая заболевания брюшняком и столько же случаев заболеваний пневмонией. Да и больных в раз было обычно немного, так что и уборка комнат сокращалась до minimum`а. Может быть, это и привлекало на эту работу. Во всяком случае, он ежегодно являлся на работу в больницу, так что мы привыкли его видеть в ансамбле наших «эскулапов». Петя потом значительно освоился со своей «специальностью» на столько, что, например, научился отличать среди больных симулянтов, но «тайны» не выдавал. В вечерние часы, когда заведомо было известно, что никто в больницу не заглянет, больные любили посидеть в кухне около топящегося камина, поболтать на злобу дня. И для Пети это тоже было развлечением. Иногда он при случае просил кого-либо из больных написать для него письмо семье в деревню.³⁴²

Платон. Он был сменным швейцаром. Должность эта была учреждена, когда стало ясно, что работа бессменно для одного не посильна. На Платона была возложена обязанность, кроме сменных дежурств, топить печи в квартире помощника инспектора. Он был молодым, холостым. Почему-то не был взят ещё в армию. Странность его состояла в том, что он имел пристрастие к знакам отличия – не по работе в случае награждения, а по принадлежности к разным организациям, скажем, физкультурным или каким-либо другим. И он обращался за советом о том, как бы ему приобрести тот или иной значок. Иногда он сам говорил, что вот такой-то значок можно получить, но нужно сделать большой взнос.

Боже мой! Сколько разнообразных людей, разнообразных характеров встречали мы в семинарии, людей милых, добрых, которые своим скромным трудом давали нам возможность расти, учиться, о которых память сохранила самые лучшие воспоминания! И теперь, когда уже много пережито разных невзгод, образы их возникают в памяти наряду с другими светлыми картинами юношеских лет.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 187-192 об.