О[тец] Стефан313 был нашим семинарским «духовником», т. е. священником семинарской церкви. К нему же мы ходили на исповедь. До этого он был миссионером и на этом поприще стяжал великую славу на всю Пермскую губернию. Он был уже в преклонном возрасте и, очевидно, поэтому и поступил служить в семинарскую церковь. Для о[тца] Стефана характерным было то, что он был выразителем и представителем того типа духовного лица, который складывался в 60-70 гг. прошлого столетия.314 Нигде это так ярко не проявлялось у него, как в сохранении особой манеры пения, которая уже утрачивалась в наше время. Нельзя забыть таких случаев, когда о[тец] Стефан во время всенощной в обычные, а не праздничные дни, когда и людей посторонних в церкви не было, выходил из алтаря к нам, на клирос и пел с нами «Покаяния…», «множества…», «На реках Вавилонских» и т. д. Мы уже утратили эту манеру пения, «древнего» пения, с особыми переливами, а он старался нас научить этому. Он становился в средину, между нами, и старался передать нам эти напевы. Теперь приходится так сожалеть, что не сохранилась прелесть этих напевов. Как хорошо, что теперь благодаря грамзаписи сохранились такие шедевры народного пения, которые передал Ф. И. Шаляпин, как «Ой ты, Ваня», или «Не велят Маше [за реченьку ходить]». А как бы хотелось, чтобы так же сохранились и церковные мотивы.
В отправлении богослужения о[тцом] Стефаном нам казалось, что много елейности; порой нам казалось, что это доходило, как говорят, до приторности. Но в этом, вероятно, опять-таки сказалось то, что мы уже отвыкли [от] того типа богослужения, который был раньше. Думается, что и [у] о[тца] Стефана сохранялась эта традиция под влиянием его миссионерской деятельности: соприкасаясь со старообрядцами, которые были хранителями «древлего» пения, он не мог не чувствовать его самобытной красоты.
Любил ли о[тец] Стефан семинарское пение? Да, он так восторгался, например, голосом Ивана Медведева, что называл его соловьём.
О[тец] Стефан был выразителем «истового» благочиния, благочиния, которое было в его природе, благочиния во всём: в церкви, в домашнем обиходе; в проповеди или в беседе. Вот почему он пользовался у всех авторитетом и любовью.
Когда он умер, то со смертью его чувствовалась утрата именно «духовника», пастыря.315 В нашей памяти сохранился момент провод, прощания со о[тцом] Стефаном, а именно – трогательное прощание с ним «грозы» семинаристов – В. А. Фаминского: мы видели его со склонённой у гроба головой в глубоком раздумье и печали. Для нас это было выражением глубокого признания заслуг о[тца] Стефана перед семинарией.316
8.IX.[19]60. 16 ч. 37 м. вр[емя] сверд[ловское]
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 66-67 об.
*В «свердловской коллекции» воспоминаний автора отсутствует.
Одно время диаконом семинарской церкви был эконом семинарии Славнин.317 На смену ему пришёл б[ывший] протодиакон Матфей Попов.318 О[тец] протодиакон Матфей был богатырского сложения: высокого роста, с пышной копной мелких кудрей на голове. Так мы представляли, например, могучими Пересвета и Ослабю, направленных Сергием Радонежским на бой с татарами на Куликово поле. Каким образом Попов оказался в семинарии? Передавали, что положение о[тца] Матфея в качестве протодиакона при архиерее покачнулось ещё при епископе Петре. Рассказывали, будто бы о[тец] Матфей позволил себе выразиться непочтительно о Петре, назвав его Петрухой, что подслушал епископ. Так ли было, или не так, но протодиакон оказался в опале. Архиерей Пётр, как передавал нам старший брат, имел некоторые оригинальные выходы. Так, например, про него говорили, что он имел обыкновение утрами прогуливаться перед архиерейской церковью и проделывать некоторые физкультурные номера – размахивание руками. Это делалось на глазах семинаристов. Если это было так, то возможно, что были случаи фамильярного отношения к нему приближённых. В свете этого, можно принять за правду упомянутую выходку о[тца] Матфея. Была и другая версия объяснения, почему был отставлен от протодиаконства о[тец] Матфей – говорили, что его голос не удовлетворял уже требованию, предъявляемому к протодиакону. Так или не так, но о[тец] Матфей служил в семинарской церкви и был украшением богослужения. Он был ещё в полной силе и бодрости. Часто можно было его встречать шествующим в семинарию по направлению от Слудской церкви. У него была какая-то особенная походка: ступни ног у него смотрели в разные стороны.
В ряду всех наших учителей, воспитателей, служителей церкви, обслуживающих наш быт и всех, всех, с кем мы соприкасались, хочется добрым словом помянуть и о[тца] Матфея, которого любовно на библейский лад мы называли «Маттафия».
8.IX.[1960] 17 ч. 27 м. вр[емя] св[ердловское]
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 68-69.
*В «свердловской коллекции» воспоминаний автора отсутствует.
Когда я учился в духовном училище и в семинарии, мне казалось, что экономами в них обязательно должны быть священнослужители, и позднее, работая в Белоруссии, был очень удивлен, что там на этих постах были светские люди. Когда же затем я стал обдумывать которое же из этих двух положений лучше, то пришел к выводу, что второе лучше и [неразборчиво – ред.] потому, что при первом сочетании – священный сан и эконом – как-то первый принижался за счёт второго. Что бы мы сказали, если бы пушкинский станционный смотритель оказался в священном сане, а ведь эконом где бы он ни был, в сущности, во многом по своему служебному положению сходен со станционным смотрителем: то подай, другое подай и обязательно срочно.
В семинарии, при поступлении нашем в неё, экономом был священник Алхутов319, но вскоре он ушел, и место его занял диакон Славнин. Его должность диакона была второстепенной. Он был сам, вероятно, изгнанником из семинарии, так как диакона чаще всего [были] таковыми. Он был ещё молодым, примерно 35-40 лет, кудрявый, что, вероятно, в своё время и покорило сердце его красавицы жены. Голос его был не большой. Квартира у него была под пятым классом на первом этаже и граничила с архивом.
Нам не приходилось непосредственно соприкасаться с экономом. Что касается вопросов питания, то разговор на эту тему осуществлялся через расписание меню обедов и ужинов, которое висело под иконой в столовой. Я не помню случая, чтобы у семинаристов были какие-либо столкновения непосредственно с экономом на почве питания или вообще на экономической почве. Бывали претензии по подготовке обедов, но они были очень редкими и направлены непосредственно в адрес повара – Кирилла Михайловича. После революции в столовой установлены были дежурства учеников, так что наблюдение за ходом подготовки обедов и ужинов лежало на семинаристах. Что касается меню, то нужно сказать, что питание было хорошим. В самом деле, если в скоромные дни на обед давалось два мясных блюда – суп, а на второе котлеты, или голубцы, или гуляли и т. д., а на третье – сладкое – кисель или оладьи с вареньем, то, что ещё надо? Соответственно с этим в постные дни давалась уха или солянка из осетровых голов, или лапша с белыми грибами, а на второе – жареная рыба, каша-запеканка, а на третье компот или оладьи, то, что ещё надо? Недаром же Александр Павлович Миролюбов назвал семинарию не столько воспитательным, сколько питательным учреждением.
Часто мы видели нашего эконома направляющимся в склад для отпуска продуктов повару или отправляющимся на маленькой сивой лошадке в город для покупки товаров. Главная линия заготовки осуществлялась подрядным способом, для чего назначались торги и заключались договоры на поставку муки, мяса, рыбы, чаю, сахару. Отдельно заключались договоры на поставку хлеба, булок к чаю, пирогов в праздничные дни с Шипиловским, на пошив одежды с портным Тановым, на поставку обуви с магазином Добрина. Летом производился ремонт. Когда мы возвращались после летних каникул, в здании пахло краской, мебель была отремонтирована. Ближе к осени заготовлялись различные продукты из овощей, дрова. Всё это лежало на плечах эконома. Часто зимой мы видели его с кипами счетов направляющимся в ректорский кабинет. И нам, признаться, немножко было жаль эконома: был он какой-то с мягким характером, ссутулившийся, немного заикался, а являлся к человеку деспо-[…]320
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 70-71 об.
*В «свердловской коллекции» воспоминаний автора отсутствует.
Это было прозвище семинарского фельдшера – Вениамина Ивановича Селиванова.321 Легко догадаться, что оно заимствовано было из греко-латинской мифологии. Раз появившись, оно так и переходило из поколения к поколению и так крепко вошло в привычку, что казалось неотделимо от носителя его. Мы застали Вениамина Ивановича уже белым как лунь. Низкого роста, коренастый, со своеобразным круглым лицом и широким носом, в широченных брюках и просторной визитке он производил такое впечатление, что казалось, что таким именно и должно представлять Эскулапа древних греков. К тому же он старался казаться строгим, хотя никто не верил в его строгость, и эта попытка его производила противоположное впечатление маскируемой доброты.
Нам точно не было известно, где В. И. учился врачебному мастерству; предполагали, что таким он стал врачевателем из военных лекарей. Суждение это возникло, очевидно, по аналогии с тем, что нам было известно об отце Базарова. В. И. выполнял также функции фармацевта. Всё это возможно было совместить потому, что приёмы лечения были примитивными и сводились к общепринятому тогда порядку: очищение желудка, жаропонижающее, элементарная диета. Если случалась у кого ангина, то В. И. приводил такого больного в аптеку, смазывал ему горло йодом с глицерином, – и курс лечения считался законченным. Получалось как-то так, что и серьезно больных почти никогда не было. Редкие случаи были брюшняк и воспаления легких. Был, помнится, единственный случай смерти в больнице с Ваней Беляевским, но умер он от туберкулёза кости ноги, с чем он пришёл в семинарию ещё из духовного училища.322 Были случаи, что к В. И. обращались жертвы богини Венеры. Таковых В. И. беспощадно ругал, но сохранял их тайну. За свою многолетнюю службу В. И. имел много наград и в царские дни являлся в церковь с множеством медалей на груди. Вид у него в этом случае был гордый, и мы старались всячески показать, что преклоняемся перед его заслугами. Как курьёз нужно отметить, что наши сторожа часто слыша употребляемое нами в разговоре слово «эскулап», по-своему, не понимая, конечно, происхождения этого слова, переделали его в «эскулапость», думая, что в нём сидит столь знакомое и родное им слово «лапоть». Что можно сказать по этому поводу? Разве только: «O sancta simplicitas!».323
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 11-12 об.
К. М. Рассохин в течение ряда лет работал в нашей семинарии, так сказать, «придворным» шеф-поваром. Обычно повара имеют фигуру солидного, во всякого случае упитанного человека, гастронома по профессии. К. М. был полной противоположностью такому представлению о поваре. Как раз наоборот, он был тщедушный, худой, невысокого роста, лицо его было в карявинах, на нём торчали жидкие «тараканьи» усы, на голове ёжик негустых волос – всё это производило впечатление от него, как от человека неполного физического развития. В своей поварской тужурке, с колпаком на голове и при поварских доспехах у пояса – наборе ножей в деревянных ножнах, он, всё-таки, имел вид скорее поварёнка, особенно когда стоял рядом со своим помощником Иосифом, человеком могучего сложения, специально взятом для выполнения тяжёлых работ, например, для провёртывания пудами через машинку мяса для котлет.
На обязанности К. М. было ежедневно готовить три блюда на обед и два блюда на ужин. И вот он часами стоял у стола, поглядывая иногда в окошко на Каму, а руки его выполняли бесконечный танец по шинкованию овощей или по формированию котлет; а одновременно в поле его зрения были котлы с киселями, кашами, заправами и т. п. И ничто не должно пригореть или перепреть или не довариться. Это походило на игры на нескольких шахматных досках. Чтобы напитать двести с лишним ртов – для этого нужно было иметь выносливый организм. Таким был организм К. М., несмотря на его, казалось бы, недостаточное физическое развитие.324
[325]
Где [и] как научился К. М. своему мастерству, а мастер он был большой, мы не знали, но по привычке мыслить знакомыми литературными образами, мы думали, что он прошёл тот же путь, который прошёл Горький, работая поварёнком у Смурого. Да так, вероятно и было на самом деле.326
К. М. был из вятских зимогоров, той многочисленной массы людей, которые за невозможностью прокормиться у себя на земле, на зиму тучей налетами в города, чтобы к лету опять поехать на свой скудный земельный участок и добыть пропитание для семьи, по крайней мере, на часть года. Такими были все наши, так называемые, сторожа, но К. М. среди них был уже обладателем ценной квалификации повара, и труд его оплачивался во много раз выше (ему платили за месяц 25 руб[лей]327
О проекте
О подписке