Книга – «Одно сплошное Карузо» – названа очень точно, хотя можно себе представить, как неимоверно сложно выбрать название для такого разрозненного сборника текстов: первая треть – это рассказы, после них несколько страниц «дневниковых записей, реплик, откликов» и больше половины остальной книги – статьи и эссе. Часть статей написана в США, эмиграции, часть – после развала Советского Союза, когда Аксёнов жил фактически на две страны. Публицистика предназначалась для самых разных изданий, таких как «Вашингтон пост» , есть даже статья, написанная по заказу редакции русского «Vogue», женского журнала о моде и красоте. Советского гражданства Аксёнова лишили в январе 1981-го, и только через девять лет ему опять удалось посетить Москву; его снова начинают охотно печатать на родине.
«На душе у Эдика было не очень-то карузисто, но отчего, он и сам не знал»: именем певца, чьи песни каким-то чудом пробрались через границу, зашторенную железным занавесом, можно назвать много смутно-прекрасных и недостижимых явлений. Удалось достать джинсы «Ли» - и на душе одно сплошное Карузо, выбросили на прилавок только сапоги «прощай молодость» - и как-то не очень карузисто. Говорят, сейчас русский язык засорён иностранной лексикой. Однако и в шестидесятых подобной засоряющей лексики было немало. Слова-маячки, слова-бакены плавают по всей глади текста, а иногда и целые тяжелогруженые баржи: «В комнате на всю катушку шпарил маг, битлы выли "Another girl"»: признаков времени в этом предложении больше, чем изюма в булке. И все рассказы именно такие: здесь настоящий живой Диззи Гиллеспи и бесподобная Элла Фицджеральд, здесь последний рубль достают из узких «страуссов», где-то в тёплых морях погружается на самое дно исследователь Кусто. Всё вертится вокруг запретного и недостижимого: иностранного.
С помощью рассказов Аксёнова как на машине времени можно перенестись в прошлое: советская эпоха возникнет перед глазами как живая, будто вчера. Но такое путешествие будет приятнее тем, кто в СССР вырос, а не тем, кто родился после. Статьи – чуть более нейтральная среда, но тоже насквозь в «том времени»: Аксёнов будет рассуждать о творчестве Джерома Сэлинджера и Эрнста Хемингуэя, называя последнего «Хем» и «папа», как это было принято тогда. «Сэлинджер с фонарём совершает путешествие по космосу американской жизни. Он настоящий американский писатель нашего времени, непривычный американец» - примерно в таких формулировках Василий Аксёнов пишет, иногда не стесняясь резких выражений (но уже в перестроечную эпоху), с ностальгией вспоминает о выходках Беллы Ахмадулиной, о частных концертах Владимира Высоцкого и других знаменитостей своего времени. Эпоха, законсервированная под яркой обложкой: вот что такое эта книга Василия Аксёнова.
«Анатолий не признает никакого городского транспорта за исключением такси, и это меня пребольно шокирует. Шокирует меня также его небрежность в расчетах, комканье денег, вечное посвистывание, странная манера общения с людьми, эта блуждающая улыбка. Да мало ли что еще меня «шокирует» в сыне. Например, его отношение к ресторанам. Зайдем, говорит, поедим, и показывает на светящиеся окна ресторана. Еще бы, сколько он повидал на своем веку ресторанов и всяких там кабаре, а для меня ресторан еще с тридцатых годов кажется каким-то диким капищем, чем-то потенциально чуждым. Пусть так, в общем-то, мой сын славный, добрый малый, шумная известность не сбила его с панталыку, но мне кажется, что не следует прививать этих битнических привычек Ивану».