Опираясь на алебарду, рядом дремал стражник в доспехах, который тут же любезно поспешил подойти к приору.

– Чем могу служить, святой отец?

– Он что-нибудь говорил? – Де Санси сделал шаг к пленнику.

– Нет, только бредил, как обычно, – пожал плечами солдат. – Я думаю, он умирает.

Эймерик посмотрел на заключенного. Это был

мальчишка лет пятнадцати, очень бледный, в изорванной и залитой кровью крестьянской одежде – очевидно, его долго пытали. Пленник тяжело дышал, уставясь глазами в пустоту. По лицу землистого цвета текла кровь. Жизнь ощущалась только в пульсации странно вздутых вен на висках.

– Как дела, друг мой? – добродушно спросил его приор.

Мальчик не ответил. Тогда старик своей тонкой рукой распахнул лохмотья на груди. Костлявое тело, перетянутое цепями, было изрезано глубокими ранами с запекшейся кровью. Приор молча впился ногтями в один из порезов, откуда тут же потек алый ручеек.

Пленник вздрогнул и прищурил глаза. Издал какой-то звук – видимо, стон, только очень хриплый. Чуть-чуть зазвенели цепи.

– Я спросил, как дела, – невозмутимо прошептал приор, глядя на кровь, стекающую по пальцам. Потом перевел взгляд на Эймерика. – Вас это смущает?

От неожиданности инквизитор не сразу нашелся, что ответить.

– Нет, падре. Однако по правилам подобные вещи должны совершаться светской рукой.

– Вижу, вам не чуждо право, – улыбнулся старик, вытирая пальцы о черный капюшон. Потом повернулся к пленнику. – Почему ты не хочешь говорить? Тебе необходима помощь врача. Только от тебя зависит, получишь ты ее или нет.

Заключенный мотнул головой, откидывая с лица длинные волосы соломенного цвета. Хотел что-то сказать, открыл беззубый рот, но из него потекли лишь красноватые слюни. Задыхаясь, он несколько раз кашлянул. Наконец, капая слюной, смог прохрипеть несколько фраз.

– Свободные от тела… Свободные от тела… Больше не слуги Иалдабаота…

Эти слова отняли у него последние силы. Набухшие вены на висках пугающе запульсировали. Мальчик задрожал, глаза закатились. Короткий вздох – и голова упала на грудь, а изо рта потекла кровь.

– Умер, – констатировал отец де Санси, пощупав вялые конечности. – Впрочем, когда его привели, было уже ясно, что он не жилец.

Эймерику не терпелось уйти отсюда. За время службы в инквизиции ему приходилось быть свидетелем и даже виновником гораздо более ужасных смертей, но это зрелище казалось каким-то грязным, непристойным. Противен стал и сам старик с испачканными кровью руками – как будто он тоже заразился неизвестной болезнью. А большего отвращения у инквизитора не вызывало ничего на свете.

– Лучше я пойду, – резко бросил он, поворачиваясь к лестнице.

Приор удивился, но ничего не сказал. Отдал распоряжения стражнику, поднялся наверх и поспешил за Эймериком, который, не дожидаясь своего спутника, быстрым нервным шагом пересек канцелярию и миновал крытую галерею.

Только выйдя на край насыпного вала, инквизитор почувствовал, что тошнота отступила. Он остановился и набрал полные легкие свежего воздуха. Тут наконец его догнал приор и встал рядом.

– Вы сказали, – Эймерик старался говорить спокойно, не желая показывать обуревавшие его эмоции, – пленник может быть как жертвой, так и палачом. Что вы имели в виду?

Запыхавшийся отец де Санси медлил с ответом, вглядываясь в лицо инквизитора, словно хотел прочитать его мысли.

– Мальчика взяли под стражу, – наконец прервал молчание старик, – по обвинению в том, что он пил человеческую кровь, хотя все признаки заражения Красной чумой были налицо. Мы не знаем, маска он или жертва, если, конечно, маски существуют. Обвиняемый так ничего нам и не сказал.

– А теперь уже тем более ничего не скажет, – Эймерик окинул взглядом залитые солнцем окрестности, чтобы избавиться от ощущения сырости, впитавшейся в каменные стены. Потом повернулся к приору. – Отец Арно, вы сообщили достаточно. Я постараюсь выполнить задание, если такова воля Церкви. Но поеду один и прямо сейчас.

– Один? Вам нужны сопровождающие!

– Отряд привлечет внимание, а я хочу приехать в Кастр тайно. Прошу вас позволить мне не надевать рясу в дороге.

– Хорошо, – приор озадаченно кивнул.

– Также прошу вас разрешить мне носить оружие, несмотря на запрет ордена.

– Меч?

– Нет, просто кинжал.

– Я не только разрешаю вам взять его с собой, но и рекомендую незамедлительно воспользоваться им в случае необходимости. Когда вы едете?

– Прямо сейчас. Я уже приказал оседлать лошадь.

– Но тогда ночь застанет вас в дороге, а это опасно.

– Я тоже могу быть опасным, если нужно, – улыбнулся Эймерик.

Приор не ответил, но глаза говорили о том, что он в этом не сомневается.

Не прошло и часа, как Эймерик рысью пустил коня по каменистой дороге, с западной стороны огибавшей горный хребет под названием Черные горы. Жара еще не спала, поэтому он снял плащ и убрал его вместе с рясой и сандалиями в седельную сумку, оставшись в простой саржевой рубахе, перетянутой кожаным поясом, да грубых холщовых штанах. Войлочная шляпа с широкими полями, хоть и доставляла немало неудобств, но скрывала тонзуру. Тяжелые сапоги были крепко обмотаны веревкой на лодыжках.

Вскоре рубашка на спине намокла от пота. Солнце раскалило камни плато, покрытого зарослями испанского дрока – никакой другой растительности тут не было. Яркие лучи слепили глаза, позволяя разглядеть лишь темный профиль крепости Ластур – мощного укрепления из четырех замков, которое много лет назад взял Симон де Монфор во время наступления на катаров.

Эймерик, сухощавый и неврастеничный, легко переносил жару и даже любил ее. Но после переезда в Арагон она стала ассоциироваться в его сознании с чем-то потусторонним и коварным, скрывающимся в знойном мареве, которое колышется над землей. Чума, оставившая свой след в этих краях, где многие деревни опустели, больше не возвращалась; но все же инквизитору казалось, что воздух по-прежнему отравлен, и только дождь или холод могут вернуть ему чистоту. Правда, по словам приора, дождя не было уже много месяцев, и частые трещины на земле напоминали пересохшие губы человека, умирающего от жажды.

На этом участке река Орбиэль совсем обмелела, обманув надежду инквизитора напиться воды. Подъем казался бесконечным, лошадь с каждым шагом дышала все тяжелее. Позади осталась большая деревня, разграбленная и разоренная, видимо, бандой наемников из нерегулярного войска. Толстые стены домов из дерева и глины, называемых в тех краях остали, обгорели, двери и ставни были выбиты или сломаны. На задних дворах и на гумне валялись трупы домашнего скота – значит, мародеры искали деньги или ценные вещи, которые легко унести с собой. Похоже, после нападения на деревню прошло не больше трех дней.

Над тушами животных роились зеленые мухи, жужжа и перелетая с места на место. Они же облепили единственный человеческий труп, руки которого были прибиты к стропилам сарая. Вороны уже успели исклевать лицо, но судя по одежде, превратившейся в лохмотья, это был пастух. Наверное, он отказался говорить, где спрятано его жалкое добро.

Теперь Эймерик повел коня осторожнее, останавливаясь и прислушиваясь к каждому необычному звуку. Через некоторое время скудная растительность сменилась пышной зеленью буков и дубов, подарившей долгожданную прохладу. Эймерик окунулся в вековую тишину этих рощ. Совершенно один, вдалеке от людей, он всегда испытывал пьянящее чувство свободы. А каждая встреча с человеком, даже мимолетная и случайная, беспокоила и раздражала его. Он знал, что это неправильно, но ничего не мог с собой поделать. Мешала привычка считать всех врагами, пока не будет доказано обратное.

Если бы не жажда и льющийся ручьями пот, Эймерик сейчас чувствовал бы себя на вершине блаженства, наслаждаясь покоем и безмятежностью. Так прошел час. День клонился к вечеру, но низко висевшее над горизонтом солнце еще пекло. Отсюда, из рощи, гранит Черных гор казался усыпанным красноватыми прожилками, как будто в нем отражалось пламя гигантской жаровни.

Проехав еще немного, Эймерик увидел небольшое стадо баранов, вокруг которого бегала тощая собачонка.

– Да пребудет с вами Господь, странник, – крикнул ему худой как щепка пастух на диалекте Верхнего Лангедока.

– Что случилось с деревней? – Эймерик показал себе за спину.

Старик посмотрел в ту сторону. Все его лицо заросло седой бородой, а глаза были живыми и ясными.

– Вы о Кабардесе? Бедные, бедные люди. После Черной смерти – легочная чума. После легочной чумы – засуха. Там оставалось лишь три семьи, которые должны были содержать наемников капитана де Морлюса из Пик-де-Нор. Но они не могли столько платить, и три дня назад капитан разорил деревню.

– Вы сказали, наемники? – нахмурился Эймерик. – Но кому они служат? Англии? Королю Франции?

– Наверное, и сами не знают. С тех пор как англичане взяли в плен короля Иоанна, все стало так запутано. Капитан де Морлюс воевал с французами, а теперь не подчиняется никому. В Кабреспине живет Раймон де Канигу, который тоже был на службе у англичан. Есть еще Жан ле Вотур, Арман де Найрак, дон Педро де Барселона. У них теперь нет знамен, но есть крестьяне, у которых можно выпить всю кровь, до последней капли. Как делает самый жестокий из них, Отон де Монфор.

– Сеньор Кастра? – вздрогнул Эймерик.

– Да, сеньор Кастра, – пастух перекрестился. – Простите, путник, скоро стемнеет. Я хочу добраться до дома засветло.

– Конечно, только скажите, далеко ли до Кастра?

– Нет, но в темноте не стоит туда идти. Дорога опасна. Переночуйте где-нибудь и отправляйтесь в путь поутру.

– Последую вашему совету. Да пребудет с вами Господь, – Эймерик кивнул старику и сопровождаемый собачим лаем повел коня между баранами.

Солнце садилось, подлесок быстро заселяли тени. Но духота еще не спала, правда, воздух уже не был таким сухим. Инквизитор пожалел, что не попросил у пастуха воды. Неожиданно услышав столь резкие слова в адрес Отона де Монфора, он даже забыл о жажде. Оставалось только надеяться встретить какой-нибудь ручеек и омыть в нем лицо и руки.

Спустившись в ущелье, над которым возвышались внушительные скалы, инквизитор увидел перед собой каменистую равнину, окруженную вязами. Прямо по краю неплодородной, засушливой земли, в тени деревьев, стояли крестьянские домики с гумном и задними дворами. Тропинка, ведущая к деревне, почти заросла ежевикой. Не было слышно ни трелей птиц, ни жужжания насекомых, ни мычания домашнего скота.

Ничто не нарушало гробовую тишину, и это все больше тревожило инквизитора. Непроизвольно пригнувшись к шее лошади, левой рукой он стиснул ножны с кинжалом, которые висели на шее, незаметные в складках рубахи. Ранее приятное одиночество начинало его тяготить.

Деревня оказалась столь же пустынной, как Кабардес. Однако никаких следов разбоя Эймерик не заметил. Двери и ставни осталей – а их было всего шесть-семь, – прикрытые чьей-то рукой, выглядели целыми и довольно прочными. О том, что в деревне давно нет жителей, говорило только заросшее гумно. Не видно было и животных – ни живых, ни мертвых.

Эймерик занервничал еще сильнее. Торопливо проскакал мимо деревушки и заехал в рощицу; тени все сгущались.

Послышался шум воды. Инквизитор сошел с лошади, измученной жарой и жаждой не меньше, чем он, и привязал ее к стволу дерева. Потом, осторожно пробираясь среди зарослей, спустился к реке.

Не доходя до берега, встал на колени и выглянул из-за кустов. Чуть впереди, между деревьями мелькало что-то металлическое. Похолодев, инквизитор снова спрятался в листве, а потом осторожно высунул голову. Сомневаться не приходилось. По берегу реки, держа шлем в руке, шел какой-то человек. Журчание воды заглушало шаги.

Стараясь не шуметь, Эймерик поднялся и прошел немного вперед, прячась среди зелени. Солнце почти село, но кое-что еще удавалось разглядеть.

Мужчина был один. На голове из-под кольчужного капюшона, койфа, свисали очень длинные волосы, заплетенные в косички. Льняной ваффенрок доходил до колен. Висящий на плече меч чуть раскачивался, когда солдат шел по узкой полоске берега у воды.

Река – без сомнения, приток Орбиэля, – в этом месте разливалась и бурлила: возможно, в нее впадал какой-то ручей, который загораживали скалы. Внимательно приглядевшись, на противоположном берегу Эймерик заметил большой вооруженный отряд – опираясь на щиты и мечи, солдаты ждали своего товарища. На одеждах, в основном зеленых, виднелись знаки отличия – у всех разные. Вероятно, это были остатки наемной армии – сборище разбойников и проходимцев всех сословий.

Сейчас не самый подходящий момент, чтобы вступать с ними в разговор. Эймерик вернулся, отвязал лошадь и, очень надеясь, что она не заржет, повел ее под уздцы назад, к заброшенной деревне.

Ему совсем не хотелось ночевать в каком-нибудь доме, тем более в такую духоту. Но выбора не было. В темноте остали казались призрачными. Все они имели вытянутую форму, несколько окон, чтобы сохранить прохладу в жару, и почти плоские крыши.

Эймерик дошел до последнего дома, у которого оказались плотно закрыты двери и ставни. Но он и не собирался в него заходить. Повел лошадь на задний двор, где, как и ожидал, увидел хлев – пустой, с открытой дверью.

Света хватало, чтобы оглядеться. Хлев был большим и опрятным; утрамбованный земляной пол покрывала солома. Эймерик опасался, что его лошадь может рухнуть в любую минуту. К счастью, в яслях оставалось зерно. Правда, напоить животное было нечем.

Лошадь тихонько заржала, заставив Эймерика вздрогнуть, и уткнулась мордой в кормушку. Инквизитор с облегчением вздохнул, подобрал почти прогоревший факел, на котором еще оставалось чуть-чуть смолы. Снял с седла сумку и порылся в ней в поисках огнива.

После долгих мучений наконец удалось высечь искры. Смола загорелась. При свете факела оказалось, что хлев достаточно просторный, чтобы вместить не меньше десяти коров. Здесь даже стоял глиняный горшок с молоком. Инквизитор взял его, понюхал и осторожно отхлебнул. Молоко еще не скисло. Тогда он выпил содержимое до дна.

Утолив жажду, Эймерик внимательно посмотрел вокруг. Обнаружил второй горшок, побольше, с довольно грязной водой, которую человек пить бы не стал. Притащил его к лошади. Та, немного помедлив, опустила в него морду и тут же осушила, о чем возвестило довольное фырканье.

Факел догорал. Эймерик собрал всю солому и соорудил некое подобие кровати. А когда собрался лечь, заметил, что в дальнем углу стоят толстые доски – зачем они здесь? Может, это тайный вход для влюбленных? Пошевелил одну, и конструкция тут же с грохотом рухнула.

Вздрогнув от неожиданности, Эймерик увидел проем в стене – достаточно широкий, чтобы в него мог протиснуться не слишком толстый человек. Видимо, ему все-таки придется заглянуть в дом, тем более что вернуть тяжелые доски на место в одиночку вряд ли удастся.

Эймерик посветил в нишу факелом, просунул голову внутрь.

И не смог сдержать крик. На него смотрели шесть пар остекленевших глаз на бледных лицах, лишенных какого бы то ни было выражения.