Глава девятая

И здесь, пожалуй, с позволения читателя, автор хотел бы сделать маленькую паузу, остановиться и подумать с полминуточки. Возникли смутные у автора сомнения: а может всё это читателю и незачем? А так ли нужно в этих красочных подробностях живописать младые нашей Светочки? К чему нам это и сгодится ли нам далее? Да и имеет ли вся эта предыстория, рассказ о юности и детстве этой девочки, хотя бы даже небольшое отношение к большой истории о Светке и о Веничке, самостоятельных уже и взрослых личностях, коим и было с первых строчек адресовано сие печальное его повествование? А существует ли тут связь? Не заскучают ли, не потеряют интерес мои читатели в процессе чтения ненужных им подробностей? А не вернуться ли, подумалось тут автору, в ту же психушку, например, к его шизоидам, устроить, скажем, небольшую потасовочку, с потерей памяти героем нашей повести и возвращением в сомнительное прошлое? Или, к примеру, прокатиться, как на лошади, на фюзеляже штурмового истребителя, в приятном обществе быть может и потрёпанной, но тем не менее звезды суровых экшенов? Да и Костяныч очень вовремя, мне кажется, на этой сцене появился, ну так может быть, ему в лесочек прогуляться вместе с парочкой пробитых напрочь, отмороженных налётчиков? Отличный ход, я полагаю, вам понравится! Хотя, возможно, и не блещет самобытностью, оригинальностью. Задумаешься может быть… Так что вернёмся-ка мы с вами к ещё юному, но так стремительно взрослеющему Светику, может попробуем узнать хоть что-то новое о детстве нашей героини. Я так думаю, нам это позже пригодится, без сомнения…^[10]

Итак: сентябрь наша маленькая Светочка встречала ворохом роскошных гладиолусов и белоснежных хризантем в обнимку с томными, седыми лилиями с клумбы её бабушки, и ожиданием самой ещё неясного, пока негаданного, будущего праздника… Выпускники в пиджачных парах с выпускницами – на каблуках и с подрисованными глазками, под ручки шумно провели слегка растерянных, ещё счастливых в своём искреннем неведеньи, ещё наивных первоклашек, гулкой лестницей старинной школы; отпустив в большое плаванье, смахнув украдочкой слезу, своё отплакали мамаши свеженьких, зелёных первоклассников, после каникул непривычно как-то звонко вдруг грянул торжественный звонок по рекреациям, и наконец-то начался уже второй её, учебный год.

А вслед за первым, ещё праздничным, ещё торжественным звонком, у этой девочки однообразной чередой пошли привычные, уже обыденные будни и занятия. Школа у Светика сменялась тренировками, опять уроки, тренировки, и по-новому, и так по кругу, без начала и без продыха. Ни о прогулках после школы, ни о сладостях она уже и не мечтала; эти радости, какими жили наши мальчики и девочки, ей заменил её Зенит, её гимнастика: бревно и брусья, и, казалось, бесконечные, хореография, ковёр и акробатика.

А время шло, уже и клёны возле Горьковской устало сбросили осенний и роскошный свой, кроваво-огненный наряд, раздевшись кронами, и мокрый ветер опустевшими дорожками погнал опавшую, пожухлую и ржавую, листву с деревьев к разъярённой поздней осенью, встающей дико на дыбы у Петропавловки – седыми волнами Неве. А вскоре Светочка, однажды утром, на ноябрьские праздники, едва раздвинув занавески, тихо ахнула: внизу лежало белоснежное, прекрасное, пуховой шубой одеяло: за ночь улицы накрыло снегом. Восхитительными стразами, своим могучим, первозданным одеянием, сиял на солнышке торжественный и праздничный, такой прекрасный, белый снег…

Погожий день этот, пришедший вслед за воскресеньем, после праздников, и этот снег, пусть даже первый, даже радостный, как и огромное, бесчисленное множество, таких же точно зимних дней, она, естественно, уже к утру наверняка бы и не вспомнила: морозец первый этот, лёгкий, это солнышко – над синеватыми, ледовыми дорожками, снежки у школы и мальчишки краснощёкие, всё это было уже в жизни этой девочки и повторится, несомненно, много раз ещё, однако именно тем самым понедельником случилось нечто, что осталось в её памяти на много лет, а может статься и навек уже…

Когда она, в давно привычной ей компании – своих подружек, выходила из дверей уже, напротив школы шло великое сражение: в соседнем скверике мальчишки из родного ей, второго «А», сражались с Бэшниками яростно. На Петроградской эти мальчики и девочки частенько жили по соседству, где-то рядышком, в одних дворах, одних домах, на тех же лестницах, и воевать здесь класс на класс по-настоящему, никто не думал, но война была нешуточной. Снежки летели отовсюду, прямо сразу же, мальчишки били всех подряд, в кого получится, и три девчонки, пробегавшие по скверику, попали тут же под обстрел.

Притворно охая, по ходу дела прикрываясь рукавичками, они помчались по тропинке до калиточки, как тут, внезапно, ледяной и обжигающий (она сама не поняла, откуда взялся-то, откуда он ей прилетел), заряд из мокрого, не снега даже, показалось ей, а льда уже, влетел ей прямо между глаз, пониже шапочки. От неожиданности Светка громко охнула и, поскользнувшись на размокшей кочеряжине, взмахнув руками, растянулась, словно курица, под улюлюканье и гиканье воюющих. На снег посыпались учебники с тетрадками, и искры брызнули из глаз. За что они её? За что, скажите, ну за что её обидели?

Она сидела на снегу, и слёзы сразу же – вдруг покатились по щекам без разрешения. Не то от этой, незаслуженной совсем уже, пустой обиды, или может от усталости, от этой школы, бесконечных, показалось бы, хореографии, бревна и акробатики, а может дело было в новом её тренере, быть может в нём была причина? Это Светочка уже совсем не понимала. Только сразу же, тяжёлым камнем навалилась непомерная, неимоверная усталость и ужасное, ей неизвестное доселе ощущение, полнейшей тщеты и никчёмности всего уже, над чем она с таким отчаянным терпением трудилась в зале целый год, как сумасшедшая. Она сидела на снегу и тихо плакала. Горько подрагивая плечиками, сжалась вся, и молча плакала, как маленькая дурочка.

Чуть погодя к ней подошёл весь перепуганный, какой-то толстый мальчуган, его фамилии она не знала, знала только, что из Бэшников. Весёлый гогот пацанов и улюлюканье в одну секунду прекратились, прямо сразу же; в застывшем сквере стало тихо на мгновение.

– Ну что ты, больно? – наклонившись с осторожностью, спросил он Светика. – Я правда, не нарочно ведь. Прости, пожалуйста, ну честно, я не целился… Я не хотел, – он наклонился чуть поближе к ней, – не плачь, пожалуйста, прости, ну я случайно же, – и протянул ей свою руку в мокрой варежке: – ну поднимайся…

Светка выдохнула горестно, ладошкой вытерла лицо, тихонько всхлипнула, и, отпихнув его, скорее по инерции стала отряхивать пальто.

– Да нет, ну правда же, – он сам едва уже не плакал, – я не целился… Я не хотел в тебя попасть. Прости, пожалуйста… – он взял портфель, собрал тетрадки и учебники, линейку, ручку, карандаш; сложив пенал её, убрал в портфель и протянул всё это Светику: – ну вот, держи. Не обижайся, ну пожалуйста! А я тебя немного знаю. Ты же Света ведь? Из «А», ну правда? А я Коля, я тут рядышком, напротив Ситного^[11] живу, ну рынок, знаешь ведь? Напротив Сытнинской. Прости меня, пожалуйста.

– Дурак ты, Коля, – усмехнулась она тягостно и покрутила ему пальцем: – он не целился… он не нарочно, – и вполголоса добавила: – придурок с рынка, с поворотом… и не лечишься.

Присев на корточки, взглянула повнимательней – не позабыла ли чего, надела варежки и понеслась, ещё дрожа от возмущения, к себе домой, не оборачиваясь более. И лишь у самого подъезда, словно видя всё, как будто чувствуя кого-то позвоночником, она случайно обернулась и заметила едва знакомую, нелепую и толстую, фигуру мальчика, в пальто не по плечу уже, грустно плетущуюся где-то в отдалении.

Войдя в квартиру она вымыла солёное, ещё горящее лицо, поела наскоро, и, не затягивая, села за учебники. К шести часам ей нужно было на Аптекарский…

Глава десятая

Однажды вечером, в начале октября ещё, припоминала это она всё впоследствии, любимый тренер ей сказал, что есть коротенький, но очень важный разговор и попросил её ещё немного задержаться, на минуточку. Она умылась, собрала свою котомочку, переоделась и присела рядом с выходом. Чуть погодя он подошёл и сел поблизости, а с ним ещё один, в каком-то очень фирменном, просто улётнейшем костюме, строгой внешности, суровый дядечка в очках большими линзами. Она, конечно, его видела до этого, само собой всегда здоровалась, как в общем-то, со всеми тренерами в зале, но не более. Работал он, как у спортсменов выражаются, уже с основой: мастерами, КМС-ми, короче, старшими девчонками и, кстати уж, являлся здесь и старшим тренером у девушек.

– Ну вот ты, Светик, моя милая, и выросла, – немного грустно улыбнувшись, вдруг поведал ей – с этой минуты уже бывший, так любимый ей, почти мальчишка, её тренер. – Что поделаешь, придётся, солнышко моё, нам, к сожалению, с тобой расстаться, забирают мою девочку, мою красавочку, – он чуточку замешкался и обернулся на секунду к очень строгому, очень серьёзному на вид, второму тренеру: – Михаил Юрьевич тобой интересуется, – вздохнул негромко и опять взглянул на Светика: – уж ты, пожалуйста, смотри не подведи меня… Михаил Юрьевич работает со взрослыми, товарищ строгий!

Тот присел поближе к Светику и улыбнулся ей:

– Ну что, давай знакомиться?

«А с виду вроде и не строгий, ничего такой, нормальный дядечка», – подумалось ей сразу же.

Тот снял очки, протёр матерчатой салфеточкой и посмотрел очень внимательно на Светика:

– Михаил Юрьевич, прошу любить и жаловать, – он улыбнулся, по-отечески совсем уже: – твой новый тренер, педагог. А как тебя зовут, как видишь, мне уже известно. Просто Светочка, не возражаешь, я надеюсь? – он нахмурился, но только в шутку, это видно было сразу же. – Ну что ты скажешь, поработаем на парочку? Мы из тебя, – и, приобняв её за плечики, он прошептал ей, – чемпионку, олимпийскую, тут будем делать. Ты не против, я так думаю? Приступим с завтрашнего дня… Не возражаешь ведь?

Она совсем не возражала. Не могла же ведь она хоть в чём-то возражать такому славному, такому взрослому, ответственному дядечке? И даже пусть переходить к другому тренеру и расставаться со своим, так полюбившимся, ей абсолютно не хотелось, тем не менее, характер Светика, упорный и ответственный, тут взял своё в который раз. «Ну старший тренер ведь! Уж если надо, значит надо, что поделаешь, – решила Светка, – вдруг действительно получится?..»

Уже на следующий вечер эта девочка на тренировке появилась с новым тренером…

Однако дело оказалось, разумеется, совсем не лёгким: чемпионами становятся, а не рождаются… Простую эту истину она узнала очень скоро и освоила уже на собственном примере, за полгода лишь. Стать чемпионкой, настоящей, а не будущей, не олимпийской, для начала хоть по городу, – задачка вовсе не из лёгких, тут, естественно, придётся сильно потрудиться и помучиться… Всё то, к чему она привыкла так до этого, теперь казалось просто отдыхом у бабушки. Отныне просто бесконечные, упорные, день ото дня, по три часа её занятия, пока к успехам не вели, и эта вечная – долбёжка новых упражнений с элементами, по вечерам её выматывала начисто. А если что-то наконец и получалось вдруг, той детской радости, которую недавно ведь она испытывала с первым её тренером, теперь и след уже простыл. Ладошки Светика покрылись жёсткими, корявыми мозолями, плечи внезапно развернулись и теперь уже, своей фигуркой походила она более… скорей на мальчика-гимнаста, чем на девочку, обыкновенную девчушку, второклассницу.

Из своего, под самый вечер опустевшего, почти безлюдного Зенита, наша Светочка на остановку выходила поздно вечером, брела устало к Петроградкой от Аптекарки и дожидалась там вечернего троллейбуса. И даже дома, обессиленная начисто, она хотела одного лишь: поскорее бы свернуться маленьким клубочком до утра уже; даже об ужине она теперь не думала…

Амбициозный её шеф себе и девочкам стремился ставить грандиозные действительно, большие цели и задачи. Всё у девочек было расписано по графику, заранее: в этом была его стихия и могучая(!) работа мысли, подкреплённая успехами. Пока есть время, – распланировал он Светику, – пройдёмся в темпе по второму (уже взрослому, третий разряд им пропускался, за ненужностью, такие мелочи казалась ему лишними в карьере будущей звезды родного общества), и побеждаем, непременно, без сомнения, – ничто иное в его замыслах не значилось, – в весеннем первенстве «Зенита», на отборочных.

– Там побеждать-то тебе толком-то и некого, ну ты сама-то погляди! – внушал он Светику. Одни коровы, переростки… неумехи ведь…

Ступенькой выше шли задачи посерьёзнее, к примеру кубок Ленинграда.

– Тут, я думаю, тебе придётся потрудиться, постараться уж. В «Динамо» тоже очень сильные соперницы. Но ты сумеешь, я-то знаю, ты-то справишься. Не сомневаюсь, – заговаривал он Светика.

А Светик слушал и старался, и готовился, так не хотелось огорчать такого славного, такого чуткого, ответственного тренера… За лето им предполагалось основательно, в ударном темпе подготовиться по первому и выходить уже на сборную, ну скажем хоть… хотя бы города пока что, для начала лишь… В составе сборной – в смелых планах её тренера – уже мелькали непрерывными победами триумфы уровнем повыше, посерьёзнее, и наконец, пока сверкающей вдали ещё, но обязательной вершиной, непременно уж, чемпионат всего Союза, среди девушек. Тут, как ни странно, только в виде исключения, могли планироваться даже и не первые, пускай вторые или третьи, тем не менее, вполне почётные места: сам факт участия – в такого рода, грандиозных состязаниях, предполагал уже наличие (возможное) вполне приличной, даже сильной конкуренции, звезде больших Олимпиад, грядущих в будущем. На этом планы её нового наставника пока терялись в полумраке неизвестности. Пока заглядывать ещё куда-то далее он отчего-то не решался (к сожалению, а может к счастью, это всё мы скоро выясним…)

Каким-то образом за Светкой понемножечку, однако прочно закрепилось очень странное, пока авансом лишь ей выданное звание звёзды больших чемпионатов, пусть и будущей. Казалось, все до одного в Зените тренеры и говорят-то об одном лишь только Светике, её характере, таланте и способностях. Что удивительно, на маленького Светика всё это действовало даже угнетающе. Хотя, казалось бы, кому же не понравится себя почувствовать пускай ещё и маленькой, но тем не менее, какой-то уже звёздочкой. «Ну где они тут чемпионку-то увидели? – бывало думала она в постели вечером. Ведь ничего и не умею, по-хорошему!» И всё же, странное такое отношение предполагало и особую ответственность, и даже пусть такая маленькая девочка об этих сложностях пока ещё не думала, эта ответственность легла на её плечики вполне серьёзным и совсем не детским бременем…

Так, в бесконечных тренировках, вечер к вечеру, минул ноябрь, и декабрь; как-то весело, сверкнув подарками и праздничными ёлками, промчались быстро новогодние каникулы, разбитый надвое январь, пошёл февраль уже, а Светка так же торопилась на Аптекарский, и поздним вечером, одна уже, без бабушки, брела усталыми до мелкой дрожи ножками на Петроградскую, к холодному троллейбусу. И иногда, с ещё неясным удивлением, вдруг замечала несуразную, нелепую, грустно плетущуюся где-то в отдалении, фигуру мальчика, в пальтишке не по плечику. И очень странные, неведомые прежде ей, в ней просыпались в это время ощущения: глухой тревоги, неосознанной пока ещё, немой тоски и незнакомой ей до этого, пьянящей сладостно и тихо, новой радости. Всё это злило, напрягало её бешено, и в то же время, чуть покалывая рёбрышки, – ей незнакомым холодком, звенело трепетно, немым вопросом под сердечком: чем же всё это у них закончится, и что вы ей прикажете теперь с поганцем этим делать?

Тут, наверное, я попытаюсь сделать кратенькую сносочку, внести интригу искушённому читателю: как нам известно, всё когда-нибудь закончится, да только знать бы ещё чем, да и когда ещё… Как нам сказал великий Чехов, если в действии у нас на сцене есть ружьё, тогда, впоследствии, оно внезапно (и коварно очень) выстрелит. Ну а пока же, с позволения читателя, я возвращаюсь к подрастающему Светику…

При всём при этом Коля с рынка, с этой Сытнинской, как про себя уже назвала его Светочка, пока никак своих стремлений не показывал и даже просто подойти, сказать хоть что-нибудь, или хотя бы поднести её котомочку он отчего-то не решался, как ни странно уж. Она, конечно, не дала бы, но, однако же, казалось Светке, отчего бы не попробовать? Он за ней следовал едва ли не как тень уже, не очень даже и скрываясь, и при этом же, хотя бы как-то разрешить свои сомнения… он, очевидно, был пока не в состоянии…

Однако время шло к апрелю потихонечку, дни становились всё длиннее и приветливей, ночи короче, и проснувшееся солнышко, уже с рассветами, заглядывая чаще всё, – в её окошко, поднимая настроение, будило Светку по утрам. Уже и первые, пока несмелые, весенние проточинки, вдруг побежали из-под бурых и подтаявших, больших сугробов во дворе; весёлым сборищем, навстречу лету, уже громко и настойчиво, запели птицы в просыпающихся сквериках, и бесконечная зима на этом вроде бы, внезапно сдавшись, отступила окончательно. Дорога к дому из Зенита, к удивлению, вдруг оказалась не такой уж и томительной, и возвращалась с тренировок она вечером теперь ещё до темноты. Как будто нехотя, пускай и медленно, но верно тем не менее, вступала новая весна в свои владения.

Учился Светик так, что даже среди девочек в своём «А» классе выделялся и прилежностью, и удивительной способностью всё схватывать – буквально сразу, на лету; с домашкой Светочка уже привычно управлялась прямо сразу же, на переменках, и из дома – на Аптекарский, частенько шла немного загодя, заранее… Ей просто нравилось спокойно, в одиночестве, покувыркаться на батуте в малом зальчике, подразогревшись, потянуть свои шпагатики, и наконец пройтись по низенькому брёвнышку, без лишних глаз и указаний её тренера. Она укладывала маты аккуратненько, вровень с поверхностью бревна, и в сотый раз уже полировала свои стойки с разворотами, рондаты, фляки и бесчисленные ласточки, ей просто нравилось одной их отрабатывать на этом низеньком бревне: ну что поделаешь, с бревном высоким отношения у Светика не удавались, не сложились отчего-то уж…

Немного позже в зал выглядывали старшие, искали Светика:

– Приветик, шкода! Трудишься?

Она кивала:

– Разминаюсь потихонечку.

– За этим следовал вопрос: – Начальство видела? Бухгалтер в зале?

Иногда он был «бюстгалтером», а иногда и просто Моней: Моня в зале, мол?

Всё дело в том, что старший тренер этих девочек имел не очень благозвучную фамилию, весьма таинственным, чистейшим совпадением, вполне конкретно относящуюся к женщинам. Михаил Юрьевич Бегельтер, а для девочек – слегка пикантная, хотя и всем известная, часть туалета, так сказать, созревшей женщины. Порой же шеф именовался и Бухгалтером, возможно просто, за дурацкие наклонности всё для начала непременно распланировать, чтобы потом, как зло подшучивали девочки, был повод злиться, что не вышло, как расписано. Возможно даже, не настолько уж и трепетно они любили своего родного тренера, как показалось бы порой не самым сведущим…