Глава 5

К середине июля Кэррингтон разместил гарнизон в форте Рино, расположенном к югу от реки Паудер. Затем, соблюдая приказы, но проявляя мало благоразумия, он начал строить свой новый пост, форт Фил Кирни, в семидесяти милях к северу.

Я уже давно расстался с Эдом Гири – он отправился с нашим обозом по тропе Боузмена, а я остался в качестве гражданского разведчика и охотника за мясом под командованием Кэррингтона в форте Кирни. К тому времени я уже полностью поддался особому очарованию, которое внушали мне индейцы. Даже стадо бизонов не смогло бы увезти меня из долины реки Паудер.

Пока форт строился, мы теряли людей почти ежедневно.

Бригада рабочих валила бревна на лесозаготовках. День был жаркий, и охрана могла расслабиться. Полуденный воздух огласился боевыми кличами, и дюжина или больше конных сиу или шайенов пронеслись по рабочему лагерю, по пути с невероятной скоростью стреляя из своих коротких боевых луков, не сбавляя скорости, чтобы исчезнуть так же быстро, как и появились. В результате таких наскоков один или несколько человек неизменно погибали, несколько были ранены.

Ожидались более зловещие события.

Форт был достроен; он оказался одним из лучших на Западе, и общее напряжение несколько спало. Но затем, в декабре, капитан Феттерман сыграл прелюдию к своей заключительной трагической симфонии в форте Фил Кирни. И благодаря этому я впервые по-настоящему познакомился с индийской военной мыслью в действии.

Я отдыхал в своей комнате, проведя в поле всю предыдущую ночь, проверяя слухи о гигантском военном лагере на реке Языка, когда пришло сообщение, что капитан хочет видеть меня, и побыстрее.

Я сразу же насторожился. Этот Феттерман был тем самым человеком, который сказал Гири: «С пятьюдесятью хорошими людьми я мог бы проехать через всю страну сиу». Не только Феттерман, но и все обитатели форта Фил Кирни был в полном неведении о том, как воюют индейцы равнин. Ранее в тот же день один из молодых офицеров показал мне записную книжку, которую вёл рядовой его роты, и в которую тот вносил список дичи, добытой в окрестностях форта. Наряду с вапити, медведями, антилопами и бизонами были упомянуты «пятеро простых индейцев». Это отношение к краснокожим воинам как к дичи считалось нормальным. Никто из мужчин не увидел в таком перечислении ничего плохого.

Насколько плохо это было в действительности, они скоро узнали.

Почти ежедневно я слышал, как спорят самоуверенные молодые офицеры, многие из которых лихо служили в войне между штатами, о том, кто снимет скальп с Красного Облака, как они разделят скво Черного Щита или кому достанется черный боевой конь Бешеного Коня. И это в то время, когда моя разведка выяснила, что не менее пяти тысяч индейцев разбили лагерь вдоль реки Языка, в сорока милях к северу.

Именно эти соображения я доложил капитану Феттерману, быстро поняв, что мои опасения были обоснованными.

– Клейтон, у нас на реке Языка застрял караван с лесом. Попали в засаду и окружены. Сообщение об этом пришло прошлой ночью, когда ты был на разведке вверх по реке. Это тот шанс, которого я ждал. Мы преподадим этим краснокожим урок, который они не скоро забудут. Не хочешь сходить туда со мной в качестве разведчика?

– Весёлый ты парень, – подумал я про себя. – Не каждый порадовался бы перспективе того, что томагавк превратит его мозги в кашу. – Вслух я сказал: – Я пойду. Сколько людей мы возьмем с собой?

Это не было самонадеянностью с моей стороны. Я был гражданским разведчиком. Было понятно, что имею право отказаться от службы и усомниться в вопросах тактики. Конечно, при таком подходе долго бы я не прослужил, особенно с таким офицером, как Феттерман. Это был невысокий рыжебородый мужчина, который, как я всегда полагал, воображал себя вторым «Маленьким Филом» Шериданом.

– Сорок, – продолжил он в ответ на мой вопрос. – Полковник Кэррингтон на этом настаивал. «Не стоит рисковать, знаете ли». – Его интонации точно имитировали тонкий голос его начальника. – Мне для этой работы хватило бы и десятерых. Особенно с Глазами И Клювом Ястреба.

Прозвучал короткий смешок. Так я впервые узнал, что эта бредятина принадлежит уже не только Гири. Видимо, некоторые из его разведчиков из племени Ворон сказали Фетерману о том, как меня называют индейцы.

Я посмотрел на этого человека, думая о том, насколько он глуп и какую дурацкую политику ведёт.

– Как далеко на реке Языка находятся эти лесорубы?

Ожидая его ответа, я слышал, как снаружи сержанты выкрикивают приказы, как лязгает оружие и амуниция, как всегда возбуждающе фыркают, топают и ржут кавалерийские лошади. Я не переставал удивляться реакции бывалых боевых скакунов на команду «Сапоги и седла». Они любят сражаться, и у них, как у любого хорошего солдата, был на то нюх и мужество.

Феттерман натянул перчатки, подхватил саблю и направился к двери. Его ответ прозвучал на ходу.

– В верховьях! – Его голос звучал бодро. – На склонах Волчьих.

Это были плохие новости. Волчьи горы находились в двадцати милях отсюда, по очень пересеченной местности, на равном расстоянии как от военного лагерю сиу, как и от форта. Отправить туда сорок новичков под командованием неопытного и безрассудного офицера было всё равно что бросить кота, вцепившегося в хороший кусок мяса, в бочку с бульдогами.

Тем не менее, мы отправились в путь: Феттерман, молодой лейтенант по имени Уэндс, два сержанта, тридцать восемь рядовых и я. Все мои познания об индейцах основаны были на тридцатидневных уроках Эда Гири по дороге из Канзас-Сити, плюс то, что я сам усвоил в окрестностях форта.

На это мне пришлось натянуто улыбнуться. Гири продал меня Кэррингтону как опытного разведчика (я искренне думаю, что он считал меня таковым). Я, наделенный безграничным уважением к своим способностям, не сказал ни слова, чтобы разубедить полковника. К тому же до сих пор мне везло. Местность вокруг Фил Кирни кишела дичью. Я неплохо зарекомендовал себя в качестве охотника, во многом благодаря моему новому винчестеру, кстати единственному такому, который я видел к северу от Ларами.

Во время нескольких мелких стычек с небольшими отрядами врагов, совершавших набеги на форт, я находил возможность поразмяться с кольтами последней модели. Однако я не делал ничего такого, чтобы улучшить репутацию, которую создал мне Гири в своем разговоре с Тупым Ножом. Теперь, отправляясь в свою первую разведку боем с краснокожими воинами, я задумался, не слишком ли хорошо Гири придумал про эту «большую магию с помощью маленьких ружей».

У нас было мало времени для таких сомнений. Через два часа напряженной езды мы уже могли слышать стрельбу. Лейтенант Уэндс и я отправились вперед на разведку. Мы привезли Феттерману хорошие новости. Караван, который, как я теперь знал, охранялся двадцатью солдатами, занимал отличную оборонительную позицию: пять фургонов стояли полукругом у нависающего утеса, в двухстах ярдах от реки. Из фургонов велся непрерывный ружейный огонь. Было видно двенадцать человек, которые были на ногах и сражались.

Индейцы вели себя странно сдержанно, разъезжая взад и вперед перед караваном, выкрикивая оскорбления и стреляя из тех немногих ружей, которые у них были, с очевидной небрежностью. Я узнал младшего вождя, Идущего Кролика, но не увидел других вождей его ранга.

Я должен признаться, с легким стыдом, что разделял неосновательную уверенность Феттермана при этом известии – уверенность, которая до захода солнца в тот день стоила жизни восьми ухмыляющимся мальчишкам, с таким нетерпением гнавшим вслед за нами своих скакунов.

По команде Феттермана мы, не скрываясь, спустились в долину реки; наши солдаты кричали, безрассудно размахивали саблями и разряжая оружие; это последнее действие лишний раз показывает невежество некоторых пограничных офицеров: Феттерман не потрудился выдать винтовки для этой веселой забавы, предположив, что это будет стычка почти рукопашная, для которой достаточно будет сабель и револьверов.

Как бы то ни было, наше появление очень ободрило защитников фургонов с лесом и, по-видимому, деморализовало врагов, потому что те с гортанными криками разбежались по долине. В авангарде их доблестных преследователей скакал нетерпеливый Хусейн, растолстевший от полугодового армейского рациона, а в его качающемся седле сидел гражданский разведчик Дж. Б. Клейтон, в тот момент был такой же раздобревший, как и его резвый скакун, особенно в некоторых местах, ограниченных волосами и ушами.

Как официальный разведчик экспедиции, я должен разделить ответственность за то, что последовало за этим. Если судить беспристрастно, то нельзя во всём винить одного Феттермана.

Да, мы попали в засаду. Настолько аккуратную и профессиональную, насколько хотелось бы вам, и гораздо более профессиональную, чем хотелось бы большинству из нас.

Мы пронеслись мимо фургонов, сломя голову, вверх по долине, преследуя «трусливых краснокожих». Не успели последние из наших солдат удалиться от фургонов на расстояние выстрела, как холмы по обе стороны от мелкой реки Языка вслед за нами выбросили из себя такой живой количество живо заинтересованных друзей и родственников наших намеченных жертв, что в скором времени позади нас, между нами и фургонами, оказалось не меньше сотни сиу и шайенов.

Теперь из верхней части долины, где они исчезли всего несколько мгновений назад, вновь появилась первоначальная группа из примерно сорока воинов. С ними было ещё около сотни краснокожих партизан, которые, несомненно, были обязаны своим присутствием там в такой подходящий момент чистой удаче – той самой чистой удаче, которая заставляет краснокожих начальников штабов, таких как Бешеный Конь, бодрствовать допоздна.

Это была прекрасная ловушка. Хорошо устроенная. Красиво сработавшая. Как и в большинстве хороших ловушек, не обошлось без малой толики крови на её челюстях.

Феттерман – да простит его Господь – даже издал радостный крик, когда увидел наше затруднительное положение. Разделив свою команду, он послал лейтенанта Уондса и тридцать человек в атаку на индейцев в нашем тылу. Затем, радостно крикнув мне: «Давай, Ястребиный Клюв! Зададим им жару», – он повёл оставшихся восьмерых солдат в отчаянный бросок на сто пятьдесят дикарей перед нами.

Хуссейн, уродливая тварь, в двадцать прыжков доставил меня до фалд капитана.

У меня не было времени сообразить, что происходит. Ряды краснокожих перед нами разверзлись, как огромная алая пасть, поглотившая Феттермана и всех восьмерых его солдат. Каким-то чудом я прорвался сквозь бурлящую массу воинов на открытое пространство. К тому времени, когда я смог остановить Хусейна, я стал свидетелем такого же чуда. Феттерман все еще был в седле, хотя в ту минуту его будущее можно было исчислять секундами на пальцах одной руки. Будущее восьми его людей было ещё короче.

Я не считаю себя образцом храбрости; в тот момент мои действия были вызваны боевой истерией, достаточно знакомым любому старому солдату безумием. Кроме того, я сидел верхом на бешеном животном, которое предпочло бы оказаться под обстрелом, а не в тихом стойле. Хуссейн втянул меня обратно в эту орущую толпу, прежде чем я успел сообразить, что он хочет. Будь у меня еще секунда, я бы наверняка погнал его вверх по долине в отчаянной попытке спасти свою шкуру, но этот бешеный гнедой дьявол принёс меня прямо к Феттерману прежде, чем можно было привести в действие какой-нибудь более-менее разумный план.

Оказавшись в окружении дикарей, нам оставалось только одно – попробовать воспользоваться помощью кольтов, чтобы проделать себе выход. Хусейн так рванулся сквозь толпу индейцев, что я даже не успел сделать ни единого выстрела.

– Я собираюсь сделать дыру! – крикнул я Феттерману. – Когда крикну «скачи», скачи!

Индейцы, на мгновение остановленные моим неожиданным возвращением и не решаясь закидать нас стрелами из опасения перестрелять друг друга, бросились вперед, чтобы прикончить нас копьями. Когда они приблизились, я стал стрелять из винчестера так быстро, как только мог его перезаряжать. На таком близком расстоянии эффект был сокрушительным. В направлении моего огня действительно открылась тропинка, и индейцы отвели своих скакавших лошадей в сторону, чтобы убраться с пути летящего свинца. Конь Феттермана проскакал в образовавшийся просвет на голову впереди Хуссейна.

Позади нас индейцы перестроились и волной хлынули за нами. Теперь их луки были опасны, воздух вокруг нас свистел от стрел.

Перед нами не было никакого пути к отступлению. Я думал попытаться присоединиться к оставшимся в живых тридцати солдатам, если таковые найдутся, но на всём поле не было видно ни одного из них, в то время как между нами и фургонами лежало море краснокожих воинов. По меньшей мере сотня скакала на нас, а остальные несколько десятков набросились на фургоны, чтобы уничтожить находившихся там. Я помню, как за мгновение до того, как мы напали на них, из фургонов донеслись радостные крики. Наши люди увидели нас.

Я вспоминаю глупую фразу, промелькнувшую у меня в голове:

– Ну что ж, Глаза-И-Клюв-Ястреба, у тебя никогда не будет лучшей аудитории для твоего представления о магии с помощью маленьких ружей.

В моих руках были кольты. Их рукоятки, твёрдые и чистые в моих сжатых ладонях, вызывали трепет, который всегда возникает у настоящего стрелка.

За те короткие секунды, что мы скакали галопом по долине, Феттерман оправился от шока. Поток выстрелов из его винтовки Генри соединился с огнем из моего кольта, образовав поток свинца, который обрушился на ряды краснокожих перед нами, словно вода, хлынувшая из прорванной плотины. Индейцы снова разошлись, и, как ни странно, мы снова прорвались сквозь них.

Теперь наша колонна была свободна. У нас с Феттерманом не было заряженного оружия. Пара сотен дикарей все еще с воем наступали на нас спереди и сзади.

Феттерман истерически расхохотался.

– Давай, Ястреб! Мы почти там!

Одновременно он направил лошадь к фургонам, швырнул разряженное ружье в лица приближающимся индейцам и выхватил саблю. Я взял винтовку за ствол, подвёл Хусейна к его лошади, и мы, сцепившись стременами, устремились навстречу смерти.

В третий раз за этот день индейские войска расступились, освобождая нам дорогу. Но на этот раз они получили удар в свои красные спины, в незащищенную, уязвимую область. Через образовавшийся проем к нам устремились тридцать солдат Феттермана во главе с лейтенантом Уэндсом молниеносным броском выскочившие из-за укрытия фургонов. Мы врезались в их гущу, вся группа развернулась вместе с нами и направилась обратно к фургонам. Индейцы последовали за нами, но настроение у них было испорчено. Их перехитрили.

Оказавшись внутри круга фургонов, мы узнали, что люди Уэндса, стреляя из револьверов, пронеслись сквозь противостоявший ему отряд индейцев. Оглядев в поисках нас другой конце долины, он не увидел ничего, кроме врагов, решил, что мы уничтожены, и повел свой отряд к фургонам. Он не понес потерь ни в людях, ни в лошадях, а когда увидел, что мы отступаем, организовал свою замечательную атаку. Вдали, в лесистой местности на противоположном берегу реки, обосновались индейцы, мечтавшие с нами покончить.

– Что ты об этом думаешь, Клейтон? – Феттерман был рядом со мной и вместе со мной смотрел сквозь колесо фургона. – Как думаешь, не стоит ли нам снова напасть на них? Мы снова заставим этих дьяволов отойти!

– Капитан, – мой голос был ровным от гнева, – я думаю, на сегодня с вас хватит атак. Сейчас там восемь парней, которые погибли в такой атаке. У нас здесь сорок боеспособных мужчин, а индейцев больше двухсот. Я видел Дикого Быка, Чёрные Мокасины, Американскую Лошадь и Ложащегося Волка. Это боевые вожди, а не индейцы из агентства. Если и будут еще какие-то атаки, то не с нашей стороны.

В подтверждение моих слов враги переправились через реку, чтобы возобновить атаку. В течение тридцати минут никто не говорил. Мы потеряли еще четырех человек ранеными, прежде чем напор атакующих ослабел, и они отошли. В тот вечер мы с Уэндсом, вооружённые винтовками, устроили траур в шестнадцати вигвамах сиу и шайенов.

Во время затишья Феттерман подошел ко мне.

– Клейтон, я пишу депешу, которую ты должен доставить Кэррингтону. Решай сам, когда и как пойти. Ты, конечно, сможешь это сделать?

– Я не знаю, смогу или нет, капитан, потому что и пытаться не собираюсь.

– Как это? – Его лицо потеряло краски. – Послушай, парень. Сегодня ты спас мне жизнь. Я этого не забуду. Но это приказ. Если ты боишься…