4

Хальмони шумно отворяет дверь: «Здравствуйте, мои девочки! Мои девочки приехали проведать меня!»

Ее голос разносится по всему дому и долетает до нашей спальни, и я с грохотом бегу вниз по старой лестнице к ней навстречу.

Бабушка тоньше, чем была, когда я видела ее в последний раз. Ее пестрая шелковая туника и белые штаны висят на ней свободнее, чем обычно. Ее кулон с жемчужиной лежит в U-образной ямке между ключицами глубже, чем раньше.

Но выглядит она, как всегда, эффектно: ярко-красные губы, черные как смоль завитые волосы. Она несет четыре больших пакета, доверху набитых продуктами.

Мама в бабушкиной пижаме уже ворчит у двери:

– Почему тебя не было дома? Почему ты не брала трубку? Помнишь, я сказала тебе, что мы будем к шести? Мы торчали под дверью! И зачем ты накупила столько еды? Слишком много еды!

Бабушка смеется.

– Ой, дочка, какая ты любопытная! – говорит она, вручая маме сумки с продуктами и свою сумочку, поддельный Louis Vuitton, словно мама ее дворецкий.

Мама хмурится, но прежде, чем успевает возразить, бабушка замечает меня и раскрывает объятия.

– Лили Бин!

Хальмони вся светится, я даже не знала, что кто-то может радоваться чему-то так сильно. Я бегу по коридору и падаю в ее объятия, впитывая ее любовь.

– Осторожно, – мама ставит бабушкины сумки на кухонный стол. – Не свали свою бабушку.

Бабушка крепко прижимает меня к себе и успокаивает маму через мою голову.

– Тише, юная леди. По крайней мере, Лили любит меня.

Мама вздыхает.

– Я тебя люблю. Поэтому мы здесь.

Бабушка игнорирует ее слова. Она берет меня за плечи и отстраняется, чтобы рассмотреть, расплываясь в улыбке, когда замечает свою пижаму.

– Ты только взгляни на себя. Ты – моя маленькая копия! Такая хорошенькая. Такая яркая.

Я смеюсь.

– Яркая? – это Сэм, а не я, взяла себе пижаму с блестками.

– Как солнышко, – подмигивает бабушка. Бабушка – единственный человек на земле, на которого моя невидимость не действует. Она всегда смотрит мне прямо в сердце.

– Хальмони, – говорю я, и сердце ёкает при мысли о тигре, – мне надо кое-что тебе рассказать.

Но появляется Сэм, она беззвучно спускается по скрипучей лестнице и останавливается в дверях кухни.

– И моя луна, – говорит бабушка, подходя к Сэм, чтобы обнять ее.

Сэм застывает в объятиях бабушки, но через мгновение расслабляется, приникая к ней, вдыхая ее аромат. Бабушке невозможно сопротивляться. Все равно как силе притяжения Земли.

Бабушка отступает назад и проводит рукой по белой пряди Сэм.

– Какие у тебя красивые волосы.

– Нет, – говорит мама. – Пожалуйста, не поощряй ее. Это неестественно.

Сэм злобно смотрит на маму, а бабушка крутит прядь в руках.

– В нашей семье такое бывает. Как у меня в детстве, – говорит она, подмигивая мне и Сэм.

В мамином голосе слышится напряжение.

– Выбеленная прядь не генетическая особенность.

Бабушка даже не смотрит на нее.

– И такая модная. Сэм похожа на рок-звезду.

Сэм расплывается в улыбке. Мама тяжко вздыхает.

Она ненавидит эту белую прядь, но Сэм отказывается что-то с ней делать. Она утверждает, что ни в чем не виновата, что это как раз естественный цвет ее волос.

Целая история.

Бабушка поворачивается к маме и хмурится.

– Почему у девочек такие мокрые волосы?

Мама откашливается, раскладывая бабушкины покупки.

– Я пыталась рассказать… Они мокрые, потому что мы торчали у двери под дождем. Было бы здорово, если бы ты была дома, как и обещала. Мне пришлось по старинке воспользоваться окном. И это на глазах у дочерей!

– Всегда через окно, – бабушка смотрит на нас с Сэм и цокает языком. – И уходила, и возвращалась. Она вылезала даже через мансардное окно. Ваша мать была хитрющей девчонкой. Сплошные неприятности.

Мама возмущается, а мы с Сэм переглядываемся. Не знаю, как мама могла вылезать через мансардное окно, оно очень высоко, но бабушка любит преувеличивать, да и представлять это забавно.

Сэм с трудом сдерживает улыбку, а я – смех.

– Да, и, кстати, тебе больше не следует садиться за руль. Особенно в такой дождь, – продолжает мама. – Если нужно было купить продукты, могла дождаться меня. Надо быть осторожней. Надо…

– Тс-с, – шикает бабушка, прижимая к губам указательный палец.

Когда-то мы с Сэм смотрели передачу о дрессировщике собак, который усмирял их сердитым шипением. Вот это точно такой же звук.

Мама стискивает зубы, потом переключается на другую тему.

– А что здесь делают все эти вещи? Почему ты живешь посреди такой разрухи? – она указывает на груду коробок и сундуков перед подвалом.

Бабушка поводит плечом.

– Подвал затопило, поэтому вещи здесь.

Сэм удивляется.

– Ты все это вытащила сама?

Бабушка оборачивается и подмигивает, что для нее типично. Она не считает, что обязана отвечать на вопросы, и я ничего не имею против.

Мама, напротив, имеет.

– Нет, серьезно. Неужели ты тащила все это вверх по лестнице одна? Ты же знаешь, что могла надорваться. Ты… – она останавливается. – И где же я буду спать?

Когда мы жили здесь раньше, мама спала в подвале, среди бабушкиных вещей.

– Будешь спать в гостиной, на кушетке, – отвечает бабушка, как будто в этом нет ничего особенного.

Я жду, что мама начнет спорить, но она идет к «баррикаде».

– Ладно, хорошо, дай мне хотя бы передвинуть все это. И я спущусь вниз, посмотрю, что там после наводнения. Сэм, поможешь?

Сэм, нахмурившись, пристально смотрит на нее.

Мама вздыхает.

– Лили?

Я делаю шаг, но бабушка хватает меня за запястье и оттаскивает назад.

– Нет, нет. Не надо ничего передвигать.

Мама раздражена.

– Они мешают.

Бабушка машет перед собой руками, словно отгоняя мамино раздражение.

– Нет, нет. Только не сегодня. Сегодня – неблагоприятный день. Когда я вытаскивала коробки, был удачный день. Но сегодня опасный день, из-за духов. Передвинем в другой раз.

Опасный день. Я должна остаться с бабушкой наедине, чтобы спросить ее о духе тигра.

– Передвигать вещи в неудачные дни – очень опасно. А уж если сломаешь… – бабушка закрывает глаза и содрогается, словно не может даже представить этого. – Если ты что-то сломаешь… О, это будет ужасно.

Мама в бешенстве и готова буквально рвать на себе волосы.

Сэм делает большие глаза, типа «Ну началось», и уходит.

Это не впервой. Маму всегда раздражают бабушкины суеверия.

Мама произносит, стиснув зубы:

– Это просто смешно. Что…

Но бабушка грозит маме пальцем, прерывая ее на полуслове.

– Ты не мать. Мать – я. Ты больше не задаешь никаких вопросов. И идешь переодеваться. И вообще, почему ты в пижаме?

Мама хочет что-то сказать в свое оправдание, но бабушка хлопает в ладоши.

– Сейчас я собираю ужин. И мне поможет Лили.

Я, конечно, не вызывалась в помощники, но бабушка умеет выстраивать реальность под себя. Я и не возражаю.

Я иду за ней к кухонной стойке, а мама оставляет затею с коробками. Она хватает бабушкин дождевик и бежит к машине за нашими чемоданами.

Стоя в дверях, Сэм покашливает, и я оглядываюсь. Она колеблется, словно чего-то ждет, и я говорю одними губами: «Все в порядке. Иди наверх».

Мне неловко, что я как бы прогоняю ее, но Сэм действительно не любит готовить или накрывать на стол, да и вообще заниматься домашними делами, а мне надо побыть с бабушкой наедине.

Сэм хмурится и разворачивается, бормоча что-то о своих друзьях, пока поднимается обратно в мансарду.

Когда она уходит, я шепчу: «Хальмони, кое-что произошло».

Она убирает прядь волос мне за ухо и целует в лоб.

– Да, малышка, я с удовольствием тебя выслушаю, но прежде всего совершим коса^[2].

– Да, но…

– Нет-нет, сначала это.

Проходя по кухне, она вытаскивает миски и корзины из шкафов и ставит их передо мной.

Я не помню, когда она впервые показала мне, как совершается коса. Просто это то, что мы всегда делали вместе.

Мы выставляем еду для духов предков, чтобы они могли насладиться трапезой до того, как мы сядем за стол. «Для тех, кто ушел раньше», – всегда говорит бабушка.

Когда я была маленькой, то представляла, что папа приходит на коса, чтобы поесть вместе с нами. Однажды я сказала Сэм, что еда была для него, – напрасно я это сделала.

Ее лицо исказилось, и она выпалила: «Он умер. Это не игра».

После этого она никогда не любила коса.

Подогрев тарелку рисовых лепешек с красной фасолью, бабушка передает лепешки мне, и я раскладываю их в бамбуковой корзине, как она меня учила. Осторожно, с любовью. Они согревают мои пальцы.

– Очень важно делать это в дни больших перемен, – говорит бабушка, разливая вино по маленьким керамическим чашечкам. – Когда люди приходят. Когда люди уходят. Мы делаем это, чтобы порадовать духов.

Она наклоняется ближе, ее дыхание щекочет мне ухо.

– Когда духи голодны… это почти так же страшно, как когда голодна твоя мать.

Я улыбаюсь.

– А когда голодна Сэм?

Морщинистые веки бабушки поднимаются.

– Это страшнее всего.

Я смеюсь над Сэм, чувствуя себя немного виноватой. Затем я выкладываю сушеного кальмара и анчоусы на маленькую тарелку, пока бабушка готовит, и слушаю, как она поет. Это тоже часть обряда…

Бабушка напевает незнакомую мне песню, возможно, корейскую колыбельную, и кажется, что дом поет вместе с ней. Шкафчики что-то нашептывают, когда она открывает и закрывает их, а вода посвистывает, когда она моет овощи.

Штука с коса – как и со всеми бабушкиными верованиями и обрядами – в том, что я всегда воспринимала их как нечто само собой разумеющееся. Они имеют значение для бабушки, и мне этого достаточно. Ее магия никогда не нуждалась в объяснении. Но сейчас, в ситуации с тигром, мне надо во всем разобраться.

– Я видела кое-что на дороге, – говорю я ей.

– Что видела? – спрашивает она, нарезая огурец.

– Э-э, возможно, я видела одного из… голодных духов?

Она откладывает нож и поворачивается ко мне. Ее взгляд пронзителен.

– О чем ты говоришь, Лили? Что ты видела?

Неожиданно я начинаю нервничать.

– Я не знаю… Я думаю, может, это был сон?

Бабушка наклоняется ближе.

– Сны очень важны, Лили. Что ты видела?

Мама бы сказала мне не втягивать в это бабушку. Сэм бы сказала, что я странная. Но бабушка не станет меня судить.

– Тигра.

Она шипит сквозь зубы.

– Что делал этот тигр?

Я знаю, что она расстроена не из-за меня, но все-таки она расстроена, и я не могу избавиться от ощущения, что сказала что-то не то.

– Э-э, просто… стоял там. А потом исчез. – Меня охватывает сильнейшая волна паники, и я шепчу: – Я схожу с ума?

Бабушка обхватывает пальцами свой кулон и наклоняется так близко к моему лицу, что я чувствую запах молока в ее дыхании.

– Лили, схожу с ума – нехорошее выражение. Так нельзя говорить. Ты видишь истину, потому что особенная, и это не делает тебя сумасшедшей, понятно?

Я киваю, не зная, что и думать. Тигр казался реальным, но не мог же он быть настоящим? И что делать с вещами, которые кажутся реальными, но таковыми не являются?

– Твоя мама не верит во все это. Ее мир ограничен. Но ты знаешь: мир больше, чем то, что мы видим, – бабушка прикладывает ладонь к моей щеке. – Береги себя и держись подальше от тигров. Тигры – очень плохие.

– Я знаю. Я буду держаться подальше. Тигры едят людей. Это был просто…

Она качает головой.

– Не доверяй им, хорошо? Они хитры, но ты не слушай их лживые речи. Помни это.

– Ага, я помню твои истории.

– Да-да, истории. Но возможно… – она делает шаг назад и наклоняет голову, словно принимая какое-то решение. В ее голосе появляются незнакомые мне нотки. – Возможно, есть и другие истории, кроме тех, которые я рассказывала.

Я отодвигаю тарелки и разделочную доску и забираюсь на кухонную стойку, так что теперь сижу напротив нее, обратившись в слух. Я уже и не помню, когда она в последний раз рассказывала нам новую историю.

– Например?

– Тигры ищут меня, – говорит она, в раздумьях проводя рукой по моей руке. – Я украла кое-что, что принадлежит им, – давным-давно, когда была маленькой, как ты, и теперь они хотят вернуть это.

– Постой, что? Это история про тебя?

– Только это не сказка. Тигры реальны.

Я откидываюсь назад. Она никогда раньше не рассказывала истории про себя, а красть у тигров – это странно. Еще вчера я бы, наверное, не поверила ее словам. Скорее всего, решила бы, что она все это выдумала, потому что такого не может быть на самом деле.

Так же, как и тигров, которые появляются и исчезают среди бела дня.

И все же.

Я дергаю себя за одну из своих косичек.

– Что ты украла?

Если эта история действительно реальна, то, может, и тигр тоже. Может, именно поэтому он и появился. Но за чем таким важным тигры охотятся по всему миру? И каково это, украсть что-то у тигров? Для этого надо быть очень сильной и бесстрашной…

Она хмурится.

– Неважно, малышка. Опасно задавать слишком много вопросов.

– Но…

Дверь с шумом отворяется, и мама, пыхтя и отдуваясь, швыряет на пол два чемодана.

– Никаких но, – шикает на меня бабушка. – Не будем говорить об этом.

Мама поправляет очки на носу и переводит дыхание.

– Говорить о чем?

Бабушка взглядом говорит мне тс-с, и я молчу.

Мама моргает.

– Никто из вас не хочет ничего мне сказать?

– Нет, я воздержусь, – самым невинным и елейным голосом говорит бабушка.

Мама наклоняет голову.

– Ты… воздержишься? От чего? Чтобы сказать мне?

Бабушка улыбается и кивает.

– Воздержусь.

Мама переводит взгляд с бабушки на меня и обратно, и я пожимаю плечами, словно ничего не знаю.

Маме, похоже, хочется спросить что-то еще, но она только вздыхает.

– Ладно, хорошо, пойду за другими вещами. Лили, не сиди на кухонной стойке, – говорит она, прежде чем выйти на лестницу.

Я соскальзываю со стойки, но, как только мама уходит, поворачиваюсь к бабушке.

– Что ты взяла? И зачем? И что случилось?

Бабушка вручает мне стопку тарелок.

– Довольно об этом. Сейчас ты накрываешь на стол. Коса тебя оберегает. Не подпускает тигров.

Она отворачивается и продолжает резать овощи.

Обычно, когда мы устраиваем коса, она украдкой дает мне кусочек чего-нибудь вкусного, подмигивая и шепча: «Ешь быстрее, пока духи не заметили».

Но сегодня все иначе. Она не предлагает, а я не прошу. Я делаю то, что мне велено, и накрываю на стол, размышляя о тиграх, и похитителях, и бабушкиных историях.

Ведь бабушка всегда рассказывала нам о невероятных вещах, и сейчас я думаю: «А вдруг все это правда?»