Часть 1. И.

1

Уже две недели я прохожу отбор в этот проект. Попасть в который стало для меня неожиданно важно. Главное удовольствие заключается в конкуренции с другими. Я совсем забыла это сладкое чувство, которое в последний раз охватывало меня в борьбе за работу. Забавно то, что приз за победу в столь строгом отборе, оказался скучным днем сурка с невнятной перспективной карьерного роста. Но мне не хочется большей ответственности, мне хочется просто победы. И я сосредоточена лишь на ней.

Каждый день я заполняю бесконечные опросники и беседую с психологами, создаю метафоры, придумываю короткие сказки, призванные помочь им предельно точно нарисовать мой психологический портрет. Им нужно шесть человек, которые будут насколько это возможно отличаться друг от друга. Антиподы попадут в проект, который для его участников, будет рискованной игрой, будет прожитым опытом по заданным правилам. А для его организаторов – исследованием, призванным лучше изучить особенности отношений. Трое мужчин, трое женщин. Жесткий контракт. Штрафы за отступление от условий баснословны. Только сумасшедший согласится участвовать в этой фантасмагории. Сумасшедший, или тот, кто утратил желание жить. Я решила измерить степень своего отчаяния русской рулеткой судьбы. «Если я окажусь в этом проекте, то это мой последний шанс что—то изменить». Конкуренция здесь гораздо серьезнее, чем при поступлении в самый престижный вуз. Сначала необходимо было пройти опрос онлайн, проект активно рекламировался в прессе, по телевидению, но всего этого я была лишена, я несказанно удивилась, что через сито первого отбора просочилось более ста человек. Я играю в лотерею «шесть из ста», и я ставлю на себя.

Я отпрашиваюсь на работе, беззастенчиво прикидываясь заболевшей, и погружаюсь в процесс с головой. Каждым своим ответом, каждым своим жестом я транслирую: «я хочу быть здесь!», хотя знаю, что это не имеет никакого значения. Но я все еще верю, что сила желания определяет результат. В данном случае эта вера оправдывается.

В моем ящике поздравление, и список правил. Если я по—прежнему согласна, то завтра необходимо подойти, чтобы подписать контракт. Игра стартует с понедельника. И закончится через три месяца, в воскресенье. Каждую неделю я обязуюсь в конкретно для меня установленное время приходить для еженедельной трехчасовой беседы. Я не должна встречаться и как—то иначе устанавливать связь с кем—либо из участников проекта, кроме того, с кем я нахожусь в отношениях конкретно в эту фазу Игры. Я должна сохранять строгую конфиденциальность: никто не должен знать об Игре. Я обязуюсь уделять Игре два часа ежедневно с одним обоюдно выбранным выходным в течение недели. Не больше и не меньше. Все полученные физические или психологические травмы в течение срока Игры не несут за собой ответственности организаторов. Не существует особых обстоятельств, освобождающих меня от контрактных условий. Тяжелая болезнь или срочная работа – я должна быть в Игре.

Суть Игры заключается в том, что мы попеременно встречаемся (очередность устанавливается жребием) с другими участниками проекта противоположного пола. Месяц с каждым из них. И месяц с каждой из нас. В установленные два часа мы вправе делать что угодно, важно лишь, чтобы мы были вместе. Станут ли искусственно созданные отношения живыми и естественными? Какова роль времени рядом? Роль разных психотипов, которые вынуждены оставаться друг с другом? Мы были пешками на живой шахматной доске, пешками, обладающими способностями ферзей.

По истечении проекта мы освобождаемся от всех наших обязательств, и вправе решать, как распоряжаться полученным опытом, и созданными связями. Организаторы вправе использовать сведения, полученные в процессе проекта, соблюдая анонимность.

Я задыхаюсь от предвкушения. Завтра моя жизнь изменится.

2

Разыгравшимся летом парковые аллеи вновь заполонили роллеры, велосипедисты, скейтбордеры. Прохожие, остающиеся лишь при своих двоих, слишком медлительны для этого колесного потока, и сворачивают на лужайки, перекрашенные разноцветными пледами. Некуда податься лишь владельцам собак. Разбухший человеческий рой вытесняет их за пределы парка. Парки давно перестали быть спокойным местом для раздумий. Темп большого города проник в зеленые оазисы. И это бесконечное жужжание больше никогда не позволяет побыть в тишине городскому жителю. Единственный шанс для этого – прийти сюда ранним воскресным утром. Спрятаться в толпе – мой привычный способ, но именно для того я и пришла в Игру: действовать нестандартно. Я назначаю нашу первую встречу на 6 утра в воскресенье. Я хочу заметить, как меняется тишина от присутствия нас двоих.

Он заметен издалека. Его движения вкрадчивы, осторожны. Он будто плывет, едва отталкиваясь от земли. Мужчины очень редко двигаются так. Он немного выше меня. Худой, как я люблю. Точен до минуты. Я думаю, что будь мы даже окружены толпой, он не остался бы мной незамеченным, но в этом внимании больше страха, чем интереса. Даже на расстоянии от него веет чем—то опасным.

Он подходит ближе, пристально рассматривая меня с ног до головы. Под его взглядом мне становится неловко, неуютно. Я вспоминаю, что поленилась накраситься, и протереть туфли после вчерашнего дождя. Его обувь безупречно сияет, все больше вгоняя меня в краску. У него холодные серые глаза. Теперь они прикованы к моему лицу. Он подходит слишком близко для незнакомца и изрекает вместо приветствия: «Какая—то ты стремная!». Я вспыхиваю и теряю дар речи.

Мой первый порыв – развернуться и уйти – на практике превращается в оцепенение. Его колючий взгляд смягчается, довольный произведенный эффектом:

– Приодеть бы тебя, и накрасить….

Унизительные минуты возвращают на место мое возмущение, и я принимаю вызов:

– Придется привыкать к такой!

– Привыкать и не подумаю, но месяц пережить способен

Я начинаю лихорадочно думать, на что он меня провоцирует, какой реакции ждет от меня, для чего ему общаться именно так? Я слишком мало знаю о нем, чтобы начать принимать это исключительно на свой счет. Внезапно я оказываюсь в какой—то позиции сверху и вижу перед собой маленького растерянного ребенка, задыхающегося от своего одинокого превосходства. Мое возмущение неожиданно для меня самой сменяется сочувствием. На глазах появляются слезы. Он трактует их совсем иначе. Он решает, что задел меня за живое:

– Пройдемся?

Я молча следую за ним, я становлюсь очень взрослой и чересчур устойчивой. Это самое странное знакомство в моей жизни. За оставшееся время мы не произносим больше не слова, и расходимся, не прощаясь.

3

К счастью, договоренности о встречах можно создавать в переписке. Каждый из нас освобождается от ответственности по контракту только в одном случае: если второй целиком и полностью принимает ее на себя. Я вынуждена продолжать находиться рядом с ним, но не обязана присутствовать там своей речью, своими чувствами. Я могу быть просто заключенным, отбывающим свои часы. Я пытаюсь найти плюсы, пытаюсь убедить себя, что такой опыт сделает меня устойчивой, но эти доводы вызывают лишь досаду.

Самым сложным оказывается договориться о месте встречи. После вчерашнего мне не хочется отходить далеко от дома, и вообще идти ему навстречу. Я настаиваю на том, чтобы он приехал к моей работе, рядом есть милая кофейня, и хотя бы кофе я смогу насладиться в разделенной с ним беспросветной тишине. Он не предлагает своих вариантов, но не согласен с моим. После долгих споров он неожиданно сдается: «Хорошо, я приеду».

Я опять прихожу чуть раньше. Мне требуется опора на приятное для меня место. Я хочу напитаться его запахами, его кирпичными стенами, его хэндмейдовыми безделушками, чтобы у меня оказались силы переносить отвержение. Я утыкаюсь в свои мысли, и теряю чувство времени.

***

Я спешу сделать уроки до того, как погаснет свет. Ровно в семь его отключат, а сразу после того, как он зажжется, я пойду спать. Керосинка на кухне ждет своего часа. Через несколько минут она окружит себя свитой из свечей и людей, тянущихся к свету.

За окном тоже светло. Даже оставшись без фонарного освещения снег, лежащий повсюду, разбавляет черноту ночи. Но все мы намерзлись за день и выходу на улицу предпочитаем ленивый вечер в окружении раскаленных батарей.

Выключено радио, не бубнит под ухом телевизор. Мамина недочитанная книга брошена до лучших времен. Папа не чинит что—то в кухне. И сестра оставила на время свой игрушечный склад. Только ослик, с которым она не расстается ни на минуту, сейчас тоже рядом с нами, член нашего тесного кружка. Мы все вместе, кроме бабушки. Бабушка дремлет в своей комнате, она нисколько не боится темноты.

Фитиль трещит. Пламя разгорается сильнее, а потом немного притихает. При мягком свете лампы мы все кажемся другими. А может быть все дело в том, что лишь при тусклом свете мы замечаем друг друга такими, какие есть. Наши голоса тоже становятся приглушенными. Так близко незачем быть пронзительно громкими.

Иногда папа очень возмущен системой «веер», мама тревожится, что не успеет сделать домашние дела. О чем думает сестра, я не знаю. Но я больше всего ненавижу тот миг, когда нас вновь подключают к сети, и все становится, как прежде: шумным и обыденным.

***

Я вздрагиваю от мягкого «привет», произнесенного практически мне в ухо. На столе лежат розы нежнейшего кремового цвета в бумажной упаковке. Единственной, которая не вызывает у меня отторжения. В массивном удивлении я едва разбираю его слова, концентрированно извиняющиеся за свое поведение. Я все еще молчу, но это молчание сильно отличается от вчерашнего. Сейчас мне интересно молчать, я слушатель. А из него льется его история. История отчаяния, история креста, поставленного на любых отношениях, история ненависти к женщинам, история сочащейся боли, скрываемой за колкими усмешками. Он сожалеет, что я вынуждена сталкиваться с последствиями его прошлого. Он не знает, сможет ли когда—нибудь вновь быть на равных, открываться, подпускать к себе другого человека, или способен только защищаться, нападая, как это было при нашей первой встрече.

Мне не хочется ничего говорить. Моя обида растворяется, а сочувствие увеличивается. Я хочу слушать и слушать. У него невероятный тембр. Глаза закрываются сами собой, а его речь воспринимается как проникновенная музыка. Я механически провожу рукой по стеблям цветов, бумага защищает мои руки от щипов, но один из них, самый крепкий и острый прорезает ее, и уже приготовился к встрече с моей нежной рукой. Я вздрагиваю от боли, и будто освобождаюсь от транса. Меня покидает ощущение неги, и сейчас я рада этому. Мне хочется сохранять бдительность. Я уже знаю, чего от него можно ждать. Сочувствие никуда не девается, но сейчас я словно принимаю решение, что со мной можно, а чего нельзя.

– Я принимаю извинения. Но мне все еще обидно

– Ты имеешь на это право. Я знаю, какой я бываю скотиной, но обещаю приложить все усилия, чтобы исправиться. Со скотиной ты уже познакомилась, можно я покажу тебе других обитателей своего зоопарка?

– Только не оборотня, – говорю я. И мы расслаблено смеемся.

Мне достаточно спокойно, чтобы продолжать его слушать, но я не готова делиться ничем про себя. Откровенности в ответ на откровенность не будет. Для этого мне необходимо доверять. Сегодняшние два часа стремительно проносятся, задел на будущее положен. Мы решаем встречаться именно здесь. Он тоже работает неподалеку, и частенько захаживает в эту кофейню. Странно, что я не встречала его раньше. И он был очень удивлен, когда я предложила это место для встречи. Ему было непросто приходить с извинениями именно сюда, не зная, какой реакции от меня ожидать. Устрой я скандал, он не смог бы прийти сюда снова больше никогда.

Сегодня он неимоверно убедителен, и привлекателен. Тот, вчерашний, он постепенно испаряется из моей памяти.

4

Я немного опаздываю, меня задержали на работе. Я вижу его через окно. Он достаточно расслаблен, и вряд ли задумывается о том, что за ним наблюдают, он разговаривает с официанткой. Само обаяние. Она улыбается в ответ особенной улыбкой, говорящей о том, что она не прочь продолжить знакомство. Я снова обращаю внимание на вкрадчивость его движений, они завораживают, гипнотизируют. Его тело, даже сидя, как будто совершает ритуальный танец своей жестикуляцией. Я представляю себе огонь, и череду девушек с остекленевшими глазами, безвольно втекающих в сердцевину костра. Испугавшись собственной фантазии, я ускоряю шаг. Официантка все еще принимает его заказ, и я успеваю добавить свой.

Две прошедшие встречи аннигилировали друг друга, и сегодня мы как будто впервые вместе. Я испытываю смущение первого знакомства. Ощущение, что ворвавшись в них стремительно, мы вновь увеличиваем дистанцию, и поворачиваемся друг к друг более приличными гранями. Я с удивлением ловлю себя на мысли, что почти не помню тех двух встреч.

Сегодня мы не делимся ничем своим, просто треплемся ни о чем. О затянувшейся летом весне. Об открытии нового стадиона, и футбольных баталиях последних двух лет. О проблеме бродячих животных. О сортах кофе. В этих фоновых разговорах мы одновременно изучаем друг друга. Останутся ли эти встречи кофейной болтовней или можно двигаться дальше? тридцать дней это беспросветно много, если отношения поставлены на паузу, и предельно мало, если они развиваются.

Я понимаю, что боюсь. Я чувствую острое притяжение к нему. Мне хочется взъерошить его волосы, и втянуть запах его затылка. Но стоит мне двинуться за этим желанием, как оно распалится еще сильнее. И с чем я останусь в конце? Какой мужчина сменит его? Какая женщина меня? Мои губы шевелятся, я поддерживаю разговор, а сама размышляю о том, что будет дальше, принимаю решение. И вдруг все мои мысли сменяет пустота его серых глаз, я ныряю в нее, я больше не обладаю способностью сопротивляться. Но наше время на сегодня заканчивается. Очень своевременно.

5

На следующий день он ждет меня не внутри кофейни, а сидит в машине неподалеку от нее. Он звонит мне за 5 минут, чтобы изменить место встречи. Я провела сутки без него, но я все еще пленница бездонности его глаз. Каким—то образом я прыгнула в их двойной туннель, и все продолжаю лететь в неизвестность. Я не спорю, я сажусь в его машину, мы едем к нему.

Мы не говорим ни слова. Молчание между нами красноречивее любого разговора. Я думаю о том, что у нас всего два часа, а я хочу владеть им всю ночь. Время утекает сквозь пальцы, как размягченное от жары масло. И мое тело плывет вместе с минутами. Обмякает от неги, погружается в липкую паутину забвения. Я настолько утрачиваю контакт с реальностью, что все эти образы не пугают меня, а манят.

Мне неважно, что будет потом. Но самое необычное в том, что неважно и то, что было раньше. Растворяясь в настоящем, я утрачиваю прошлое и будущее. Растворяясь в настоящем, я вовсе не присутствую в нем.

Я двигаюсь вслед за ним, у меня нет ничего своего, никаких собственных желаний, я лишь реагирую на его инициативы. Я настолько опьянена удовлетворением собственного голода, который я отказывалась чувствовать, что не замечаю ничего вокруг. Оказавшись слишком близко, я перестаю быть отдельной. Перестаю обладать собственной волей. Я считаю себя ядовитой змеей, но не беру в расчет, что змею легко подавить всего лишь игрой на дудочке. Мой яд нисколько не опасен для него. А я беззащитна перед ним.

***

Я подпрыгиваю от радости, не в силах устоять на одном месте дольше нескольких секунд. Предвкушение скачет внутри меня мячиком для пинг—понга. Моя речь неподвластна мне, как и тело. Слова льются бурной горной рекой, которую наконец—то расчистили от завала. У нас в гостях моя тетя! Она готова слушать меня часами, и мне всегда найдется, что ей сказать, но время течет неприлично быстро, и темп моей речи пытается перегнать стремительное время. Мне еще неважно просто течь, мне важно успеть впасть в море.

Огромный торт доживает свои последние минуты. Сейчас приготовленные стулья заскрипят рассохшимися голосами, сыграет свою партию нож, потом вступят ложки, бьющиеся о фаянс ярко—синих с позолотой блюдец. И, наконец, делая композицию безусловно мажорной, сольются в один «бом» пять чайных чашек. Но пока мой стул играет сольную вступительную партию.

Включили радио. Живая музыка жизни нарушена чем—то механическим. Аудиоспекталь прерывается срочным новостным сообщением. Торты, поступившие сегодня в продажу опасны для жизни. Несколько человек находятся в больнице. Ночная смена по ошибке вместо питьевой соды использовала кальцинированную.

Я, кажется, не понимаю ничего, кроме того, что торт сейчас отнесут назад, в магазин. Сколько дней, стоя в очереди за благоухающими свежевыпеченными пшеничными кирпичиками, я наблюдала за тортами. Рот наполнялся слюной. Ах, если бы мне хотя бы крошеный кусочек! И вот гигант, у которого не было никаких шансов сохраниться, спасен от такой прожорливой девочки. Я реву в голос. Меня не утешают купленные взамен бублики. Это все равно, что заменить новогоднюю елку фикусом. Мое горе безудержно и бесконечно. Я забываю о тете. Обо всех. Сладость жизни вновь не досталась мне.

Какая—то часть меня запоминает: кальцинированная сода – смерть.

У нас во дворе живут три девочки: я, Кристина и Ленка. С Кристиной мы дружим с колясочного периода, а Ленка везде бродит хвостиком, разрушая нашу идиллию. Ревность захлестывает меня грязным селевым потоком, когда Кристина проводит время с ней. Я тону, задыхаюсь, мне надо спасаться! Любой ценой! Или я, или Ленка.

Я не помню, как мне удается уговорить участвовать в моем плане Кристину, но она соглашается со мной, мне немного проще дышать, но это лишь временно, пока Ленка снова не появится.

Мы берем бутылку и наполняем ее водой, тщательно разбалтываем в ней кальцинированную соду, которую мама использует для мытья посуды, и немного сахара для вкуса. Мы расскажем Ленке, что придумали лимонад и хотим ее угостить. Ленка отправится вслед за тортом, но в отличие от него, я не буду о ней жалеть.