Когда из чайника наконец то слышится бурление, то я вскакиваю и с необъяснимой неповоротливостью пытаюсь накрыть на стол. Слова замирают внутри меня, не приходят на ум даже банальности, а молчание превращается уже в какой—то адский гул, в рой миллионов пчел.

– Бац! Клац! Блюм! – издают звуки швыряемые на стол приборы. Наконец я сажусь рядом и гул немного ослабевает, заглушенный шумом моих яростно двигающихся челюстей.

– Очень вкусно, – его голос неожиданно врезается в стену молчания. Я вздрагиваю, и проливаю чай на свое так лелеемое утром тело. Только сейчас я понимаю, что все еще голая! Я ужасаюсь этому. Бегу в ванную, поливаю ледяной водой свою покрасневшую ногу. Мне не настолько больно. Скорее, это предлог, чтобы восстановить рухнувшую от его голоса стену между нами. Я накидываю халат и возвращаюсь.

– Знаешь, сегодня я немного не в себе. И тебя я вижу словно в первый раз.

– Ты всегда встречаешь незнакомцев голышом? – его глаза на миг становятся очень колючими, хотя на лице играет мягкая улыбка.

Я молчу. Я не знаю, о чем мне говорить с ним. На моем лице появляется странное выражение— второй кирпичик в стене вслед за халатом. Из него льются слова, я молчу и улыбаюсь. Я уверена, что мы оба чувствуем: наши отношения закончены. И мы пьем чай на прощание.

16

У нас остается неделя. Неделя формальных встреч. Парадоксально, но я вижу в нем совершенно незнакомого человека, вызывающего легкий интерес. Моя влюбленность испарилась. Как будто я стянула с него маску, которую сама же и прилепила. Разорвала ее на мелкие кусочки, чтобы избежать соблазна вновь воспользоваться ей. Все мои острые чувства разрушились вместе с ее крахом.

Я спешу на встречу с необычайной легкостью. Я больше ничего не жду от него, и могу просто быть рядом. Болтать и смеяться. Или даже молчать. Просто смотреть на него. Или не смотреть. Я чувствую себя предельно свободной, будто путы ожиданий сковывали меня, но я не замечала этого до тех пор, пока не перерезала их.

Он ждет меня в кофейне, успевшей стать «нашей». Напряженный, как натянутая струна. Хмурый и сосредоточенный. Но, наткнувшись на мой взгляд, он смягчается. Будто и его ожидания от моего настроения не сбываются. И мы разговариваем. За спиной скоротечный нелепый роман, пронизанный фальшью. А перед нами непосредственная живая реальность, в которой есть мужчина и женщина, каждый с собственной жизнью. В которой нет больше попыток соединять наши «я» в «мы». И при этом, кажется, есть то, чего мы оба не хотим. Вспоминать то, что было между нами. Так или иначе говорить об этом.

Практически весь час мы обсуждаем кофе. Нейтральная тема, как нейтральная полоса, на которой мы оказались наконец—то, обнаружив границу между собственными государствами. Самый очевидный путь из стремительной близости проходит в нейтральную вежливость.

17

Обратный отсчет. Отношения еще живы, но уже точно известна финальная дата. Нам незачем встречаться так часто, точка поставлена, но мы вынуждены превратить ее в запятую, или в многоточие. С каждой нашей встречей я будто снимаю слой за слоем его годы. Мне больше не удается видеть перед собой мужчину, а лишь испуганного и пораненного подростка. Импульсивного и горделивого. Совсем не знакомого с самим собой. Я ощущаю себя намного старше. И даже само время течет для меня иначе. Я – плавная и медленная, а он – стремительный и резкий.

Энергия в наших отношениях угасает. Я – керосиновая лампа, безнадежно устаревшая, превращающая в чад остатки горючей жидкости, и не в его силах сделать мое пламя ярче. Но чем тусклее огонь, исходящий от меня, тем отчаяннее его усилия хоть как—то разжечь его, чтобы согреться самому. Он подкидывает туда сухие ветки, спички, листья, старые газеты, и уже почти в ярости от того, что все его усилия бесплодны. Он потерял собственное пламя, и отчаянно хочет согреться от внешнего источника тепла. Быть может, обнаружив, от чего я могу воспрянуть, он понял бы и собственное устройство, и мог бы вернуть себе свой огонек. Но осталось слишком мало времени. Оно беспощадно к нам двоим. Я поддаюсь времени, а он пытается его расширить. Ему кажется, что скорость действий как—то влияет на его течение.

Он зовет меня на необычное свидание. Предлагает добавить немного экстрима к нашей невероятной скуке. Он готов платить за яркие впечатления. Прыжок с парашютом, полет в аэротрубе, нырнуть с аквалангом: все, что угодно, лишь бы не слышать равномерного шелеста песка в песочных часах. Я отказываюсь, он бесится. То кричит, то уговаривает, то саркастично покусывает меня едкими словами. Я молчу, только мое сердце то ускоряет, то замедляет свой бег.

Я молчу, и мне кажется, что еще один день, и передо мной откроются двери моей темницы. Я очень быстро забываю о том, что это будет лишь переводом в другую тюрьму. Возможно, в строгач.

Последняя неделя с трудом разделяется мной на отдельные эпизоды. Каждый день похож на другой. Если что—то мертво, то это не оживить искусственно. Тряси, не тряси, а керосин все равно иссякает. Если только вкрутить назад фитиль, чтобы сберечь его до лучших времен.

Я механически зачеркиваю клеточки календаря, осталась последняя встреча.

18

– Привет

– Привет

– Сегодня последний день

– Да

– Мне надо уехать. Поедешь со мной?

– Не знаю. А куда?

– Это больше двух часов. Срочно по работе

– Надо подумать

– Или встретимся после, уже ночью. Решай

– Я напишу

Какая—то внутренняя обреченность сменяется волнением. То, что казалось банальной формальностью, обрастает важностью. Я неожиданно для себя понимаю, что хочу поехать. Что мне проще смотреть за окно машины, чем в его пустые глаза. Но одновременно с этим желанием приходит и чувство опасности.

Давно и глубоко уснувший внутренний голос кричит: «Не делай этого!». Я наливаю себе кофе, рассматриваю трещины на чашке, и будто погружаюсь в ареол тепла и спокойствия, мне становится безопасно и беспросветно скучно. Я вздрагиваю и стряхиваю с себя морок. «Замолчи!», – отвечаю в глубь себя, и наблюдаю, как мои пальцы печатают: «во сколько и где встречаемся?»

Он приезжает за мной после работы. Хмурый и сосредоточенный, глубоко погруженный в себя. Бросает на меня короткий взгляд и делает жест в сторону пассажирского сидения. Очень быстро мы оказываемся за городом, я плохо ориентируюсь в окрестностях, и сейчас мне все равно, куда именно мы едем.

– Ты так и будешь молчать? – в его тоне много нетерпения и плохо сдерживаемого бешенства

– Не знаю. У меня пока нет слов

– Мы больше с тобой не увидимся. Я думаю никогда. Тебе это до лампочки?! Ты хорошо повеселилась?! Завтра закроешь эту историю, и устроишь себе новую четырехнедельную вечеринку??

– Возможно, – я говорю спокойным уверенным голосом, но внутри наполняюсь ужасом. Сейчас он выглядит не просто, как возмущенный человек, а как часть бушующей толпы при проигрыше любимой команды. Он выпаливает слова, будто стреляет ими в меня. Коротко и отрывисто. Скулы сживаются и его руки так сильно вцепились в руль, что костяшки пальцев успели побелеть.

– Ты думаешь, такое поведение может сойти с рук?! – теперь его слова сопровождаются рывками машины, его нога скачет по газу, вверх—вниз. Он будто не замечает ничего вокруг, срываясь на крик.

Я не могу вымолвить не слова. Мне хочется сказать, чтобы он остановил машину. Что я хочу выйти. Но мои губы не шевелятся, мои челюсти скованы ужасом, как судоходная северная река зимним льдом. Мне кажется, я совсем не дышу. И я не сижу в машине рядом с ним, а прыгнула в люк своего внутреннего ужаса.

***

Он был достаточно нелепым юношей. Так я запомнила его в нашу первую встречу. Но уже тогда я была кокеткой. И за любые крохи внимания, совершенно неважно от кого, готова была проявлять внимание сама. Я горделиво думаю, что до меня этого не делал никто. Что девушки его игнорировали, хотя, конечно, могу ошибаться.

Он ходил в черной «аляске», самой частой куртке той зимы, черной вязаной шапке, и был весь усеян прыщами. Он был непривлекателен. И совершенно не в моем вкусе. Но что—то привлекло меня, если я так хорошо помню эту встречу. Возможно, я устала от флирта, и мне хотелось просто быть самой собой. Это было возможно лишь с теми, кто мне не нравился. С ними мне не нужно было притворяться.

Как мы стали встречаться для меня сейчас неразрешимая загадка. Он просто стал приходить ко мне, а я готова была говорить с кем—угодно. Сейчас эти воспоминания угнетают и убивают меня. В попытке нравится всем я продала свою душу и обрекла себя на грандиозную боль, которая и сейчас переполняет меня.

Был сентябрь. Однажды, в конце школьной тетрадки он написал, что любит меня. Он был первый, возможно, даже единственный, кому я рассказала о попытке изнасилования. Почему—то я начала доверять ему. Похоже, я готова была доверять каждому, кто просто слушает меня. Слушать он умел. За этим я не замечала чего—то другого, его собственной нужды.

Я не помню не только нашего первого поцелуя, я не помню их вовсе. Секса я тоже почти не помню, хотя его было много, лишь некоторые эпизоды.

Нечто сексуальное пробивалось от него ко мне, когда мы пошли вдвоем на нашу новую квартиру. В тот вечер туда достаточно быстро пришел папа. Но я была готова только на поцелуи, это я точно понимаю. Бояться папе было нечего. Тогда нечего.

Вскоре папе стало не до контроля за мной. Умерла бабушка, его мама. И все началось…. Уже в день похорон, когда все уехали на кладбище, мы залезли вместе в квартиру с улицы, через балкон. Просто не было ключей, и идти было некуда. Делать тоже нечего.

Он полез мне под юбку. Я просто замерла, кровь во мне мгновенно превратилась в лед. Меня больше не было в моем теле, пока его пальцы довольно грубо и неотесанно шарили по мне. Мои губы скорее всего улыбались. Приклеенной кукольной улыбкой. А глаза? Если бы он заглянул в них, то возможно его бы засосало, и он бы не посмел. Но разве в глаза смотрят, когда охвачены вожделением?

Неужели он не понимал, что делает тогда? Важна ли была я, или просто превратилась в тело, пусть и остро желанное? Я не знаю. И не хочу знать.

Потом ему не нужно было ничего делать, я так боялась лишиться его, что готова была на все.

Так длилось 2 года. Я была податливой, а взамен требовала быть со мной, выбирать меня из всех, считать меня самой важной. Он этого не делал. Я закатывала истерики и бросалась на него. Иногда он отталкивал меня так, что я падала. Наверное, это нельзя назвать словом «бил».

Иногда он плакал. Он не мог со мной, но и без меня уже не мог. Я не знаю, чем именно он оказался ко мне прикованным. Я не верю в такую силу секса. Хотя почему бы и нет. С ним дружили многие, но я ни разу не видела, чтобы с ним кто—то флиртовал. И все равно я просто чудовищно его ревновала. К друзьям. К семье. К одноклассникам. Даже к учительнице. Он был моей собственностью, единственным человеком, который подтверждал мое существование. Он был миром, которого немыслимо было лишиться.

Через год он уехал учиться. Приезжал каждые выходные. Я жила от пятницы до воскресенья. И только.

Я сходила с ума. Медленно, но верно. Я жила двойной жизнью. При свете солнца – старательная и прилежная ученица престижной школы, при свете луны – распущенная девица с макияжем в стиле женщины—вамп, глушившая водку без закуски.

Мне нравились мальчики. Разные. Я очаровывалась и влюблялась. Днем. Пара парней даже пытались ухаживать за мной. Но я не их к себе подпускала ближе пионерского расстояния. Ночью я вновь становилась юной Лолитой. И в моих фантазиях даже дневные парни проделывали со мной все, что только могла создать моя больная фантазия после прочтения Эммануэль и Анжелики, маркизы ангелов. Но я не представляла себя рядом с другим мужчиной.

При этом мне нравился то один, то другой его друг. Одного он, по моей просьбе, даже попросил поцеловать меня. Я не помню, чем это кончилось… Я так хотела границы! Кулаком по столу, и: «Этого не будет пока ты моя девушка!» Но нет, они ломались, как семечки. Он был готов унижаться. Я чувствовала свою безграничную власть, а вместе с ней безграничную вину.

На самом деле с ним встречались двое: напуганная двухлетняя девочка и девушка, которая возомнила себя роковой женщиной. Глупышка!

В наших отношениях была какая—то особенная, мазохистическая близость. Только я могла причинять ему такую боль! Больше никому это не было позволено. Отыскивать самое больное место и втыкаться туда жалом, ядовитым жалом. Кайфовать от слабости. И тем самым привязываться еще сильнее, еще крепче.

Не помню, чтобы он ограничивал меня. Я сама это делала с собой достаточно эффективно. Он не ревновал меня. И доверял. А зря!

Однажды я приехала с подругой к нему в общежитие. И одурела от количества парней вокруг, меня буквально переполняла энергия, я летала от этого большого мира плоти и вожделенных взглядов. Я мгновенно приняла решение переехать, пойти учиться после 9 класса. Тогда я думала, что это потому, что я больше не могу без него. Скорее всего, я не могла быть дома, и только. Там было невыносимо, а меня манила жизнь. Тогда во мне ее было немало

Я начала жить ожиданием. Кажется, именно в этот год, у его одноклассницы убили парня. Нелепо зарезали при загадочных обстоятельствах. Жизнь в самом соку остановилась и у него, и у нее. Люди видели горе, боль. Люди сочувствовали. Я же среди всего этого замечала лишь внимание. К ней. Каждый старался уделить его хотя бы крупицу.

Как же, как же так случилось, что я настолько сильно нуждалась во внимании, что из этого могла желать смерти?! Я настолько порочна или попала в такие обстоятельства? Никто меня не убедит во втором! Никогда…. Я – просто исчадия ада. Я завидовала! Отчаянно завидовала. Тогда впервые появились эти мысли….

Сначала они просто отпрыгивали от меня будто мячики. Но тут, и он стал захаживать к ней. Вместо свидания, вместо безумного ада на двоих, мы играли счастливую неразлучную пару и шли к горюющей. Ей досталось еще и то внимание, которое принадлежало только мне! Дьявол захохотал внутри.

Он уезжал, а я представляла. Вот его убили, и меня утешают все все все, но особенно сильно его лучший друг. Он буквально не отходит от меня ни на шаг. Миллион внимания! И при всем при этом я свободна! Я вновь могу влюбляться без вины, я вновь могу ожить и быть хозяйкой себе самой. Расставание было непереносимо, а смерть казалась мне невозможной, а потому про нее было безопасно фантазировать.

Все шло по плану. Я, несмотря на давление учителей, которые ожидали от меня золотой медали, ушла из школы. Родители сдались. Когда я что—то решала, спорить со мной было бессмысленно и безнадежно.

Одна поездка, и меня приняли в колледж без экзаменов. Последнее лето не хотело сдавать свои бастионы. В июне он не вернулся, не выходил на связь, я провалилась в вечный ужас, ходила встречать каждую электричку. Его не было. Он приснился мне весь в синяках. Именно таким он и приехал на следующий день. Избитым. Злополучное лето.

Новая разлука. Меня отправили к бабушке. Не выдерживая разлуки, я закатила истерику. Не прошло и недели, как я вернулась. Но видеться все равно не получается. Я возвращаюсь, а он попадает в больницу с отравлением.

Выписывают его в подмастерья отцу. Он строит дом. Неважно, что еще совсем слаб. Дети должны помогать…

Мы буквально убегаем из дома. Все студенты приезжают 31 августа, мы 29 уже там. Нас не догонит! Никто! Теперь мы всегда будем вместе и скоро поженимся. Все предопределено. Неизменно. Расписано. Твердо гарантировано!

В общежитии я нелегально, родители поверили в сказку, в которой жить я буду у девушки его брата. Или сделали вид, что поверили. Разбираю сумки и обнаруживаю, что вместо куска сала из дома случайно захватила кусок курицы. Расстраиваюсь жутко, мне это кажется страшным. Минус один суп дома. Варю бульон. Кастрюлька с неснятой накипью отправляется на балкон, завтра можно сварить суп.

Ему нехорошо. И, кажется, поднимается температура. Он весь горит. Я понятия не имею, что делают в таких случаях, но в общежитии я нелегально. Выходить нельзя, назад можно не попасть. У меня даже документов с собой нет. Мне 15 лет, я в чужом незнакомом городе, в пустом мужском общежитии с внезапно заболевшим парнем. Конечно, мне страшно. В этом страхе единственное, что я могу делать – это замереть и стиснуть зубы. Будет новый день, и все пройдет.

Я знаю, что у него множественные ЧМТ, и одна из них получена недавно. Я знаю, что он ослаб после инфекционного заболевания и после стройки. Но мне сейчас где—то годик, не больше. Рядом никого. Ни души.

Мы ложимся спать. На разные ярусы двухъярусной кровати. Мечты о том, как мы наконец останемся наедине, нисколько не совпали с реальностью. И все—таки я забываюсь тревожным сном.

Я просыпаюсь от тряски. Просыпаюсь не до конца, мне сложно понять, где именно я нахожусь и что происходит. Какая—то моя часть продолжает спать, а другая не в силах игнорировать сигналы извне – встает. Он бормочет: «Перевернулся, врачи не заметили!» Много—много раз подряд. На какое—то мгновение мне кажется, что он упал с кровати, и именно потому не в себе. До этого я никогда не видела бредящих людей в сумеречном состоянии сознания.

У него безжизненные глаза, а его тело живет, раскачивается, бушует. Он сбрасывает на пол все мелкие предметы со всех поверхностей. Кассеты вылетают из подкассетников, все вокруг хрустит. Я все еще не могу до конца проснуться, уж очень это похоже на ночной кошмар!

Он рвется на балкон. Я не знаю зачем, но интуитивно я его обхватываю всем телом. Это наигранный сценарий. Много раз именно так он так уходил к друзьям, ибо пора, а я его не отпускала. Только теперь на кону не вечер, проведенный вместе, а что—то другое. Я не знаю, что. Но вцепляюсь крепко—крепко, изо всех сил.

Но он сильнее! Он намного сильнее! Сколько длилась эта борьба? Полчаса или 15 секунд? Уже не узнать. В какой—то момент «будь что будет» я отпускаю. На мгновение. Кажется, готовая снова вцепиться в любую секунду. Но этого мгновения оказывается достаточно, чтобы он оказался на балконе, схватился за железную палку, которая до сих пор торчит там из стены, оттолкнулся ногами и полетел! АААААААААААААА аааааааааааааааааааааааа