Однако Хэнри, смешав эту новую реальность с воспоминаниями о Куки, без лишних церемоний бросил все в царившей вокруг неразберихе, среди журналов и газет, вместе с галстуком, розовым бутоном и курительной трубкой.

Подобная беспорядочность ничуть его не тяготила. Напротив, он находил такой образ жизни наиболее для себя подходящим.

Однажды ночью молодому человеку во сне явился Куки: покойный протягивал ему большой художественный альбом. Указав на одну из репродукций, Куки спросил:

– Узнаешь эту картину?

– Кажется, это «Святое семейство» Рафаэля, – ответил, смешавшись, Хэнри. Ему показалось, что перед ним тот самый альбом, который он продал.

– Посмотри еще раз, внимательнее, – сказал Куки.

Тогда молодой человек снова взглянул на репродукцию. И увидел, что картина эта очень похожа на работу кисти Рафаэля, но производит странное впечатление, поскольку выписанное на ней лицо Мадонны напоминает лицо госпожи Сайки, а лицо Младенца напоминает лицо Кинуко. Когда же он захотел получше рассмотреть лица ангелов, Куки усмехнулся:

– Не понимаешь?

Хэнри открыл глаза. Среди вещей, в беспорядке сваленных у изголовья, лежал нарядный конверт – Хэнри уже видел такой раньше.

«Быть того не может. Должно быть, я еще сплю», – подумал он, но тут же поспешно вскрыл конверт и заглянул внутрь: стиль письма исключал двусмысленность. Адресату вменялось в обязанность выкупить обратно альбом с репродукциями картин Рафаэля. Вместе с письмом в конверт была вложена квитанция почтового денежного перевода.

Молодой человек, лежа в постели, снова закрыл глаза. Словно пытаясь убедить себя в том, что спит и это просто сон.

В тот же день после полудня Хэнри посетил дом Сайки, с собой он принес большой художественный альбом.

– Подумать только, вы специально принесли его сюда? Вам стоило оставить его у себя, – произнесла госпожа Сайки, однако сразу же взяла альбом в руки. Затем опустилась в плетеное кресло и принялась неспешно перелистывать страницу за страницей… как вдруг резким движением поднесла книгу к лицу. И кажется, принюхалась. – От нее немного пахнет табаком!

Хэнри удивленно посмотрел на женщину, он тут же вспомнил, что Куки был заядлым курильщиком. Ему бросилась в глаза невероятная, пугающая бледность дамы.

«В облике этой женщины есть что-то порочное», – подумал он.

В это время его позвала Кинуко:

– Не хотите взглянуть на сад?

Предположив, что госпожа Сайки желает теперь побыть одна, молодой человек прошел в тихий сад вслед за Кинуко.

Чем дальше вглубь сада уходила девушка, уводя за собой Хэнри, тем тяжелее ей становилось идти. Однако она даже не подумала о том, что причина кроется в следующем за ней молодом человеке. Кинуко нашла для себя простое объяснение, которое могло прийти на ум лишь юной барышне.

– Здесь лучше ступать осторожнее – вокруг высажены кусты диких роз! – предупредила она, оборачиваясь к Хэнри.

До поры цветения роз было еще далеко. А распознать розовые кусты по одним только листьям Хэнри не мог. Так что его походка тоже как-то незаметно сделалась неуверенной и неловкой.

С тех пор как Кинуко впервые повстречала Хэнри, сердце ее постепенно наполнялось смятением, хотя сама она этого абсолютно не сознавала. Впрочем, слова «с тех пор как повстречала Хэнри» не вполне верны. Пожалуй, лучше будет сказать: «С тех пор как умер Куки».

До того времени Кинуко, несмотря на то что ей уже исполнилось семнадцать, жила с оглядкой на авторитет давно почившего отца. И не проявляла ни малейшего желания блистать той же алмазной красотой, что и мать: она просто любовалась ею и любила ее.

Поначалу она лишь удивлялась тому, как глубоко переживает мать смерть Куки, но постепенно женская страсть матери пробудила внутри девушки нечто до той поры дремавшее. И тогда у Кинуко появился секрет. Понять его природу она даже не пыталась. Однако неосознанно все больше склонялась к тому, чтобы принять свойственный ее матери взгляд на вещи.

И в какой-то момент, глядя на мир глазами матери, девушка посмотрела в сторону Хэнри. Точнее, обратившегося в полную противоположность Куки, которого видела в юноше ее мать.

Правда, для самой Кинуко все это совершилось, можно сказать, незаметно.

Вскоре случилось так, что Хэнри пришел к ним, когда госпожи Сайки не было дома.

На лице Хэнри читалось некоторое замешательство, но, следуя приглашению Кинуко, он присел в гостиной.

К несчастью, шел дождь. Поэтому выйти в сад, как в прошлый раз, оказалось невозможно.

Они сидели друг против друга, но разговаривать им было особо не о чем, поэтому каждый из них гадал, не заскучал ли собеседник, и от этих мыслей сам начинал скучать.

Так они просидели вдвоем достаточно долго, погруженные в необъяснимо удушливое молчание.

Но при этом даже не заметили, как в комнате стемнело. Только обратив наконец внимание на то, что стало совсем темно, Хэнри, удивленный, откланялся.

Кинуко после показалось, что у нее немного болит голова. Девушка решила, что виной всему скука, одолевавшая ее во время визита Хэнри. На самом же деле недомогание ее было сродни той головной боли, что возникает, когда слишком долго находишься возле роз.

* * *

Первые приметы влюбленности проявились как в Кинуко, так и в Хэнри.

Однако Хэнри из-за своей безалаберной жизни ошибочно принял их за признаки обычной усталости и решил, что причина ее кроется в различии между твердостью характера дам и его собственным слабоволием. Вновь вспомнив прописную истину о том, что алмаз режет стекло, он счел для себя наилучшим поскорее отдалиться, пока ему не нанесли тех же ран, что и Куки. И в свойственной ему манере объяснил самому себе это так: «Смерть Куки стала той силой, что сблизила меня с женщинами дома Сайки, а теперь, напротив, удержит меня от них на расстоянии».

Следуя такому на удивление простому ходу мысли и постепенно отдаляясь от дам, Хэнри вознамерился вести уединенный образ жизни и вновь затворился в своем неприбранном жилище. Тогда-то в глубине его комнаты, за закрытыми дверями родилась настоящая душевная усталость. Но Хэнри, смешавший усталость истинную и мнимую, ждал лишь сигнала, который вывел бы его из этого состояния.

Всего один сигнал. И он пришел – его подали приятели Хэнри, до беспамятства увлеченные танцовщицами варьете.

Как-то вечером Хэнри стоял с друзьями в пропитанном кухонными запахами коридоре варьете перед гримерными комнатами и вместе со всеми поджидал танцовщиц.

Он сразу обратил внимание на одну из них.

Танцовщица была маленькой и не очень красивой. А еще невероятно уставшей после десятка исполненных за день танцев. От нее веяло отчаянием и одновременно безрассудным весельем – это и привлекло Хэнри. Он тоже решил держаться как можно бодрее, чтобы понравиться ей.

Однако веселье танцовщицы было не более чем хитрой уловкой. Она робела не меньше самого Хэнри. Просто робость ее была иного рода: девушка до того боялась обмануться, что спешила обмануть сама.

Желая завладеть сердцем Хэнри, она заигрывала со всеми остальными мужчинами. А чтобы удержать его возле себя, обнадежив, нарочно заставляла томиться в ожидании.

Один раз Хэнри попытался положить руку на плечо танцовщицы. Но она высвободилась, легко выскользнув из-под его руки. И, глядя на то, как румянец заливает лицо Хэнри, уверовала, что постепенно подчиняет его себе.

Но разве может долго продолжаться связь столь малодушных влюбленных?

В один из дней Хэнри сидел в парке у фонтана и поджидал танцовщицу. А она все не шла. Он привык к подобному, поэтому не слишком переживал. Но пока ждал, вспомнил вдруг о другой девушке, Кинуко. И представил себе: что, если бы он ждал теперь ее… Однако, поймав себя на этой нелепой мысли, тут же заключил, что просто пытается таким образом сбежать от страданий, которые испытывает нынче по вине танцовщицы.

Так случайно показалась на поверхности чистая любовь, что неуклонно росла и крепла, погребенная среди хаоса неустроенной жизни Хэнри. Но, оставшись незамеченной, вновь скрылась в глубине.

Что же до Кинуко, то поначалу она наблюдала за тем, как отдаляется Хэнри, с чувством некоторого облегчения. Но едва была пройдена известная черта, как процесс этот, напротив, стал для нее мучителен. Вот только сердце девушки было слишком непреклонно, чтобы она признала, что страдает из-за любви к Хэнри.

Госпожа Сайки со своей стороны полагала, что исчезновение Хэнри из их дома объясняется ее собственным упущением: видимо, она не давала ему удобных поводов для визита. Однако вдове было не столько радостно, сколько больно видеть юношу. Чем больше проходило времени со дня смерти Куки, тем искреннее вдова желала лишь одного – покоя. Поэтому, даже осознавая, что Хэнри постепенно отдаляется, она позволила событиям идти своим чередом.

Как-то утром мать и дочь совершали автомобильную прогулку по парку.

Они почти одновременно заметили Хэнри, который прохаживался у фонтана в компании какой-то маленькой женщины. Эта маленькая женщина, одетая в полосатое желто-черное пальто, чему-то весело смеялась. Шагавший рядом Хэнри задумчиво глядел под ноги.

– Ах! – тихонько вскрикнула в машине Кинуко.

Девушка сразу же подумала, что мать ее, возможно, не обратила на Хэнри и его спутницу внимания. И предпочла сделать вид, будто и сама их не заметила:

– Похоже, соринка в глаз попала…

Вдова тоже втайне понадеялась, что Кинуко не заметила пару у фонтана. И предположила, что дочери действительно что-то попало в глаз и она никого не видела.

– Ты меня напугала, – проговорила вдова, пряча побледневшее лицо.

* * *

Однако за возникшей недосказанностью потянулся шлейф последствий.

После того случая Кинуко стала чаще выходить на прогулку в город одна. Она посчитала, что гнетущая тоска на сердце объясняется недостатком движения. Ею руководило желание остаться в полном одиночестве, освободившись даже от матери, а еще – мысль о том, что, пока она гуляет, ей, возможно, удастся вновь случайно повстречаться с Хэнри, хотя в этом она ни за что себе не призналась бы.

В своем воображении девушка, словно неумелый фотограф-ретушер, подправляла образы Хэнри и той, что была, вероятно, его возлюбленной. Ее стараниями заурядная маленькая танцовщица превращалась в благородную юную леди из высшего общества – такую же, какой была сама Кинуко.

Эти двое вызывали у девушки непередаваемое чувство горечи. Но она, естественно, не подозревала о том, что ревнует Хэнри. Ведь ей становилось так же горько, стоило завидеть любую другую пару примерно тех же лет. Поэтому она верила, что испытывает горестные чувства по отношению ко всем влюбленным мира. Хотя в действительности при взгляде на любые другие пары она просто невольно вспоминала о Хэнри и его спутнице…

Девушка разглядывала на ходу свое отражение в витринах магазинов. Сравнивала себя с другими людьми – с теми парами, мимо которых проходила. Время от времени ее отражение странным образом кривило лицо. Однако девушка списывала все на изъяны в стеклах.

Однажды, возвратившись домой после очередной прогулки, Кинуко обнаружила в передней мужские ботинки и шляпу, которые уже где-то когда-то видела. Сказать точно, чьи это вещи, она не могла и потому почувствовала смутное беспокойство.

Гадая, кто пожаловал к ним с визитом, девушка подошла к гостиной: оттуда доносился напоминающий дребезжание разбитой гитары голос.

Голос принадлежал мужчине по имени Сиба.

Вспомнилось, что человек этот – самый настоящий настенный цветок: «На балу нередко встречаются тихони, которые не танцуют и просто подпирают стенки, будто приклеенные. По-английски их так и называют: wall flower…^[28] Именно такова жизненная философия Сибы». Осознав, что слова эти когда-то произнес Хэнри, девушка вдруг подумала о молодом человеке…

Когда она вошла в гостиную, Сиба поспешно оборвал свою речь. Но тут же обратился к девушке, проговорив своим обычным, звучащим точно разбитая гитара голосом:

– А мы только что за глаза ругали Хэнри! Он в последнее время совершенно отбился от рук. Связался с какой-то дешевой танцоркой…

– Ах, что вы говорите! Вот как?

Едва услышав это, Кинуко светло улыбнулась. По-настоящему радостно. А затем, сияя, призналась себе, что на самом деле давно уже так искренне не улыбалась.

Чтобы пробудить розу от долгого сна, оказалось достаточно одного-единственного слова. Это слово было «танцорка». «Так вот что за женщину я видела вместе с Хэнри! – подумала девушка. – А я-то полагала, что это кто-то равный мне по положению, другого на ум не приходило. Я думала, только равный может составить Хэнри пару… Значит, вот как! Конечно, Хэнри едва ли питает любовь к подобной женщине. Должно быть, объектом его чувств являюсь все-таки я. Но он, наверное, считает, что я его не люблю, поэтому намеренно от меня отдаляется. И живет теперь с этой танцовщицей только потому, что пытается обмануть собственные чувства. Хотя женщина эта совсем ему не подходит…»

Это были самонадеянные рассуждения, в целом свойственные юным девицам. А собственную пристрастность юные девицы в подобных расчетах, как правило, не учитывают. Не стала этого делать и Кинуко.

* * *

Девушка постоянно чего-то ждала: то она выходила в прихожую, поскольку ей мерещилось, что в дверь позвонили, хотя звонок молчал; то ее посещала мысль, что звонок сломался и потому его не слышно.

Иногда она вдруг задумывалась: «Может быть, я жду Хэнри?» Но подобные мысли немедленно соскальзывали с непроницаемых покровов ее сердца.

В один из вечеров звонок прозвенел… Однако девушка – даже узнав, что визит им нанес Хэнри, – далеко не сразу вышла из своей комнаты.

Когда же она появилась наконец в гостиной, Хэнри, бледный и с растрепанными волосами – видимо, он шел с непокрытой головой, – бросил в ее сторону быстрый внимательный взгляд и, ограничившись этим, больше к ней не оборачивался.