Глава 3

После встречи с Антоном Маша вернулась домой. Их с Сашей двухуровневая квартира в элитной одноподъездной четырехэтажке – подарок ее отца на свадьбу – холодно встретила хозяйку. Маша забыла закрыть окно на кухне, где при составлении протокола много курили. Уличный морозный воздух, пробравшись внутрь помещения, не только напрочь уничтожил запах табачного дыма, но и вытравил все обитавшее в нем тепло.

Захлопнув окно, Маша разделась и пошла в душ. Ей хотелось смыть с себя впечатления последних нескольких часов жизни. А еще хотелось ясности. В стаканчике на раковине Маша увидела Сашину дорогую черную зубную щетку.

«Щетка в деловом костюме настраивает на рабочий лад», – шутил он, выбирая именно ее в специализированном стоматологическом магазине.

– А вечером или в выходной день на что она тебя настраивает? – интересовалась Маша.

Саша, чуть задумавшись, отвечал с улыбкой:

– Напоминает о том, что я самый топовый менеджер самой крутой государственной корпорации.

Им было весело тогда.

«Как он сейчас? Что с ним?» – пронеслось у Маши в голове.

Ее знобило то ли от волнения, то ли от выстуженной квартиры.

Приняв душ, Маша попыталась собрать и как-то упорядочить хаотично рассыпающиеся вопросы. Антон сказал, что позвонит, как только что-то узнает. Когда это будет? Сколько ему понадобится времени? И что мне делать все это время? Как там Саша? Дают ли ему что-нибудь поесть? Знает ли о произошедшем Иваныч?

Маша еще раз набрала его номер – абонент, как и прежде, был недоступен.

Черт! Как мне сообщить ему о Саше? Может, на рабочий телефон позвонить?

Маша принялась искать в интернете контакты клуба «Витязь». Нашла, позвонила. Трубку никто не брал.

«Вымерли они там, что ли?» – про себя выругалась Маша.

Слушая в трубке гудки, она вспомнила довольных ребят из Сашиной команды, которые всего три дня назад вернулись с международных соревнований. Она встретила их в аэропорту. Шумной толпой пейнтбольная команда вывалилась к ожидавшим их родственникам и друзьям; были даже репортеры. Все радовались, обнимались, звучали поздравления. Ребята позировали перед фотокамерами, выкрикивая какие-то командные кричалки. Они вернулись победителями и не скрывали своих эмоций. Иваныч, распираемый гордостью, раздавал интервью, поглядывая на команду…

И где он теперь, когда он так нужен?

Маша отложила телефон.

Если Полковник бросил трубку и не стал со мной разговаривать, я, наверное, не могу по этому поводу позвонить отцу? Но я могу заехать к нему вечером, когда он вернется с работы. Да, могу навестить его. Ок, я так и сделаю. Иначе я сойду с ума.

Решение было принято.

Побродив по пустой квартире, затоптанной грязной обувью, залапанной чужими руками, Маша решила не вызывать клининговую службу, а отмыть все самой, чтобы освободить голову от навязчивых и тревожных мыслей.

* * *

Отец Маши – Судья Высшего суда Государства – в последние несколько лет проживал в загородном доме, недалеко от Города. Если ехать по выделенной для спецтранспорта полосе, дорога занимала всего пятнадцать минут. Маша, сев в машину, прижала к лобовому стеклу пластиковую карточку для считывания ее статуса «близкой родственницы особого государственного субъекта», позволяющую пользоваться спецтрассой.

Добралась быстро. Въехала в поселок, минуя двойной кордон охраны, и медленно подкатила к глухим воротам отцовского дома. Весь поселок был ярко освещен. Вокруг стеклянных, зажатых в чугунные плафоны, фонарей медленно и лениво вальсировали снежинки. Вдалеке лаяла собака. Со стороны детской площадки доносился плач ребенка. За соседским забором, видимо, чистили снег: был слышен глухой скрежет лопаты. Все это Маша успела уловить, пока ждала ответного «колокольчика», сообщающего об открытии калитки. Она волновалась и пыталась, как учат психологи, сосредоточиться на окружающих ее конкретных предметах и звуках.

Калитка щелкнула металлическим замком и открылась. Маша прошла на участок.

Прямо на дорожке стоял дом с высоким крыльцом и колоннами, увитыми новогодними гирляндами, излучающими теплый свет. Входная дверь перед Машей распахнулась и на пороге возникла прислуга, отец обращался к ней исключительно по имени-отчеству – Алевтина Петровна.

Отец был дома, в своем кабинете. Маша вбежала на второй этаж, поскреблась в дверь и, услышав родное «Входи, милая», вошла. Он поднялся ей навстречу из-за большого стола, заваленного бумагами, среди которых стоял открытый ноутбук. Массивная мраморная пепельница была заполнена окурками.

Отец Маши, одетый в хлопковые брюки спортивного кроя и синее поло, выглядел, как всегда, безупречно. Худощавый, немного сутулый, с аккуратно зачесанными назад седыми волосами. Его почтенный возраст выдавали многочисленные морщины на лице, пальцы с узловатыми суставами, чуть замедленные движения и низкий с хрипотцой голос.

Маша была поздним ребенком. В детстве отец ее баловал, возможно, компенсируя таким образом недостаток личного общения. Он много работал, часто возвращался за полночь, когда дочь уже спала. На следующее утро на тумбочке возле своей кроватки Маша обязательно находила какие-то мелочи: мыльные пузыри, шоколадку, пушистый брелок, позже стали появляться косметика и живые цветы. Потом Маша узнала, что все эти отцовские подарки закупались Алевтиной Петровной, которая жила в их семье и работала няней, поваром, помощницей по хозяйству, а после переезда отца в загородный дом стала полноправной домоправительницей.

Отец сделал блестящую, как Маше казалось, карьеру. Начав со следователя, продолжив помощником прокурора, он довольно быстро получил должность судьи в небольшом суде, защитил диссертацию, и, двигаясь поступательно по карьерной лестнице, был назначен Судьей Высшего суда Государства.

Насколько Маша могла вспомнить, отец всегда имел дорогие машины, часы, костюмы и прочие статусные вещи. То время, когда, с его слов, он перебивался макаронами и консервами, ходил в единственном пиджаке, затертом на локтях до дыр, Маша не застала и, находясь в атмосфере роскоши, с трудом верила в рассказы о тяжелой юности.

Именно отец настоял на том, чтобы Маша поступила на юридический факультет и получила диплом юриста. Он хотел, чтобы она продолжила профессиональную династию. После окончания школы Машу совершенно не тревожили мысли о ее будущем, она не имела четкого понимания, кем бы хотела работать и чем заниматься, поэтому согласилась с мнением отца, тем более что ей было гарантировано поступление в самый лучший университет. Учеба не тяготила. Маша успевала все: сдавать зачеты и экзамены, заниматься спортом и танцами, тусить в ночных клубах, участвовать в немыслимых проектах по спасению редких видов животных, путешествовать по миру. Она всегда была легкой на подъем, увлекающейся и жизнерадостной.

На последних курсах университета, после прохождения практики в прокуратуре и в учреждениях, оказывающих бесплатную юридическую помощь, Маша начала понимать, что в действительности система по защите прав граждан в Государстве устроена крайне неэффективно. Она столкнулась с безразличием и каким-то формалистским подходом должностных лиц, прямой обязанностью которых был надзор за соблюдением законов, к их непосредственной работе. Складывалось ощущение, что чиновники руководствуются не законами, а иными, негласными правилами учреждения, в котором царила практика отписок, пересылок жалоб по инстанциям без решения их по существу. Какие-то бесчисленные отчеты, бесконечные совещания. Важнейшим критерием эффективности считалось соблюдение сроков и процедур. Требовалось зарегистрировать обращение заявителя, присвоить ему номер, передать на рассмотрение руководителю, получить от него визу о том, кто будет исполнителем, потом передать исполнителю, который и направит заявителю ответ в установленный срок. Ответ дан. Вот бумажка. Вот исходящий номер. А в ответе, кроме фразы о том, что ваше обращение рассмотрено и передано для принятия решения в орган, действия которого вы обжалуете, более ничего. Зато в установленный срок.

Адресованные отцу вопросы об ущербности и нежизнеспособности существующих механизмов защиты прав людей не находили прямых ответов, утопая каждый раз в витиеватых и довольно пространных рассуждениях о несовершенстве мира.

По окончании университета Маша точно знала, что юриспруденцией она заниматься не будет. И несмотря на возражения и даже гнев отца, Маша, получив диплом, тут же подала документы на факультет дизайна.

«Хочу создавать красоту!» – так она объяснила свое решение и с головой ушла в мир художественных образов и творческих абстракций.

* * *

– Привет, милая! – отец крепко прижал Машу к себе. От него исходил теплый, едва уловимый запах подаренного дочерью парфюма. Она невольно улыбнулась, было приятно, что отцу пришелся по душе ее выбор.

– Почему без звонка? Что-то случилось? Ты одна? – отец сыпал вопросами.

– Да, я одна. Именно поэтому без звонка. Хотела поговорить без свидетелей.

Отец поднял брови, отстранил Машу на расстояние вытянутых рук и заглянул ей в глаза:

– С мужем поссорилась?

– Ну, как сказать, – замялась Маша. – Давай выйдем на улицу?

– Давай. Вот только переоденусь.

Медленно прогуливаясь по очищенным от снега дорожкам, Маша рассказала отцу об утреннем происшествии, сообщила о звонке Полковнику и встрече с Антоном. Отец задавал уточняющие вопросы по формулировкам того подозрения, которое фигурировало в постановлении на обыск, по изъятым вещам и документам, не упустил возможности упрекнуть Сашу за его беспечность и отсутствие серьезного подхода к жизни – в выражениях отца это звучало как «мажорство». Он хмурился, поджимал губы, несколько раз принимался стряхивать с Машиной куртки снежинки, выкурил пару сигарет. Было похоже, что он нервничает, но старается не подавать виду.

– Я правильно понял, что тебе не звонил ни Саша, ни кто-либо из официальных лиц?

– Не звонили. А должны были?

– Должен – не обязан, – усмехнулся отец. – Поговорка есть такая.

Он остановился и повернулся к Маше лицом.

– Если это обвинение против государственной безопасности, то ни адвоката, ни свиданий у него еще долго не будет. Но тебя должны уведомить, по какому обвинению он задержан и где содержится, а также взять подписку о неразглашении сведений, имеющих отношение к расследованию. После этого общаться по поводу Сашиного дела мы с тобой формально больше не сможем. А пока, Маш, не суетись и не привлекай к себе внимание.

Отец приобнял дочь за плечи, прижал к себе. Его голос звучал тихо и спокойно:

– Ему понадобятся теплые вещи, трусы, носки, зубная щетка. С этим, я надеюсь, справишься. Собери сумку, и как только будет понятно, где он содержится, передачу я организую. Ничего не могу тебе пообещать… Будь аккуратнее, сейчас особенно.

Маша отстранилась от отца и спросила:

– Ты же понимаешь, что все это обвинение – бред. Ты это понимаешь?!

– Возможно, ты права. Скорее всего, ты действительно права. Но нельзя исключать, что…

– В смысле?! – Маша вскрикнула. – Исключать что?! Отец, ты прекрасно знаешь Сашу! Какое свержение власти?! Да он мухи не обидит!

– Тише, милая, тише, – ласково попросил отец.

Маша перешла на шепот:

– Объясни мне, как такое возможно? Среди ночи человека вытаскивают из постели, обвиняют не пойми в чем, увозят в наручниках неизвестно куда, не пускают к нему адвоката. А я вместо того, чтобы его защищать и действовать, должна просто тихо сидеть и ждать? И чего ждать? Приговора?! Расстрела?!

Маша больше не могла сдерживать себя, по ее щекам потекли слезы. Она, всхлипывая, уткнулась в плечо отца. Он снял перчатку и погладил ее по голове как в детстве.

– Милая, все, что я могу тебе сказать, вряд ли тебе понравится. Сейчас тебе нужно просто успокоиться. Я постараюсь что-то выяснить, и уже тогда мы сможем принимать какие-то решения.

Они вернулись в дом, такой нарядный и ярко подсвеченный гирляндами, теплый и уютный, как будто застывший в ожидании праздника. Маша вдруг почувствовала злость на этот вычурный комфорт и на всю торжественную атмосферу отцовского дома.

Тогда, когда Саша в тюрьме…

Она отказалась остаться на ужин. Отец передал ей корзинку, заполненную контейнерами с домашними вкусностями, приготовленными Алевтиной Петровной, и чмокнул в лоб, изображая подобие улыбки.

Маша шла к машине и беззвучно плакала. Ее мир рушился, а она была просто наблюдателем.

Проводив дочь, Судья Высшего суда поднялся к себе в кабинет. Он действительно нервничал, ощущая какой-то неприятный холодок, пробежавший по спине, а щеки, наоборот, горели огнем. Закурил. И несмотря на то, что он был практически уверен в своей безупречности – слишком долго находился в системе, стал перебирать бумаги в нижнем ящике стола, закрывающемся на ключ. Какие-то из них разорвал, сложил в предварительно очищенную от окурков пепельницу и поджег. С особой внимательностью осмотрел содержимое сейфа и, оставшись удовлетворенным, вернулся к столу. Там среди документов он отыскал маленький невзрачный кнопочный телефон, набрал номер и после формального приветствия попросил о встрече завтра утром, до работы.

Судья погасил свет, подошел к окну и, чуть приоткрыв его, запустил в кабинет свежий воздух. Он размышлял: «В последние дни активизировались негласные проверки среди судейских. Отдел кадров направил в СТОЗА запрошенные сведения о родственниках судей, их доходах и имуществе. Какая-то очередная чистка рядов? Сейчас никто не захочет высовываться и подставляться, дабы не привлекать к себе внимание и быть обвиненным в пособничестве».

Из окна кабинета был виден темный лес, из общей картины выбивались только отдельные верхушки сосен. Они заметно раскачивались из стороны в сторону, стремясь каждый раз, как только стихали порывы ветра, вернуться в строго вертикальное положение.

«Эти деревья крепкие, но гибкие. Подставляя стихии свою крону, они сохраняют корни. А корни – это то, что позволит выжить после любой бури», – подумал Судья.

Вернувшись к столу, он аккуратно сложил бумаги и папки, вытряхнул пепельницу и выключил ноутбук. Сел в кожаное кресло и развернувшись к окну, откинулся на высокую спинку.

Маша, безусловно, права, задавая вопросы о том, как такое возможно. Но такова реальность. Да, такое возможно.

На совещании Высшего суда Государства какой-то высокий чин из СТОЗА в очередной раз решительно требовал искоренить волокиту по уголовным делам, связанным с безопасностью Государства, усилить контроль за сроками рассмотрения дел нижестоящими судами, исключить возможность уклонения преступников от ответственности вследствие каких-то формальных нарушений, допущенных при расследовании. Но за последние три года судебный процесс и так максимально упростился, что было предопределено духом Концепции безопасности.

По делам, расследуемым СТОЗА, приговоры выносятся быстро и по одному шаблону, если судебное разбирательство происходит без присяжных. Когда дела слушаются с участием присяжных заседателей, процесс растягивается во времени, но результат тоже всегда предсказуем. Судьи от народа все еще помнят ужасы терактов, волной накрывших Государство, и, воспринимая СТОЗА как подлинных защитников безопасности, не хотят сомневаться в выполненной ею работе, приведшей на скамью подсудимых тех, кто посягал на всеобщее благополучие.

Суд фактически превратился в простого оформителя бумаги, именуемой приговором.

Я, судья, лишен не только возможности усомниться в представленных СТОЗА материалах, но и в праве мыслить, анализируя и сопоставляя доказательства, и давать им оценку иную, чем та, которая изложена прокурором в обвинительном заключении.

Я стал простым оформителем… Да уж, высшая канцелярская должность в государственном конвейере искалеченных судеб…

Уфф, что за мысли?

Судья тряхнул головой и, закрыв окно, вышел из кабинета.