Глава 9

На новогодние праздники Антон заказал тур в один из регионов Государства. При заполнении анкеты указал: рекомендован горный воздух в связи с наличием легочного заболевания.

По прилете он разместился в санатории и, не теряя попусту время, направился к дежурившим у входа таксистам. Антону нужен был внедорожник в аренду на пару дней.

– А тебе куда надо-то? – развязно поинтересовался хмурый мужик в надвинутой на глаза вязаной шапке.

– Да так, хочу покататься, подышать воздухом. Ну, может, за перевал сгонять.

– Так там же нет туристических объектов. Ты что там делать-то будешь?

– Говорю же, посмотреть хочу, подышать. Первый раз в горы попал.

– Тебе тогда местный сопровождающий нужен, иначе оттуда можешь и не выбраться. Там нет ни связи, ни электричества, изредка можешь наткнуться на домики пастухов.

– Спасибо за беспокойство, но я разберусь. Машину сможешь найти?

– Да, найду, найду. Не суетись.

На следующий день, ближе к вечеру, Антон оплатил аренду видавшего виды внедорожника, получил ключи и ранним утром отправился в горы. Облака, накрывшие долину, постепенно расступались. Показалось голубое небо. На белых склонах гор, освещенных солнечными лучами, проступали неровные пятна хвойной растительности. Чем выше Антон поднимался, тем более насыщенными и яркими становились цвета. Снег был не просто белым. Он искрился, мигая то там, то здесь разноцветными вспышками.

Антон надел солнцезащитные очки. Миновав перевал, он съехал с идущей вдоль обрыва дороги и вышел из машины. Глубоко, всей грудью вдохнул морозный воздух. Вокруг не было ни души. Перед ним открывался вид на долину. От бескрайности пространства захватывало дух. Облака, цепляясь за горные вершины, парили на уровне глаз. Где-то далеко внизу можно было разглядеть редкие постройки с белесыми крышами, сквозь дымку различалась тонкая, как будто нарисованная, нитка дороги. Антон прислонился к машине и закрыл глаза. Прислушался. Ему показалось, что он слышит тишину. Она обволакивала его и кружила голову. Она нашептывала что-то мягкое, а потом отступала и рассыпалась, просачиваясь сквозь мельчайшие клетки мозга, оставляя при этом едва уловимое ощущение необыкновенной легкости.

Антон открыл глаза и глубоко вдохнул. Ему хотелось вместить в себя, подольше сохранить это необычное состояние, но нужно было двигаться дальше. Он достал из кармана телефон. Мобильная связь и интернет отсутствовали. Антон развернул бумажный атлас горного района, сверился.

К полудню он добрался до одиноко стоящего каменного дома в окружении высоких сосен. Рядом за сеткой-рабицей располагались хозяйственные постройки, к которым вела выложенная камнями дорожка.

Антон постучал в дверь. Никто не отрыл.

– Есть кто? – спросил он громко и еще раз с силой постучал.

Откуда-то сбоку послышался шум, и из стоящего чуть поодаль строения, напоминающего сарай, появился высокий мужчина в черной шапке и ярко-желтой расстегнутой безрукавке. Антон вглядывался в его лицо, пытаясь отыскать знакомые по фотографиям из интернета черты известного столичного Адвоката. Мешала борода. Стоящий перед ним немолодой мужчина с раскрасневшимся обветренным лицом, некогда гладко выбритый и представительный, сейчас походил на деревенщину. Его руки, высовывающиеся из закатанных по локоть рукавов байковой рубахи, были перепачканными чем-то черным. Он медленно приближался, вытирая ладони о замусоленную ветошь, извлеченную из кармана штанов.

– Вы Адвокат? Я Антон из Города, мы с вами разговаривали, – Антон протянул руку для приветствия. – День добрый.

– Добрый, добрый. Быстро вы. Как добрались?

Адвокат толкнул дверь в дом, приглашая Антона.

– Все в порядке, спасибо.

Антон вошел и огляделся. Хозяин переобулся в меховые чуни и выдал Антону домашние тапки.

– Проходите. Здесь можно помыть руки, – он указал на умывальник. – Мы с вами раньше не встречались?

– Вряд ли. В прошлой жизни я был простым опером в наркоконтроле. Потом четыре года был обычным зэком. Сейчас посредственный слесарь в небольшом автосервисе.

– Вы работали под руководством Полковника?

– Так точно, в его управлении.

– За что сидели?

– За дело, – не задумываясь сказал Антон и тут же, смутившись, решил добавить: – Злоупотребление должностными полномочиями, служебный подлог, если официально. А если по правде, то мне в какой-то момент дико разонравилась служба, а система никогда не поощряла вольнодумцев, поэтому отплатила по полной. Но я без претензий. Все заслуженно.

Антон замолчал, ожидая следующих вопросов насчет себя. Но Адвокат, тщательно вымыв руки, спросил:

– Чем могу быть полезен?

– Я прошу вас заняться защитой парня, арестованного по подозрению в совершении преступления против безопасности Государства.

Адвокат усмехнулся:

– Я уже несколько лет не слышал этих слов. Какой я защитник? Вы же сами видите, как далеко я от этого всего забрался. Я больше не занимаюсь адвокатской практикой.

– Да, мне Полковник сказал. Но все же я хотел лично с вами поговорить. Возможно, в моем случае вы бы сделали исключение, – запинаясь начал Антон, но Адвокат его оборвал:

– Не теряйте времени, молодой человек. Я не хочу показаться невежливым, но мне не интересно ничего из того, что вы мне хотите рассказать.

– Ясно… – Антон замолчал, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу. – Тем не менее, я так долго к вам добирался, и сейчас как-то глупо мне просто взять и уйти. Даже если я покажусь вам навязчивым, я все же попрошу вас меня выслушать. Это касается дела «Витязей», сейчас только об этом все говорят и пишут.

* * *

Антон, сидя за столом напротив Адвоката, рассказал то немногое, что ему было известно по Сашиному делу. Адвокат не прерывал, не задавал вопросов, лишь пару раз что-то быстро записал на оборотной стороне какой-то квитанции, извлеченной из-под пыльной рамки с фотографией водопада. Когда Антон закончил, Адвокат встал, подошел к двухкомфорочной плите, включил газ и поставил на огонь металлический красный чайник в белый горошек. Вернувшись за стол, он стал задумчиво поглаживать свою бороду. Антон затаил дыхание и ждал, боясь помешать раздумьям Адвоката. Чайник вскоре зашумел и стал обрывочно повизгивать, а потом разразился настойчивым свистом.

«Это из прошлой жизни. У бабушки такой был», – подумал Антон.

Адвокат тем временем поставил на стол две чашки с чаем и пиалу с медом.

– Угощайтесь. Такого меда вы точно никогда в жизни не пробовали. Только не спешите его глотать, дождитесь, когда он растечется по языку. Если в этот момент вы закроете глаза, прижмете язык к верхнему небу и медленно покатаете его вперед-назад, то сможете почувствовать аромат горных цветов, а потом ощутите растворенную в сладости, едва уловимую горчинку. Пробуйте, – он пододвинул к Антону пиалу с янтарного цвета содержимым.

Сам он сделал маленький глоток и задумчиво спросил:

– Знаете, почему я сюда переехал?

Антон отрицательно покачал головой.

– Здесь можно быть собой. Это первое. И второе, здесь не нужно бояться… м-м-м… людей. Когда большая часть населения, испытывая ужас от произошедших терактов, поддержала введение чрезвычайных мер и одобрила предпринимаемые, якобы в их интересах, шаги по ограничению прав и свобод, я принял решение уехать. Глядя на обнародованные цифры поддержки Концепции безопасности, я почувствовал настоящий страх за свою жизнь. Я это очень хорошо помню. Когда объявили результаты, я, сидя у себя в конторе, буквально задохнулся от беспомощности. «Ну как же так?!» – вопрошал я беззвучно и обреченно. «Слепцы! Глупцы!» – я злился и неистово обвинял народ в тупости и невежестве. Это были эмоции.

Конечно, головой я понимал, что люди, будучи напуганными, действуют не разумно, а инстинктивно, в сложившихся обстоятельствах им хотелось спокойствия и безопасности, и их меньше всего волновали абстрактные категории неотчуждаемости их личных прав. Если Основной закон гарантирует право на жизнь, то почему их жизни обрываются массовыми терактами? Если Основной закон гарантирует право на свободное перемещение, то почему они вынуждены сидеть дома, опасаясь взрывов? Они безоговорочно отказались от претензий на свое личное пространство, тайну частной жизни во имя обещанной безопасности.

Но лично я не мог дальше оставаться в этой новой, очерченной флажками реальности. Для меня очевидна истинность утверждения о том, что никакие цели высшего общественного блага не могут достигаться за счет чрезмерного ограничения прав отдельной личности. Я убежден, что рано или поздно наступит день, когда люди начнут это понимать. А понимать они это начнут тогда, когда окажется, что государственные органы и службы, отвечающие за безопасность, не будучи поставленными под контроль общества, обладая массой специальных полномочий, позволяющих отступать от установленных правил в угоду обеспечения высшей ценности, сами превратились в угрозу для каждого члена общества.

Размышляя тут, на природе, – Адвокат откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и чуть улыбнулся, – я пришел к следующему умозаключению. Причиной того, почему так много людей готово принести свои права и свободы в жертву безопасности, является вовсе не невежество, как мне раньше казалось. Хотя и его я полностью не списываю. Я думаю, все дело в спокойствии. Такой ценой каждый стремится купить себе уверенность в том, что его жизнь или жизнь его близких не будет разрушена из-за терактов, взрывов, расстрелов. Люди не хотят умирать или страдать из-за чьих-то разборок, амбиций, обид. Они просто хотят жить. И их нельзя за это осуждать. Это естественное желание любого человека. И тогда люди сознательно отказываются от части своих свобод, замещая эту часть ощущением защищенности. В таком случае им куда легче свалить ответственность на правительство или соседа, природные явления или сложившиеся обстоятельства, и тем самым даже тогда, когда они окажутся жертвой, у них будет право требовать сатисфакции: если не защитили, то возместите, компенсируйте, восстановите утраченное ощущение защищенности.

Оглянитесь вокруг, послушайте людей в метро или в очереди в поликлинике. Они же просто жаждут патернализма. Они готовы подчиняться Государству в обмен на обещание заботиться о них и удовлетворить их основные, базовые потребности, в том числе и в безопасности. Для того чтобы не лишиться государственной опеки, они становятся лояльными и послушными. Они привыкают рассчитывать не на свои силы, а на помощь со стороны Государства. И даже тогда, когда они не получают заявленных благ, они ведут себя как малые дети. То есть что делают? Начинают жаловаться на конкретного чиновника Пупыркина в надежде, что их обидчик будет наказан. И Пупыркина этого, скорее всего, действительно накажут, чтобы выполнить этот примитивный общественный запрос. Потом назначат нового чиновника, которого в случае необходимости можно будет также легко уволить. И так до бесконечности. Желающих занимать государственные должности у нас всегда было с избытком.

Я, впрочем, отвлекся. Так вот, жаловаться, судить и критиковать всегда проще, чем что-либо делать самому для изменения ситуации.

Делать самому – это самостоятельность. А самостоятельность – это ответственность. Это позиция свободного, уверенного в себе индивида. Но если человека с самого детства убеждают в том, что Государству виднее как для него будет лучше и правильнее, то он рано или поздно теряет инициативность, перестает мыслить критически. Человек начинает отождествлять себя с массой и занимать позицию пассивного выжидания. Плохое настоящее, к которому он уже как-то приспособился, приобрел необходимый для выживания опыт, а иногда даже научился получать удовольствие от такого существования, представляется несравнимо лучшим, комфортным и безопасным, чем непредсказуемые результаты от самостоятельно принятых решений.

Почему ни у кого не возникает вопроса о том, что мы уже многим пожертвовали ради безопасности, но преступления все равно совершаются, и кто-то всегда страдает. Может быть, дело вовсе не в том, что у правоохранительных служб мало полномочий? Может, у этого явления иные причины? Отказываясь от свободы быть человеком мыслящим, люди начинают жить верой в чудо. Может быть, не стоит с такой легкостью доверяться громким лозунгам и невыполнимым обещаниям? Может быть, нужно вспомнить о том, что общество – это не стадо баранов, которые по воле пастуха пасутся на лужайке, огороженной проволокой, и возвращаются на ночлег в загон, своевременно получают ветеринарную помощь и подставляют бока под стрижку, а в положенное время – отправляются на убой?

Безопасность барана до поры до времени, конечно же, обеспечена пастухом-хозяином и его собаками. Он заинтересован в том, чтобы баран ел и пил, набирал вес, отращивал шерсть, спаривался и давал потомство. Это тем не менее не исключает того, что баран будет укушен каким-то насекомым, простудится или его съедят волки. В остальном именно пастух имеет неограниченную власть над жизнью барана, поскольку только от его воли и желания зависит, когда закончится жизнь барана, до этого тщательно оберегаемая. В конечном счете, как мне видится, именно пастух представляет для безопасности барана наибольшую угрозу, но баран-то этого не понимает, потому что он баран.

При этом, заметьте, баран, живущий на воле, имеет ровно такие же внешние угрозы жизни, что и домашний баран, в том числе его может убить охотник, пожелавший порадовать себя шашлычком или просто забавы ради. Вот и люди, стремясь обезопасить себя от случайных угроз, меняют свою свободу на загон и прививки. Им просто в какой-то момент кажется, что так спокойнее и безопаснее. Им так проще жить, они не принимают самостоятельных решений и не несут ответственности за случившиеся негативные события. Этот самообман они воспринимают как нормальное, должное до тех пор, пока на них, если вернуться к образу стада баранов, не падет выбор пастуха быть поданным на обед для дорогих гостей или для собственного пропитания. Я вас не утомил? – Адвокат обратился к Антону.

Антон опять затряс головой. Во рту у него пересохло, и он глотнул остывшего чаю.

– Давно ни с кем не разговаривал, простите, – Адвокат откашлялся и продолжил: – Я сейчас в роли наблюдателя, и эта роль меня вполне устраивает.

– То есть вы сейчас ничего не делаете и просто ждете?